Страница 20 из 42
Нафа замолчал, но ненадолго. Он достал большой лист папируса и камышовое стило и сказал брату:
— Я нарисую твой портрет в этой прекрасной белой форме и сохраню на память, чтобы взглянуть на него, когда твои плечи и грудь украсят знаки отличия командующего. Ты сиди спокойно, а мама пусть любуется тобой.
Все они провели великолепный день. По этому образцу проходили все последующие побывки Джедефа в начале каждого месяца, которые, казалось, сменяли друг друга в мгновение ока. Опасения Нафы развеялись, поскольку у юноши уже не было перепадов настроения, и он не предавался меланхолии. Он становился все крепче, мускулы налились силой. Джедеф становился все более привлекателен.
В сезон шему, жаркий и сухой, военная школа закрывалась, и это было счастливейшей порой для Зайи и Гамурки. Семья часто ездила в сельскую местность или северную дельту Нила — там мужчины охотились. Бишару стоял между своими сыновьями Нафой и Джедефом. Каждый держал в руках изогнутую палку, пока утка, не подозревая о том, что судьба уготовила для нее, не пролетала над ними. Они старались попасть в птицу, используя всю свою силу и навыки.
Бишару, оказавшись довольно ловким охотником, добывал дичи в два раза больше, чем его сыновья. Он посмеивался над Джедефом:
— Видишь, солдат, насколько хорош в охоте твой отец? Не удивляйся, ибо я когда-то служил офицером в армии царя Снеферу и был там не последним.
Эти охотничьи вылазки были истинным удовольствием, конечно, Бишару сводил Джедефа к пирамиде. Его основной целью было показать сыну свое влияние и власть — пусть он увидит почести, которые оказывали ему солдаты и служащие.
Нафа позвал Джедефа к себе в студию, чтобы показать ему свои работы. Юноша усиленно трудился, надеясь на то, что однажды его пригласят украшать новый дворец кого-либо из знати. Джедефу нравились творения Нафы, особенно свое изображение в белой военной форме, в котором художник прекрасно передал малейшие детали его лица и выражение глаз.
Сейчас Нафа писал портрет архитектора фараона Мирабу. Делая черновой набросок, он сказал Джедефу:
— Ни в одну картину я не вложил столько сил, сколько в эту…
— Ты рисуешь его по памяти? — спросил младший брат.
— Да. Я ведь могу лицезреть прославленного творца только во время народных гуляний и официальных праздников, на которых появляются придворные фараона. Но этого достаточно, чтобы сохранить его образ в моем сердце и душе!
— А что, если ты покажешь архитектору этот портрет, когда закончишь? Уверен, ему понравится и он пригласит тебя украшать какой-нибудь дворец. А, Нафа?
Нафа покачал головой и рассмеялся. «О милый мой брат! Как же ты наивен!» — подумал он.
Закончился еще один год, и Джедеф вновь вернулся в военную школу. Колесо времени продолжало вращаться, а жизнь семейства Бишару текла по своему предопределенному судьбой руслу, неся отца к старости, мать — к зрелости, Хени — к религиозному благочестию, а Нафу — к совершенству в изящных искусствах. Сам Джедеф размашистым шагом шел к превосходному овладению тонкостями военного дела — в школе у него была репутация самого способного ученика за все время ее существования.
15
Джедеф прогуливался по улице Снеферу, а нескончаемый поток прохожих замирал, чтобы полюбоваться на его белую армейскую униформу, высокую, стройную фигуру и изящное, красивое лицо. Он шел к студии Нафы, сына Бишару, имевшего диплом школы изобразительных искусств Хуфу. Молодой человек с интересом прочитал имя на табличке, словно видел ее впервые, и расплылся в улыбке. Войдя в дом, он увидел поглощенного работой брата, который, похоже, и не замечал, что происходило вокруг него. Смеясь, Джедеф окликнул его:
— Мир тебе, о великий создатель рисунков! Нафа обернулся, и на его мечтательном лице отразилось искреннее удивление.
— Джедеф! Какая приятная неожиданность! Как у тебя дела? Домой заходил?
Братья обнялись. Джедеф, усаживаясь на стул, который принес ему художник, сказал:
— Да, заходил, а потом отправился проведать тебя. Ты ведь знаешь, что твой дом для меня просто райский уголок!
Нафа расхохотался. Его лицо сияло от удовольствия.
— Как же я люблю тебя, милый Джедеф! Впрочем, одного не могу понять: разве офицеру, такому как ты, может нравиться мое тихое, идиллическое рабочее место? Куда подевался Джедеф, поклонник сражений и крепостей Пер-Усира и Пирамеса?
— Не изумляйся, Нафа. Я на самом деле солдат, но такой, который любит искусство так же, как мудрость и знания. Вы оба — ты и Хени — пробудили мой мозг и душу, и я не мыслю, как бы жил без ваших уроков!
Нафа был поражен.
— Представь себе, что ты наследник престола нашего царства! Ведь его тоже, прежде чем он займет трон, подготавливают, обучая мудрости, искусству и военному ремеслу… — Помолчав, он продолжил: — Священная проницательность превращает царей Египта в богов — так же как однажды она сделает тебя командующим, которому не будет равных. Поверь мне, брат.
На щеках Джедефа запылал румянец удовольствия. Он улыбнулся:
— Нафа, ты похож на нашу маму… Еще толком не зная, на что я способен, вы приписываете мне все лучшие качества! Смотрите, как бы я не возгордился раньше времени!
Услышав это, художник рассмеялся и не сразу сумел совладать с собой.
Джедеф удивился:
— Что с тобой? Что смешного я сказал?
Молодой человек, все еще хохоча, ответил:
— Я смеюсь, Джедеф, потому что ты сравнил меня с нашей мамой!
— И отчего ты так развеселился? Я просто имел в виду…
— Не нужно объяснений или извинений. Я знаю, что ты хотел сказать, — прервал брата Нафа, — но сегодня ты уже третий, кто сравнил меня с женщиной. Сначала, утром, отец сообщил мне, что я «переменчив, как девица». Потом, всего час назад, жрец Шелба, пока я разговаривал сам с собой, рисуя его портрет, сказал: «Ты, Нафа, находишься во власти чувств, совсем как женщина». И вот приходишь ты и заявляешь, что я похож на нашу мать! Кого же ты сам-то видишь во мне — мужчину или женщину?
Теперь настала очередь Джедефа рассмеяться.
— Конечно, мужчину, Нафа. Но у тебя тонкая натура в сочетании со страстной впечатлительностью. Разве ты не помнишь, как Хени однажды сказал, что художники — представители того пола, который нельзя назвать ни мужским, ни женским?
— Хени считал, что искусство несет в себе что-то от женственности. И все же я считаю, что в плане чувств женщина и художник — абсолютные противоположности, ибо женщина по натуре старается достичь своих целей всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, тогда как у художника нет другой цели, кроме выражения духа вещей, то есть красоты. Красота — это высшая сущность, из которой и происходит гармония окружающего нас мира.
Джедеф снова улыбнулся:
— Думаешь, философствованиями тебе удастся убедить меня в том, что ты настоящий мужчина?
Нафа стал серьезен.
— Нужны другие доказательства? — ответил он. — Хорошо, тогда, наверное, тебе следует знать, что я собираюсь жениться.
— Это правда? — Джедеф был удивлен.
Нафа чуть не захлебнулся от смеха, когда сказал:
— Неужели я так плох, что ты не допускаешь мысли о моей женитьбе?
— Разумеется, нет, Нафа. — ответил Джедеф. — Но я помню, как отец сердился на тебя за то, что ты противник брачных уз.
Нафа положил ладонь на сердце.
— Я влюбился, Джедеф, — признался он. — Влюбился — и так внезапно.
Джедеф — весь внимание — с тревогой переспросил:
— Внезапно?
— Да. Я будто птица, парил в небе, пока стрела не пронзила мое сердце и я не упал.
— Когда это случилось и где?
— Джедеф, в разговоре о любви ты не должен спрашивать о месте и времени!
— Кто она?
Он ответил с почтением, словно произнося имя Изиды:
— Мана, дочь Камади из казначейства.
— И что ты собираешься делать?
— Я женюсь на ней.
Джедеф спросил, будто подумал вслух:
— Значит, так все и происходит?