Похищенный

– Нет, спасибо, мистер Лайл.

– О, ну что ж, хорошо, – он не мог скрыть своего разочарования. – Всего доброго, командир.

В пятиэтажном из бурого песчаника доме, к которому мы подъехали, не было лифта; улица была довольно оживленной, и первые этажи многих зданий занимали магазины, но в этом доме их не было. Очевидно, раньше здесь были роскошные меблированные комнаты, но затем, когда наступили трудные времена, просторные апартаменты переделали в одно– и двухкомнатные квартиры.

Герта Хенкель оказалась розовощекой куколкой в кремовом свитере, подчеркивающем ее пышные формы. Ее бледную шею украшали дешевые бусы, которые она перебирала, встретив нас у двери. У нее были маленькие, темные, широко поставленные глаза и большой рот, хотя губы были довольно тонкими. Она часто улыбалась. В дверях своей маленькой квартиры она подала мне руку, и я почувствовал, какая она у нее мягкая и теплая.

– Спасибо, что вы нас ждете, миссис Хенкель.

Мы вошли, и она закрыла дверь.

– Мистер Геллер, – сказала она, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Ричарду.

У нее был небольшой, приятный акцент.

– Это Эвелин Мак-Лин, – сказал я, представляя друг другу женщин, которые посмотрели друг на друга холодным оценивающим взглядом. Как это обычно бывает у двух по-разному привлекательных женщин, они инстинктивно невзлюбили другу друга, но пожали руки и попытались приветливо улыбнуться, что, впрочем, у них плохо получилось.

Она повела нас к небольшому столу возле выходящего на улицу окна с тонкими занавесками. Узкая черная юбка обтягивала ее бедра, и их покачивание было столь же неотразимым, как и колебание часов гипнотизера, задумавшего вас усыпить.

– Я принесу кофе, – сказала она. – Хотите со сливками и с сахаром?

– Мне, пожалуйста, черный без сахара, – сказал я; Эвелин попросила кофе со сливками.

Когда хозяйка вышла, Эвелин прошептала мне:

– Ты думаешь, Хауптман... ну, ты понимаешь.

Она хотела спросить, действительно ли у Хауптмана был роман с Гертой, о чем постарался намекнуть на суде обвинитель Уиленз.

– Если он упустил такую бабу, то он сумасшедший, – сказал я.

Она сделала гримасу и стукнула меня кулачком по руке.

Герта вернулась с подносом, на котором стояли заполненные до краев чашки и тарелка с сахарным печеньем.

– С вашим мужем мне бы тоже хотелось поговорить, миссис Хенкель.

– Он вернется не раньше шести, – сказала она. – Он работает в Бронксе.

Хенкель был маляром. Видимо, у Хауптмана было много друзей, строителей по профессии.

– Этот Уиленз, – сказала Герта, откусив крошечными белыми зубами печенье, – пытался скомпрометировать меня и Ричарда. Между нами ничего не было, мистер Геллер. Ричард всегда был джентльменом.

– Вы познакомились с ним на Охотничьем острове?

– Да. Мы часто туда ездили.

– Но когда вы познакомились с Диком, миссис Хауптман не было?

– Кажется, не было. Но мы с Анной потом очень подружились. Мы правда хорошие подруги. Мы с ней провели много времени вместе. Я даже ездила с ней в Трентон. Мы жили в гостинице; она хотела быть рядом с Ричардом.

– Герта... можно называть вас Гертой?

– Конечно. А мне можно называть вас по имени?

Эвелин пила кофе со сливками, и выражение лица ее было не из приятных.

– Да, пожалуйста, называйте меня Нейтом.

– Вы похожи на ирландца, Нейт, но фамилия у вас немецкая, не так ли?

– Мои родители из Галле.

– Я выросла в Лейпциге. Ходила там в школу вместе с Фишем. О нем вы хотите узнать, не так ли?

– Да. Он жил в этом доме?

– У него на этом этаже была обставленная комната – тридцать долларов в неделю. Но весной тридцать третьего он переехал в другую, более просторную квартиру в Йорквилле, недалеко от брокерской фирмы, куда они с Ричардом ходили.

Я вновь отметил про себя ее приятный немецкий акцент.

– До переезда Фиша Ричард приезжал к нему сюда, в этот дом?

– Да. Поэтому у Уиленза возникли подозрения относительно наших с Ричардом отношений, – она сделала гримасу; настоящая красотка – я не в силах был обвинять Уиленза за его подозрения.

– Ричард заходил ко мне, когда приезжал к Фишу, и мы пили с ним кофе. Но мы были не одни. С нами были Фиш, Карл, иногда моя сестра.

– Герта, честно говоря, меня ваши отношения с Диком совсем не интересуют.

Глаза ее сверкнули. Она улыбнулась.

– Правда? – спросила она, откусив кусочек печенья.

– Каким человеком был Изидор Фиш? – сквозь зубы спросила Эвелин, вернув нас к предмету обсуждения.

Герта пожала плечами; ее груди под бледно-желтым свитером жили своей собственной жизнью.

– Он был лгуном. Подлым ничтожеством. Единственная правда, которую от него можно было слышать, касалась его здоровья. О своих болезнях он рассказывал охотно и подробно. Говорил, что легкие у него больные потому, что он много времени проводил в охлажденных помещениях, обрабатывая меховые шкурки.

– Вам он не нравился? – спросил я.

– Он действовал мне на нервы. Он всегда действовал мне на нервы, когда шагал взад и вперед по комнате и выглядывал из этого окна в ожидании Ричарда. Он уходил с Ричардом, но иногда, когда Ричард не приходил, уходил один. Я спрашиваю его: ты куда собрался, Иззи? На работу или еще куда? Он говорил, что идет на фондовую биржу.

– У вас случайно нет его фотографии?

– Есть. Этот снимок сделан на Охотничьем острове. Вы можете забрать ее. Правда, я на ней плохо вышла.

– Ничего страшного, – сказала Эвелин со слащавой улыбкой на лице.

Герта встала, и ягодицы ее поршнями заходили под черной юбкой, когда она прошла по крошечной чистой гостиной; заметив мой взгляд, Эвелин лягнула меня под столом по голени.

– Ты ей веришь? – прошептала Эвелин.

– Насчет романа с Хауптманом?

– Да.

– Это не имеет значения. Если бы все мужчины, которые хотели переспать с Гертой, занимались бы похищением людей, то ни один ребенок в этой стране не находился бы в безопасности.

Вскоре Герта вернулась с фотографией, на которой Фиш предстал перед нами темноволосым, угреватым, лопоухим евреем лет двадцати с самодовольной улыбкой на лице; на нем были спортивная куртка и галстук-бабочка. Даже на неподвижном снимке он производил впечатление самодовольного нахала. Герта, красивая, как нераспустившийся бутон, но не такая красивая, как в жизни, сидела позади него, наклонившись и положив руки ему на плечи.

Эвелин посмотрела на фотографию:

– Кажется, у вас с ним были хорошие отношения.

– Вначале он был забавным. На английском он говорил лучше всех нас. Любил разглагольствовать. Но даже в Германии, подростком, он уже промышлял на черном рынке. И здесь он принялся жульничать: взял полторы тысячи у матери моего Карла, чтобы вложить их в несуществующую пирожковую компанию, потом взял у нее еще три тысячи, якобы для того, чтобы купить на них меха.

– Кругленькая сумма, – заметил я.

– То, что она скопила за всю жизнь, – с горечью проговорила Герта. – И у моей матери он выклянчил все ее сбережения – четыре тысячи долларов.

«Тысячи» у нее получилось как «дысячи».

– И у Эрики он тоже брал деньги, – сказала она. – Только я не знаю сколько.

– У Эрики? – спросила Эвелин.

– У моей сестры, – сказала она. – И у всех наших друзей – тысячу долларов здесь, тысячу – там. И знаете что? Мы думали, что он богат. Он всегда говорил, что имеет как минимум тридцать тысяч долларов. Но у него были еще друзья, которые считали его бедным! Я слышала, что когда он съехал отсюда, он сказал этим друзьям, будто его выселили! Что ему приходилось спать где попало – в «Гувервилле»[14], на скамейках на вокзале «Грэнд Сентрал Стэйшн». Таким образом он пытался их задобрить и выманить у них денег.

– Вот пройдоха, – сказал я.

– Я вам скажу, как я догадалась, что у него есть друзья, которых он с нами не знакомил. Когда Иззи садился на пароход, отправлявшийся в Европу, мы с Эрикой решили сделать ему сюрприз и поднялись на борт, чтобы проститься с ним. Поднимаемся мы на борт и видим, что Иззи разговаривает с четырьмя или пятью незнакомыми нам мужчинами, но заметно, что они его друзья. Иззи увидел нас, и его лицо побелело как мел; он с сердитым видом подошел к нам и говорит: какого черта вы тут делаете, девчата? Я говорю ему: ну тебя к черту, Иззи. Мы пришли, чтобы сделать тебе сюрприз, чтобы проститься с тобой, а ты еще недоволен, ублюдок! Ну и нахал же ты! Он извинился, показал нам свою каюту, но потом сказал, что занят, и быстро выпроводил нас с парохода.

14

Скопление лачуг на краю города, где в тридцатых годах проживали безработные.