Похищенный

Наш план такой: через восемь часов после того, как мы получим денги, мы сообщим вам, где найти ребенка. Если будет какая-нибудь ловушка, то вся ответственность за последствия ляжет на вас.

– Что это значит? – спросил Брекинридж, взяв письмо. – Я имею в виду слова: «Обстоятельства не позволят нам передать вам ребенка, как вы этого хотите»?

– Я умолял его, – сказал Кондон, – повести меня туда, где содержится ребенок, чтобы убедиться, что он здоров и находится в безопасности.

– Если он не позволит нам увидеть ребенка перед выплатой денег, – мрачно проговорил Линдберг, – мы все равно заплатим их.

– В конце концов, – бодро проговорил Кондон, – этот парень до конца сдержал свое слово по отношению к нам. И мы сдержали свое слово по отношению к нему.

– Да, – сказал Линдберг, глаза его заблестели, взгляд их стал безумным. – Нет никаких оснований думать, что они не вернут моего сына, после того как получат свои деньги.

Я промолчал. Пытаться переубедить этих двух чудаков не имело смысла.

– Нам сейчас лучше всего составить наш ответ похитителям, – сказал Кондон, отечески кладя руку на плечо знаменитого гостя. – Для объявления в газете.

Мы сидели в гостиной. Кондон, Брекинридж и Линдберг долго и подробно обсуждали этот вопрос. Я в обсуждении не участвовал. Я думал о Чикаго, где, наверное, уже таял снег.

– Мы не можем позволить, чтобы переговоры затянулись надолго, – говорил Линдберг. – Если похитители потеряют терпение или газетчики пронюхают об этом, мой сын может поплатиться жизнью.

– Сэр, – сказал Кондон, – я думаю, для нас важно хотя бы попытаться увидеть ребенка до выплаты денег.

Я едва не свалился с кушетки: на этот раз старик сказал нечто дельное.

– Нет, – сказал Линдберг. – Наше положение не позволяет нам предъявлять какие-либо требования. Это их игра, нам придется соблюдать их правила. Поместите в газету объявление, которое они хотят.

В начале четвертого утра в гостиную вошла хорошенькая и строптивая дочь Кондона Майра и предложила нам слегка закусить в столовой. Я не знал, почему она вновь здесь, и не спрашивал. Правда, на этот раз она была несколько дружелюбнее, возможно, причиной этого было присутствие знаменитого полковника Линдберга; а приготовленные ею салат-оливье с курицей и напиток из лимонного сока были просто великолепны. Через полчаса мы начали расходиться, и Линдберг остановился у рояля в гостиной, где на пестрой шали лежал развернутый пакет.

Линдберг быстро и нетерпеливо взял сверток и сразу, словно он был горячим, передал его мне.

– Лучше нам вернуться, – сказал он, – и показать этот костюм Энн.

Я вел машину, а самый знаменитый в мире пилот был моим пассажиром. Довольно долго мы молчали. Мы приблизились к мосту Джорджа Вашингтона: его серебряная дуга едва различалась в темноте, зато прекрасно были видны движущиеся по нему над Гудзоном огни бесконечного потока машин. Мы влились в этот поток, и когда городской Нью-Джерси постепенно перешел в Нью-Джерси сельский, он заговорил:

– Вы считаете меня глупцом, не так ли, Нейт?

– Я считаю вас человеком, которому свойственно ошибаться. Проблема состоит в том, что большинство людей, которые дают вам советы, забывают об этом.

Он рассеянно смотрел в окно, в темноту. На нем по-прежнему были янтарные очки и кепка; он так ни разу и не снял их в течение всей поездки обратно.

– Скорее бы все это кончилось.

– Я вас понимаю.

Он взглянул на меня.

– Вы доверяете Кондону?

– Не очень.

– Вы думаете, он их пособник?

– Возможно. Или простофиля, которого водят за нос.

– А может быть, он именно такой, каким кажется?

– Какой это такой?

– Добросердечный старый патриот, который хочет помочь... – и он замолчал.

– Который хочет помочь «Одинокому Орлу»? Возможно. Но сейчас важнее ответить на вопрос, являются ли эти вымогатели людьми, у которых находится ваш сын.

– Вы думаете, он не у них?

– Они могут действовать на основании информации, полученной от слуг или от Микки Роснера. Например, им известно ничуть не больше того, что известно мне. А что вы обо мне знаете, черт возьми?

– Я знаю, что верю вам.

– Ну и зря. Вы не должны никому верить.

– Я доверяю своему внутреннему чутью.

– И что, ваше внутреннее чутье говорит вам, что «Джон» является одним из похитителей?

Он покачал головой из стороны в сторону, но потому, что хотел сказать «нет», – он думал о своем.

– Я хочу использовать все возможности, чтобы найти своего сына. И этот ночной комбинезон...

– Этот ночной комбинезон – стандартное изделие, Слим. На нем нет каких-либо знаков, по которым его можно было бы опознать. Он куплен в магазине. Таких комбинезонов тысячи, десятки тысяч.

– Вы не забыли, что я дал газетчикам неправильное описание этого костюма?

– Не забыл. Значит, этим вымогателям просто повезло или же они получили эту информацию от кого-то из слуг. Кстати, у меня возникла еще одна мысль. У вашего сына есть своя личная спальня в доме вашей жены в Энглвуде?

– Ну конечно есть.

– Сколько ночных комбинезонов, сколько точно таких комбинезонов, как этот, хранятся в шкафу в детской в Энглвуде?

– Я не знаю. Не думаю, что у нас есть точный список одежды ребенка.

– Правильно. И сколько у них слуг в этом доме? Около тридцати, и любой из них мог дать вымогателям описание этого комбинезона или стащить его из шкафа в детской. Этим можно объяснить, почему «Джону» с кладбища и его шайке понадобилось несколько дней, чтобы прислать эту пижаму. И почему она такая чистая.

Он промолчал.

– Кроме того, Кондон сам мог вытащить ночной комбинезон из шкафа в детской.

– Вы это серьезно?

– Он мог это сделать, как мог это сделать я. Мы оба спали в этой комнате. Я застал Кондона, когда он залез в ящик с игрушками вашего сына. Вы помните это?

Он нахмурился и ничего не сказал.

Я покачал головой и сосредоточил свое внимание на дороге. Мы проезжали по сельской местности, очень похожей на мой родной Иллинойс. Мне вдруг ужасно захотелось домой.

– Энн узнает, – сказал он.

– Что?

– Комбинезон Чарли. Она узнает его.

Мне хватило здравого смысла промолчать.

Мы продолжали ехать молча. Я начал думать о том, чего не сказал ему. О том, какой фальшивой казалась мне немецкая манера написания этих писем, особенно в свете сицилийской фразы – statti citto – произнесенной в телефонном разговоре с Кондоном, и раскрытого самим Кондоном бандитского значения «подбиси» на всех письмах. Последнее письмо также содержало подозрительное количество правильно написанных трудных слов наряду с написанными неправильно простыми короткими словами. И этот «Джон» возле кладбища в своем разговоре несколько раз воспользовался преступным жаргоном – «Босс меня кокнет», «продырявит нас обоих». Я допускал, что скандинавский иммигрант может научиться таким выражениям, но почему-то не верил в это.

– Недавно, – прервал я молчание, когда черное небо начало сереть, – вы сказали мне, что есть люди помимо профессора, которые могут быть в контакте с похитителями. Вы еще не надумали посвятить меня в эту тайну?

Он ответил почти без раздумий:

– Разумеется, вы должны быть в курсе. Речь идет о гангстерах, а это ваш профиль. Это одна из причин, заставивших меня попросить вас остаться.

Оказалось, что в Норфолке, штат Виргиния, проживает известная в деловых кругах личность, некий командор Джон Хьюз Кертис, к которому обратился какой-то бутлегер и заявил, что является членом банды из шестерых человек, похитивших сына Линдберга.

– Кертис является президентом одной из крупнейших судостроительных компаний Юга, – сказал Линдберг. – У него безупречная репутация. Мне позвонил адмирал Бэрридж, чтобы договориться о моей встрече с Кертисом.

Теперь к бесконечному списку полковников добавились еще и адмирал с командором.

– Адмирал Бэрридж, – пояснил Линдберг, словно в свое оправдание, очевидно заметив насмешливое выражение на моем лице, – командовал крейсером «Мемфис», судном, на котором я вернулся обратно из Парижа.