Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 140 из 179



Лед тронулся».

Было бы точнее сказать, что лед не тронулся, а на нем только появились небольшие трещинки. Говорить о победе было еще очень и очень рано. Белые армии собирались сомкнуть свое кольцо и захватить Петроград и Москву. Деникин стягивал войска, чтобы развернуть наступление на Тулу. К лету 1919 года почти весь юг России был в его руках. Один за другим ему сдавались большие, города. 25 июня пал Харьков, за ним Царицын, Полтава, Одесса, Киев. Смешав свои ряды, Красная Армия в беспорядке бежала. Ленин, выступая в марте на VIII съезде партии, сказал, что задача формирования Красной Армии до конца еще не выполнена даже в теории. Ленин не занимался вопросами формирования Красной Армии, и, когда Троцкий сообщил ему, что ею командуют тридцать тысяч бывших офицеров царской армии, он пришел в негодование. Но это был факт, и Ленин, сменив гнев на милость, с радостным удовлетворением заметил, что это только служит доказательством силы новой власти, которая знает, как построить коммунизм из кирпичей, оставшихся ей после капиталистов. Итак, на Троцкого легла основная тяжесть организации. Красной Армии, и он взялся за это с большим рвением, целеустремленностью и мастерством. А пока он отсутствовал, уехав на фронт, его противники вовсю боролись за местечки у «трона» и, надо сказать, неплохо в этом преуспевали.

Отношения Ленина с Троцким нельзя считать простыми и ясными. Ленин признавал, и не мог не признавать, что победа Октябрьской революции была в большой степени заслугой Троцкого. Вместе с тем он не мог ему простить его заблуждений и того факта, что Троцкий был в оппозиции к нему в годы, когда они оба были в эмиграции. Их многое разделяло — Ленин был подозрительный, догматик; сферой его интересов в значительной степени была теория, его ум терялся в ее нескончаемых закоулках и тупиках. Троцкий был лишен подозрительности, не был он и догматиком и не очень-то доверял теориям. Ленин видел мир черно-белым, Троцкий — ярким, многоцветным. Ленин воспринимал себя как двигателя истории, Троцкий себя — как вожака масс, который всегда впереди, который ведет свою армию в бой. Оба они знали, что зависят друг от друга, но была в их отношениях и доля презрения друг к другу. Оставшись вдвоем, с глазу на глаз, они оба испытывали чувство неловкости. Троцкий рассказывает историю, проливающую некоторый свет на «придворные» нравы и свои взаимоотношения с Лениным. Однажды к нему на фронт приехал Менжинский и предупредил, что Сталин за его, Троцкого, спиной плетет в Кремле интриги. Когда Троцкий в очередной раз по делу был в Москве, он попытался заставить Ленина «разговориться». Вот как это было.

«Я рассказал ему о приезде Менжинского на южный фронт. „Неужели возможно, что это правда?“ — спросил я. Я заметил, что Ленин сразу же взволновался, и кровь прилила к его лицу. „Все это чушь, пустяки“, — все время повторял он, но как-то не очень убедительно.

— Меня интересует только одна вещь, — сказал я. — Неужели у вас могла появиться хоть на минуту такая чудовищная мысль, что я подбираю людей, чтобы выступить против вас?

— Пустяки, — ответил Ленин, но на этот раз с твердостью, которая сразу же меня убедила.

Тучка, нависшая над нами, казалось, рассеялась, и мы расстались, как всегда, друзьями. Но я понял, что Менжинский говорил мне не зря. Если Ленин отрицал, не рассказывая мне всего, то это только потому, что хотел избежать конфликта, личной ссоры».

Итак, Ленин, судя по словам Троцкого, ничего не отрицал, но в то же время и не собирался давать прямой ответ. Семена катастрофы, которая позже грянет над Троцким, были посеяны уже тогда, летом 1919-го, когда Сталин, засев в Кремле, плел интриги, а Троцкий спасал от гибели советское правительство на фронте.



Осенью белые армии начали откатываться назад, в беспорядке отступая. Троцкий выковал Красную Армию, сделал ее крепкой. Она превратилась в настоящее, действенное оружие ленинской политики. Бронепоезд Троцкого возникал как из-под земли в самые решающие моменты боя на любом участке фронта. Поезд был оборудован радиосвязью, типографией; он вез агитаторов, еду и одежду для солдат, а также тысячи чистых бланков для приказов, уже с подписью Ленина. Это подкрепляло силу распоряжений, которые отдавал Троцкий. Бланки для приказов были в числе чудо-изобретений ленинского ума, они-то и помогли Троцкому выиграть войну, Лениным почти проигранную.

Это была война неожиданных, обманных маневров с обеих сторон. Побеждал тот, кто был хитрее. Она велась с неслыханной свирепостью. Линия фронта постоянно менялась, и никто не желал уступать ни пяди земли. В октябре Деникин все еще упорно продолжал наступление в глубь России, Юденич подходил к Петрограду. Ленин строил планы эвакуации вместе со всем правительством на Урал. «Надо кончить с Юденичем скоро; тогда мы повернем все против Деникина», — летела на фронт телеграмма, очень характерная для Ленина. Он приказывал защищать Петроград «до последней капли крови»; каждый дом должен был стать крепостью, каждая улица полем сражения. Но до битвы на улицах города дело не дошло. Юденич с английскими танками подступил к окраинам Петрограда, где его армия была встречена танками Красной Армии. Это было чистой импровизацией Троцкого: по его приказу обыкновенные автомобили срочно заковали в корабельную обшивку, и получились танки. Армия Юденича откатилась, армия Деникина разваливалась, Колчак нес потери в Сибири. К декабрю уже никто не сомневался в исходе Гражданской войны.

В своей речи; которую Ленин произнес 5 декабря, он задал вопрос: как случилось, что в отсталой, нищей, измученной войной стране, превратившейся в огромное поле сражения, советская власть сумела все-таки удержаться в течение двух лет? И он сам ответил на этот вопрос. Нетрудно догадаться, что, по его мнению, это было исключительно заслугой диктатуры пролетариата.

«Муж скорбей»

Отождествляя себя ничтоже сумняшеся с диктатурой пролетариата, Ленин, повторим, фактически являлся диктатором России. Всем руководил он, и никто не смел оспаривать его самодержавную роль в государстве. Наркомы собирались и обсуждали важные дела государственного значения, но чаще всего это были просто разговоры, носившие чисто теоретический характер, они служили чем-то вроде шумового оформления, способствовавшего работе его мысли. Только двое из комиссаров правительства заслужили его настоящее уважение — Троцкий и Дзержинский. Первый — потому что был, безусловно, наделен редкими «революционными» талантами; второй — за то, что это был человек, исключительно преданный служению революции. Рассказывали, будто, сидя в заключении в польской тюрьме, Дзержинский попросил разрешения мыть параши за другими узниками, наложив на себя этакую «епитимью», дабы искупить страдания, выпавшие на их долю. Высокий, худой, всегда в простой, грубой солдатской шинели, он словно сошел со страниц романа Достоевского. Когда его назначили руководителем ЧК, он проявил себя как человек, совершенно лишенный чувства жалости. Он, не задумываясь, с каким-то даже азартом подписывал смертные приговоры, — с таким же исступленным наслаждением ребенок рвет и терзает книжку, испачканную собственной мазней. Не то чтобы ему сильно нравилось убивать людей, вовсе нет. Скорее наоборот: он так страстно их любил, что был не в состоянии прощать им их грехи. Казни и расстрелы были для него вроде священных жертв; для него самого это тоже был своего рода акт самопожертвования, как мытье чужих параш в польской тюрьме.

Ленин публично оправдывал террор, но предпочитал говорить о нем отвлеченно, как будто он лично не имел никакого отношения к широко известным случаям кровавой расправы над людьми в застенках и подземельях Лубянки, в тюремных узилищах и просто в подвалах по всей стране. Удовольствия он от этого не испытывал. Другое дело Троцкий — тот всякий раз поздравлял себя, узнав об очередной партии казненных. Для него расправы над людьми были актами революционного возмездия. Что касается Дзержинского, то, истребляя людей, он с гордостью сознавал, что искореняет «сорняки», мешающие «цвести саду».