Ленин. Жизнь и смерть

Конечно, теория перманентного террора была детищем не одного Ленина. Немалую лепту в нее внесли Нечаев и Бакунин, не говоря уже о Троцком, который расцветил ее иными красками и даже написал трактат на эту тему. Что и говорить, террор и в самом деле бывает отличным подспорьем в руках диктатора, стремящегося удержаться у власти. Однако он имеет и свои неизбежные недостатки. Это не обычное оружие, которое стреляет только тогда, когда спускают курок; его нельзя по желанию включить и выключить. У террора есть особое свойство самовоспроизведения: террор рождает террор, новый террор — новый виток террора, и так далее, и без конца. Он, как рак, разрастаясь, принимает все более чудовищные, неожиданные формы; его тлетворные микробы захватывают здоровые ткани… Террор губительно действует на всех, кто становится к нему причастен. И уж никак не избежит этой участи тот, кто первый запустил его.

Ленинская резолюция на одном из поступивших к нему документов: «Прочтите, вникните, двиньте скорее…» — так пытался бороться Ленин с нарождавшимся советским бюрократизмом.

Ленин никогда не присутствовал при расстрелах, никогда не видел, какие страшные следы оставляет взлелеянное им чудовище. Почти все время он проводил в своем кабинете, где поглощенно работал, изучая бумаги, составляя тексты телеграмм. Лишь изредка, когда в комнату входила его секретарь, горбатенькая женщина, чтобы положить ему на стол новую стопку бумаг, он поднимал голову, улыбался ей и снова погружался в работу. Он вел жизнь настоящего подвижника и отшельника. Впрочем, в конце дня его уединение нарушалось. Обычно поздно вечером в соседней комнате собирался Совет Народных Комиссаров. Считалось, что такие заседания проводились того, чтобы обсудить наиболее важные проблемы дня, но со временем они превратились в своего рода летучки, на которых Ленин диктовал свои решения. Выглядело все это так: наркомы собирались, разговаривали между собой, обсуждали дела, спорили. В это время Ленин что-то записывал, делал пометки или читал книгу. Он мог даже работать над очередной статьей, вполуха слушая, о чем идет речь. Наконец кто-нибудь говорил: «А что по этому поводу думает Владимир Ильич?» И тогда очень кратко, в нескольких сжатых фразах, Ленин излагал свое личное мнение. И, как правило, то, что он диктовал, становилось руководством к действию.

Сидя в своем кремлевском кабинете, Ленин сосредоточил в своих руках абсолютную власть над страной. Мало кому из диктаторов в мировой истории удавалось захватить такие бразды правления. Из небольшой, убогой комнаты с грязновато-голубыми обоями и пальмой в кадке Ленин правил Россией с размахом, о котором ни один из ее царей и мечтать не мог. Ни Иван Грозный, ни Петр Первый не обладали его могуществом. Отсюда, из этого надежного оплота власти, Ленин насаждал свою волю, и в конце концов стало ясно, что все в России подчинено только ему и за всем присматривает его недремлющее око. Велик был страх, который внушало одно его имя.

Ленин ранен

30 августа 1918 года в 11 часов утра председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий, выйдя из здания, где находилось его ведомство, увидел невдалеке молодого человека интеллигентной наружности. Урицкий уловил недоброе в его взгляде и что-то сказал охранникам, но не успел он занести ногу, чтобы сесть в автомобиль, как прогремел выстрел. Урицкий вскрикнул и упал. Пуля попала ему в левый глаз.

Между охранниками Урицкого и молодым человеком завязалась бестолковая перестрелка — все стреляли одновременно и куда попало; никто не пострадал, за исключением молодого красноармейца, которому пуля поцарапала ногу. Охранники, продолжая стрелять, подняли умирающего Урицкого и положили его в машину. Двое из них повезли его в больницу. В суматохе молодой человек сел на велосипед и скрылся. Урицкий скончался час спустя, не приходя в сознание.

Смерть Урицкого стала скорбным событием для большевиков. Урицкий был способным, не знавшим пощады организатором, близким другом Ленина, пользовавшимся его полным доверием. Кроме того, он являлся второй по значению фигурой в ЧК после Дзержинского. Кстати, он находился в числе тех, кто участвовал в тайном совещании на квартире у Суханова как раз перед захватом власти большевиками. В прошлом Урицкий входил во фракцию меньшевиков, но ему это простили, считая, что он вполне доказал свою преданность большевикам. Все в один голос прочили ему большое будущее.

Как только Дзержинский узнал об убийстве Урицкого, он немедленно поспешил в Петроград, дабы лично возглавить расследование. В тот же вечер убийца по фамилии Каннегиссер был схвачен. На перекрестном допросе он был невозмутим и отвечал спокойно. Он признался в содеянном и предъявил орудие преступления — автоматический револьвер «кольт». Он поверг следователей в изумление, когда, расхохотавшись, сказал, что выпустил восемнадцать пуль и только одна из них попала в цель. Каннегиссер объяснил, что у него было три мотива, по которым он совершил убийство Урицкого. Он не мог простить большевикам смерти его друга офицера Перлцвейга; не мог простить им Брест-Литовский мир; не мог пережить тот факт, что среди большевиков так много евреев. Сам он тоже был еврей, армейский офицер и поэт, уже достигший некоторой известности.

Ленину сразу же сообщили о гибели Урицкого. Крупская в это время была на митинге, а Ленин обедал в обществе Бухарина и Марии Ильиничны, которые очень просили его никуда в тот день не выходить. Свердлов, повидавший Ленина вскоре после обеда, строго-настрого запретил ему показываться на публике, боясь, что Ленин может стать следующей жертвой в списке. Свердлов предполагал, что убийство Урицкого явится сигналом к контрреволюционному мятежу. Но Ленин только посмеивался над его страхами. В тот день он должен был выступать в двух местах и менять что-либо в своих планах не собирался. До пяти он работал в своем кабинете, а после обеда, распорядившись, чтобы ему подали машину, зашел попрощаться с Марией Ильиничной. Ей нездоровилось уже несколько дней, и поэтому он был удивлен, увидев, что она одета так, как будто собирается куда-то выйти. Мария Ильинична была перепугана последним событием и твердила, что хочет ехать с ним. «Ни под каким видом, — сказал он, — сиди дома». Высокий, дюжий шофер, которого звали Степан Гиль, отвез его на митинг рабочих, проходивший в здании Хлебной биржи, в Басманном районе, к северу от Кремля. Темой выступления Ленин выбрал борьбу советской власти с «капиталистическими заговорщиками», которые разворачивали новое наступление на Кавказе, Украине, на Волге и в Сибири. С фронтов шли неважные вести. Своими речами Ленин хотел разжечь трудовой энтузиазм в рабочих, чтобы они как следует постарались и в самые сжатые сроки отлили как можно больше снарядов и патронов для фронта.

На Хлебной бирже он говорил около часа. Не желая скрывать реальной картины, он описывал тяжелое положение на фронтах и в стране. Положение действительно было серьезное. Незадолго до этого белогвардейцы с белочехами отбили у Советов значительные территории.

«— И что же мы видим… на развалинах Советов? — задавал Ленин вопрос рабочим. — Полное торжество капиталистов и помещиков, стон и проклятия в среде рабочих и крестьян. Земля отдана дворянам, фабрики и заводы их прежним владельцам. Восьмичасовой рабочий день уничтожен, рабочие и крестьянские организации упразднены, а на их место восстановлены царские земства и старая полицейская власть.

Пусть каждый рабочий и крестьянин, кто еще колеблется в вопросе о власти, посмотрит на Волгу, на Сибирь, на Украину, и тогда ответ сам собой придет — ясный и определенный».

Как всегда, он закончил свою речь под гром аплодисментов и примерно в четверть седьмого отбыл на следующий митинг, на завод Михельсона, что находился в южной части Москвы.

Обычно он сидел на заднем сиденье, а за рулем был Гиль. Разъезжая с выступлениями по разным собраниям и митингам, о которых, между прочим, публику заранее широко оповещали, он никогда не брал с собой охрану, и никто его не сопровождал. Митинги проходили по пятницам вечером. Когда Ленин приехал на огромный завод Михельсона, у ворот его не встречали; члены рабочего комитета знали, что он не любит церемоний. Ленин прошел в здание завода, поднялся на трибуну и сразу начал выступать.