Волки и волчицы

При этих словах толпа всколыхнулась, тишина разом сменилась общим гулом, и гул тот не был добрым. Но Браннгхвен что-то громко крикнула варварам, и они постепенно замолкли.

Я пошёл рядом с Браннгхвен. Мне хотелось чувствовать её тело возле моего, я не мог оставаться в седле.

К тому моменту когда мы пришли в мой дом, я уже знал в подробностях историю того, как ею — ещё почти совсем девочкой — овладел римлянин.

— Он жил в пещере вместе со мной под надзором Блэйддуна, — сказала она.

— Кто такой Блэйддун?

— Великий друид, который слышит то, что не слышит никто.

— Этот друид охранял тебя?

— Да, он также следил за тем, чтобы римлянин не сбежал. Пророчество гласило, что чужеземец, лишивший меня девственности, должен был жить возле меня до рождения моей дочери. Когда я родила дочь, Блэйддун убил римлянина копьём, затем отрубил ему голову.

Когда я услышал это, мне сделалось не по себе. Теций, я никогда не страшился смерти. На меня произвела впечатление не кровавая расправа с тем римлянином, но внезапно появившаяся уверенность, что речь шла о моём отце. Мне показалось, что я даже увидел ту сцену в деталях, различил черты Траяна, хотя я вовсе не помню, как выглядел мой отец, ведь я был младенцем, когда он покинул Рим.

— Значит, у тебя есть дочь, — сказал я, совладав с моими мыслями.

— Её тоже зовут Браннгхвен, — ответила она.

— Как тебя?

— Да, так велел Блэйддун.

— Где же она?

— Далеко отсюда, в лесу. Когда ей исполнился год, я рассталась с нею по указанию друида.

— Теперь ещё раз объясни мне, почему ты вдруг решила последовать за мной, — спросил я.

— Ты похож на того римлянина.

— И ты утверждаешь, что его звали Траян?

— Да. Пророчество гласит, что со мной должен встретиться его сын и что я должна понести от него.

— То есть от меня?

— Да.

Некоторое время я обдумывал её слова, затем спросил:

— А вдруг ты обманываешься? Вдруг я лишь по случайности похож на того чужеземца?

В её глазах я увидел смятение. По её лицу пробежала тень.

— Если я ошиблась, то у меня не будет ребёнка от тебя, — проговорила она наконец твёрдо.

— И всё-таки ты ляжешь со мной?

— Да.

— Твой голос отнимает у меня силы. Я слабею, глядя на тебя.

— Значит, ты именно тот, с кем я должна была повстречаться. Все остальные мужчины сторонятся меня, римлянин, хоть ты и считаешь, что все мужчины падают к моим ногам… Если тебе не терпится, то я готова лечь в твою кровать.

— Прямо сейчас?

— Да.

Едва она сбросила своё платье из грубой ткани, предо мной открылось тело, о котором можно лишь мечтать. Теций, поверь, я видел многих наложниц с шикарными формами и сладкой кожей, но Браннгхвен была иной. В ней воплотилась влекущая сила самой Венеры! Я говорю не о женском качестве, а о божественной сущности.

Через две недели она сообщила, что забеременела от меня.

Что ещё я могу поведать тебе?

После случившегося в моём сердце поселилась тревога. Я чувствую, что Браннгхвен знает гораздо больше о том пророчестве, чем открыла мне. В её глазах я читаю превосходство надо мной. Я вижу, что в ней нет ни капли любви ко мне и что она позволила мне вторгнуться в её жизнь и в её тело лишь ради того, что она считает высшим благом, которое для неё кроется в том, чтобы выполнить то, ради чего она рождена. И она не задаётся вопросом, справедливо ли это предназначение, если рассматривать его с человеческой точки зрения. Она просто выполняет его. Я же чувствую себя обманутым, ведь моя чуть ли не безумная страсть к Браннгхвен оказалась обыкновенной приманкой. Через эту страсть меня заманили в сети, расставленные каким-то варварским жрецом.

Человек — разумное существо, но разум мне сегодня не помогает. Да и можно ли призывать к здравомыслию того, кто вдруг обнаружил, что путь его жизни идёт по глубокому ущелью, с обеих сторон которого возвышаются непреодолимые стены? Я не могу ступить ни вправо, ни влево. Я обречён двигаться туда, куда меня гонит это проклятое пророчество. Я спрашиваю себя: как могло случиться, что я приехал именно в Британию? Неужели я не мог выбрать никакой другой римской провинции? Но тут же я отвечаю себе: а разве там не поджидало бы меня тоже какое-нибудь пророчество? Разве можно обмануть замысел небожителей?

Прощаюсь с тобой, мой друг.

Будь здоров.

Фабий Страбон, грузный пожилой человек, прошедший через многие поля сражений, обернулся, когда в дверь его дома вошёл Гай.

— Слава Цезарю, — Гай вытянул руку, салютуя. Поверх пальцев поднятой руки он увидел задумчивое лицо Фабия, морщины у глаз.

— Здравствуй, Гай, здравствуй, мой мальчик. Не желаешь ли выпить вина?

— Да, военачальник, спасибо.

— Прекрасно, — Фабий хлопнул в ладоши и велел появившемуся из соседней комнаты рабу: — Пуйл, накрой на стол. Принеси вина, а на закуску подай варёных моллюсков, которых доставили вчера с моря, и филе кабана, — затем военачальник повернулся к Гаю. — Обойдёмся без излишеств, ты согласен, Гай?.. Я слышал, твоя женщина должна вскоре родить?

— Она обещает, что подарит мне сына, — ответил молодой человек, слегка улыбнувшись.

— Ты намерен признать[29] его?

— Да. Великий Юлий признал однажды сына Клеопатры, хотя всё его окружение было настроено против этого.

— Во-первых, то был великий Юлий. Во-вторых, Клеопатра была царицей Египта. Ты же привёл в дом дочь обыкновенного варвара.

— Я знаю. Она не из рода вождей. Но варвары отзываются о Браннгхвен с таким почтением, с каким не говорят даже о родовитых женщинах. Вдобавок, я чувствую в ней божественную силу…

— Не обижайся на мои слова, — сказал Фабий. — Я лишь хотел напомнить тебе о том, с чем ты можешь столкнуться в недалёком будущем. Сам-то я считаю, что прав был Платон, говоря: «Нет царя, что не произошёл от раба, и нет раба не царского рода».

— Я готов признать рождённого ею сына, — повторил Гай. — Боюсь, что мои чувства к этой женщине не поддаются описанию. Любовь — мелкое слово, чтобы выразить моё состояние.

— Но ты не раз говорил, что она вызывает в тебе страх, — напомнил Фабий. — Я сам слышал это от тебя.

— Да, — согласился Гай, — и виной тому моё чувство, его необузданность. Разум подсказывает мне, что я давно должен был порвать отношения с Браннгхвен, но увы…

— Желания у тебя в разладе с замыслами, не так ли?

— Оставим эту тему… Последние дни у меня болит голова и тревожат беспокойные сны.

— Виной тому климат, он тут отвратительный, — закряхтел Фабий.

— Поначалу я чувствовал себя здесь вполне уверенно, — задумался Гай, — мне даже нравилось тут. А теперь я всё больше тоскую по Риму, особенно мне не хватает книг.

— Дело не в том, чтобы книг было много, а в том, чтобы они были хорошие… Впрочем, я тебя понимаю, здесь всё иначе, — кивнул Фабий Страбон. — Заметь, мы топчем землю Британии уже со времён великого Юлия Цезаря, но до сих пор никто из нас не чувствует здесь себя спокойно и уютно. Более шестидесяти лет наши легионеры регулярно строят здесь крепости, но восстания британцев продолжаются, вспыхивают новые безумные войны…

— Разве слава Рима основана не на войнах? — не то спросил, не то выразил своё мнение Гай.

— Послушай-ка, — Фабий взял со стола свиток и начал читать: — «Скольким столетьям надо протечь, чтоб, забывши войну, простил тебя правнук? Новая нива когда возрастит незапятнанный колос? Раньше придут другие войска, и новым злодействам ты представишь поля с непросохшею римскою кровью».

— Что это за стихи? — полюбопытствовал Гай.

— «Фарсалия», — ответил Фабий Страбон.

— Не Лукан ли автор?

— Он самый, — кивнул Фабий.

— Я слышал, что Нерон очень настороженно относится к его поэме, не так ли? Лукан не в почёте у нашего правителя.

— Плохие правители всегда опасаются слов тех, кто взывает к разуму и обнажает больные места, — ответил Фабий и продолжил: — «Коль за меня вы огнём и мечом разоряли отчизну, бейтесь теперь активнее, искупайте мечом злодеянье!» Не удивительны ли слова этого поэта? Как он точен! Как правдив! Нас посылают воевать за Рим, но Риму нет дела до нашей войны. Рим упивается собственным величием. Ему нужна не война, но военные трофеи. Риму нужно богатство.

29

Тотчас по рождении ребёнка, его клали у ног отца, и если тот подымал его, значит, он признавал новорождённого своим и хотел, чтобы его вскормили. Оставляя же его лежать у ног, он как бы заявлял, что ребёнок ему не нужен. Тогда младенца выносили на дорогу, где он умирал от голода и холода, или становился добычей собак, или же подбирался особыми предпринимателями, которые выхаживали его, чтобы продать в рабство.