Волки и волчицы

— Такая махина обрушилась разом на голову! Ладно бы только Рим, Валерий и Антония, но вы и про Наташу мне сказали ещё… У меня не укладывается… Разум не способен усвоить это… Человек слишком мал, чтобы состязаться с могуществом и непостижимостью мира… Я бы рад принять ваши слова, как говорится, за чистую монету, но это чересчур напоминает сказку… Да и сами вы, Николай Яковлевич, вашими речами внушаете скорее опасения… Это похоже на… воспалённое воображение, вы уж извините меня за прямоту…

— Извиняю, извиняю. Не подумайте, что вы обижаете меня вашим неверием. Мне-то что? — профессор развёл руками. — Мне не лучше и не хуже от вашего неверия. Повторяю: я лишь начал рассказывать то, что могло бы заинтересовать вас. Но вы, оказывается, развиты в этом направлении очень мало. Вы представляете реинкарнацию как банальное переселение душ, мол, взяли и перелили душу из одного сосуда в другой. Нет, мой милый, вы упрощаете Закон. Вы сводите всё к простому переодеванию театральных костюмов… Всё гораздо запутаннее. Да, перевоплощения, если вам угодно принять этот термин, можно сравнить с театральными подмостками. Жизнь — подмостки, люди, как и актёры на сцене, выходят из-за тёмных занавесей, чтобы сыграть очередную роль, и снова скрываются за кулисами. Разница заключается в том, что актёры могут исполнять одну и ту же роль неоднократно, а вот жизнь даётся каждому только раз. Не исправили совершённые ошибки в этой жизни — будьте любезны расплатиться за них в следующей. Только помнить об этих ошибках вы не будете! Вот что самое страшное для человека! Я видел, как многие проходили через одни и те же ситуации и спотыкались снова и снова об одну и ту же ступеньку. Король ты или раб — суть твоя не меняется, если ты не приходишь к исчерпывающему пониманию этой сути.

— Я будто сплю, — проговорил Алексей, тяжело опускаясь в кресло. — Это всё не может быть правдой. Вы же обыкновенный человек! Я же вижу, что вы обыкновенный человек!

— А что такое «обыкновенный человек»? Вы хотите, чтобы я в чём-то убедил вас? Нет, не стану делать этого, — произнёс профессор почти равнодушно. — Я видел, как Валерий Фронтон готовился к покушению на императора Клавдия. Я находился рядом. Вы были полны оптимизма, энергии, но у вас не было реальной цели. Была только задача — убить. Но вы не знали, для чего вам это нужно. Сменить власть? Но власть не меняется! Она вечна, как вечна животная сущность человека…

— Вы говорите так, будто в этом заговоре участвовал я, Алексей Кирсанов, — испуганно воскликнул режиссёр. — Но я-то не имею к этому никакого отношения!

— А имеет ли к вам отношение мальчик на вашей детской фотографии? Разве это вы? Это совсем другой человек. Но вы почему-то считаете, что вы с ним одно целое. Почему только с ним? Почему вы думаете, что лишь его болезненные мечты или совершённые им ошибки отражаются на вашей нынешней жизни? Вы такое же целое с ним, как с Валерием Фронтоном, Луисом Морено, Джеймсом Моррисом и многими другими.

— Николай Яковлевич, я начинаю терять нить! Хватит! Прошу вас! Я больше не могу! — Алексей устало склонил голову и закрыл ладонями лицо. — Я больше не способен слушать это. Я просто разорвусь сейчас, лопну. Мне очень тяжело. Я раскаиваюсь в моём любопытстве. Теперь я уйду и напьюсь где-нибудь. Может, я проснусь завтра и припишу весь этот разговор моему больному или пьяному воображению. Всё может быть, но сейчас…

— Послушайте, Алексей, — сказал профессор, — сейчас мы с вами распрощаемся, возможно, очень надолго. Но прежде я бы хотел дать вам кое-какие материалы… Вот, возьмите, не отказывайтесь. Вам будет любопытно, — Николай Яковлевич обошёл массивный стол и сунул в руку тупо взиравшего на него режиссёра увесистую папку. — Здесь вы прочтёте кое-что, кое-какие мои наблюдения… Тут Англия раннего средневековья и немного об античном Риме. Упомянул я и об Антонии, и о Траяне…

— О Траяне?

— Да, о Траяне Прекрасноликом, муже Антонии. О том, которого сослали в Британию… Не помните ничего такого?

Алексей Кирсанов закатил глаза.

— Это какой-то бред, — прошептал он.

— Дорогой мой, — улыбнулся профессор, — вы даже не представляете, насколько бывает важен бред. Иногда только благодаря бреду мы можем узнать правду…

— То есть?

— Человек в бреду не боится, что его не поймут…

— Пожалуй, мне пора идти. Прощайте, — Алексей глубоко вздохнул и встал.

— А бумаги мои всё-таки возьмите, не отказывайтесь. Честное слово, они вам однажды пригодятся.

— Передайте Наташе, что я позвоню ей вечером.

— Обязательно передам. Я очень рад, что вы с Наташей встретились.

— Неужели? — Кирсанов посмотрел на Николая Яковлевича с испугом, опасаясь новой волны информации, которую трудно переварить.

— Вы имеете шанс развязать один из завязанных вами узлов… Но я вижу, вы совсем устали. Ступайте же, ступайте…

Прекрасноликий муж

На рассвете, с первыми петухами, раб по имени Тразил осторожно растолкал Траяна:

— Просыпайся, господин, уж Аврора мчится по небу на своих конях! Вставай и не гневайся на меня, что я столь бесцеремонен. Я лишь выполняю твоё указание.

— О боги! Что за проклятое место, где нет даже нормальной кровати? У меня все кости болят, — откликнулся Траян, не поворачивая головы.

Из крохотного окошка сочился мутный утренний свет.

— И какие в этих местах ужасные посещают сны. Я видел отвратительных женщин, которые варили что-то зловонное в огромном чане и пытались напоить меня этим варевом. Ведьмы! Настоящие ведьмы! А из-под земли поднимались истлевшие мертвецы, и колдуньи тыкали в них палками и перечисляли их имена, говоря мне, что все эти мёртвые тела — мои…

— То ли ещё будет, хозяин, — жалобно вздохнул Тразил. — Я слышал, что в стране варваров кошмарные сны не оставляют добрых людей никогда. Припомните-ка славного Друза, который родил на свет нашего императора. Ведь его остановила не армия варваров, но призрак женщины. А уж этот всем известный воин не чета вашей изнеженной милости был[12].

— Прекрати мерзкую болтовню, раб. Ты думаешь, что я поддамся испугу и поверну назад, ослушавшись приказа императора? Будь проклят этот жирный тупица! Да обрушат боги на него свой гнев! Молчи, раб, молчи, у меня и без твоих слов настроение никуда не годится… Что там за шум на дворе?

— Какое-то жалкое шествие, — ответил Тразил, выглядывая в окошко. — Дюжина людей в грязной одежде, звенят систрами.

Траян поднялся на ноги и высунул голову наружу, но сквозь окно смотреть было неудобно. Набросив на плечи плащ, Траян вышел из своей комнатушки и шагнул на пыльную улицу.

— Я думаю, что это служители сирийской богини. Вон они катят на тележке раскрашенную статую. Они бродят по всей Италии, нищенствуют, — сказал семенивший за ним Тразил.

Из ближайших домов высыпали женщины, нарядившись в пёстрые одежды и покрыв лица густыми белилами. Некоторые из них облачились в белые туники, поддерживаемые узкими пурпурными поясами. Все они явно предвкушали развлечение.

Бродячие поклонники сирийской богини, известной за пределами Италии под именем Атаргатис, приближались к крохотной городской площади. Пятеро из них бешено дули в свои флейты и неистово прыгали под какофонические звуки. Высокий старик с седеющими висячими локонами возглавлял процессию. Его лицо было размалёвано краской грязно-бурого цвета, глаза сильно подведены. В правой руке он держал медную погремушку, рукоятка которой загибалась кольцом, и прикреплённые к ней три маленькие палочки при каждом встряхивании издавали пронзительный звон.

То и дело кто-нибудь из процессии взмахивал рукой и яростно стегал себя кнутом по плечам. Шагавший позади старика худощавый мужчина был весь залит кровью; он сжимал в руке кривой нож и медленными движениями, словно наслаждаясь ими, разрезал кожу на своей груди и животе.

— Ты ведь галл? — Траян шагнул к старику. — Я вижу это по твоим грязным косам. Что за представление вы тут устраиваете? Зачем уродуете свои тела?

12

«Отцом Клавдия был Друз… Этот Друз в сане квестора и претора был полководцем в ретийской и потом в германской войне, первым из римских военачальников совершил плаванье по Северному Океану и прорыл за Рейном каналы для кораблей — огромное сооружение. Врага он разгромил во многих битвах, оттеснил в самую глушь, и лишь тогда остановил свой натиск, когда призрак варварской женщины, выше человеческого роста, на латинском языке запретил ему двигаться далее. За свои подвиги он был удостоен овации и триумфальных украшений. А после претуры он тотчас получил консульство и возобновил войну; но тут он умер от болезни в летнем лагере, который с тех пор называется Проклятым… Войско в его честь насыпало курган, вокруг которого каждый год в установленный день солдаты устраивали погребальный бег и перед которым галльские общины совершали всенародные молебствования» (Светоний «Жизнь двенадцати цезарей»).