Страница 12 из 15
Роман мой был принят доброжелательно, хотя и не имел оглушительного успеха. Тем не менее множество незнакомых людей увлеклись моей историей и полюбили моих персонажей. Те вышли из-под контроля и отправились туда, куда бы я в жизни не пошел, представляя меня повсюду, извиняясь за мою нелюдимость. У меня появилось множество виртуальных друзей. Я больше не чувствовал себя одиноким. Невидимая, но прочная связь соединила меня и моих читателей.
Многие писали мне, чтобы рассказать, какие чувства вызвала у них моя книга. Иногда это оказывались те самые чувства, что я сам испытывал, когда писал. Они обсуждали моих персонажей так, словно это были живые люди. У меня создавалось впечатление, что я получаю весточки от давно потерянных в круговерти жизни друзей. Мы вместе кружились в параллельном мире, где литература определяла жизнь. Я отвечал на все письма, благодарил, спорил. Издатель просил меня срочно начать новую книгу. Он считал, что я, как серфер, должен поймать волну популярности. Необходимо окончательно приручить читателей, ведь это народ неверный и забывчивый, втолковывал он мне. Меня совершенно не вдохновляла эта идея. Желание писать пропало, я не чувствовал в себе сил, чтобы вновь повторить свой мощный заплыв. Что я им скажу? Какую придумаю историю? Я чувствовал внутри пустоту: ни слов, ни чувств, все было выплеснуто в первый раз. Но умом я понимал, что издатель прав, его логика поневоле убеждала. Кроме всего прочего я с глубочайшей симпатией относился к этому человеку, ведь он доверился мне, учел мое нежелание появляться на публике. В конце концов я согласился. И на этот раз все получилось иначе. Мной двигало уже не желание высказаться, я лишь уступал просьбе. Создавалось впечатление, что тысячи читателей, которые прочли мой первый роман, ждали, склонившись над моим плечом и заглядывая в монитор. Я писал эту книгу почти год. Это была история молодого человека, разыскивающего отца, который таинственным образом исчез.
Писать было трудно. Слова были теперь какие-то не мои, словно мне их нашептывали незримые будущие читатели. Я тяжело и боязливо продвигался вперед, как первопроходец по неисследованной местности. История меня не слишком вдохновляла, персонажи получались надуманные и неубедительные. Но все равно я неустанно покрывал значками белые страницы на мониторе, меня поджимали сроки и поторапливали письма читателей. Вынужденный марш-бросок меня утомлял и расстраивал. Я решил было, что муки творчества — неотъемлемая часть моего нового статуса настоящего писателя, попытался отделаться от них, всеми силами устремившись к моменту, когда мои персонажи волшебным образом преобразятся и удивят меня самого. Однако они так и оставались чужими и несговорчивыми.
Закончив, я послал текст издателю. При встрече Тьерри Виллар сказал мне, что ему понравилось. Но в его взгляде я прочел совсем другое. Действительно ли он надеялся, что «Я сын своего отца» сможет сравниться по числу продаж с первым романом? Или решил пока напечатать заурядную поделку в ожидании романа, который станет настоящим бестселлером?
Жош, как всегда, оказался искренним и высказался в свойственной ему манере. Он зашел в гости, положил прочитанную рукопись на стол в гостиной, внимательно заглянул мне в глаза с непередаваемым выражением, означающим: «Да, дружище, не фонтан, сам понимаешь…» Потом налил себе кофе и уселся у окна.
Хлоя пыталась исправить положение и найти во всем лучшие стороны:
— Конечно, в нем нет такого пыла и страсти, как в прошлом романе. Но это как раз и составляет его достоинство. Ты избежал ловушки, в которую попадают многие молодые писатели: не повторил тот же роман. Ты сделал нечто совсем иное, и это интересно.
Ее аргумент звучал правдоподобно и тем самым оправдывал недостатки формы. Но «Я сын своего отца» был на самом деле пустышкой. Мне нечего было показать людям, нечего сказать. Первый роман бы криком, а на этот раз мне не хотелось кричать. Роман получился проходной — прочитал и забыл.
Когда он вышел, некоторые критики его поругали, остальные просто не заметили. Читатели обвиняли меня, что я изменил своему стилю, оказался в другой системе координат. Некоторые даже сочли, что их предали. Я был им благодарен за честность и злился на себя. Нельзя было их так обманывать.
В общем, я решил, что эта книга окажется для меня последней. Потом она опять начала мне сниться. Сны были тусклые, застывшие, однообразные. Никакого движения. Она лежала и лежала, уставившись в потолок, грустила, меня не замечала.
Я из кожи вон лез, чтобы привлечь ее внимание, пытался заговорить с ней, выудить у нее хоть какое-то выражение, хоть несколько слов. Но она не отвечала. Оставалась поразительно неподвижной. Сны эти только разжигали чувство к ней, дразнили, будоражили и в итоге превратились в кошмары.
Каждое ее появление во сне было как вспышка, и каждый раз я просыпался, не дождавшись ответа. Пытался потом как можно скорее уснуть, чтобы попасть в этот же сон, разрабатывал стратегические планы, как заставить ее хоть как-то отреагировать, хоть что-то сказать. Все было напрасно. Поутру я просыпался больным и расстроенным. Она избегала меня, ускользала — почему же? Может быть, она сердилась на меня? Может, обижалась, что я написал этот второй роман?
В конце концов я стал испытывать по отношению к ней какую-то враждебность, смешанную с горечью. Мучился и злился, как отвергнутый влюбленный. Она снилась мне все реже и реже, и в конце концов сны стали так редки, что я их уже и не ждал.
Воспоминания о ней стали стертыми и расплывчатыми. Ее образ двоился, троился, делился на десять-двадцать-тридцать образов. Она делалась похожей то на встреченную в метро девушку с чудной улыбкой, то на кассиршу из мини-маркета, которая посмотрела на меня чуть более внимательно, чем обычно. Яркими оставались только воспоминания о моих чувствах и переживаниях. И я сказал себе, что она, вероятно, появилась в моей жизни лишь затем, чтобы открыть меня другим женщинам, чтобы я смог принимать их любовь и дарить им свою.
Чем я и попытался заняться. Я начал встречаться с женщинами, по преимуществу с читательницами. Эти отношения основывались на взаимной выгоде и по умолчанию были недолгими. Девушки дарили мне немного радости, свое очарование, звонкий смех. Я платил им рассказами о своей экзотической профессии, они могли считать себя причастными тайнам чудного мира литературы. Но они быстро разочаровывались: оказывается, я вел довольно скучную жизнь. Ничего общего с образом писателя, нарисованным их воображением: ни тебе встреч со знаменитыми собратьями по перу и другими звездами, ни тебе романтических приключений, которыми можно похвастаться перед подругами, ни тебе скандальных откровений, способных удовлетворить их любопытство. В конце концов все они уходили от меня.
Жизнь моя была пустой и праздной. Я не думал о завтрашнем дне, не задумывался над смыслом своих поступков, довольствовался маленькими радостями, которые находишь в повседневной жизни, когда не остается времени о чем-либо мечтать. Плыл по течению. Работать я совершенно перестал, и никто меня за это не упрекал. Все представляли себе, что писатель так и должен жить, и наивно полагали, что я хотя бы несколько часов в день работаю над будущей книгой.
Между тем мои финансы постепенно таяли. Сперва я жил на деньги, которые оставили родители, потом на авторский гонорар за книгу, но вдруг обнаружил, что они иссякли. Я отвечал на тревожные звонки из банка, обещая новые поступления денег, выход нового романа, контракты на переводы. Доверия банкиров можно добиться, только внушив им, что ты — лакомый кусочек. Я научился лгать. Практически перестал быть самим собой.
И лишь встреча с необычной, совершенно особенной читательницей позволила мне опомниться и понять, что же со мной творится. Донателла прислала мне письмо, в котором рассказала, какое сильное впечатление на нее произвел мой первый роман, как она узнала себя в главной героине, страдающей от одиночества. Письмо меня очень тронуло. Я написал ей об этом. Она спросила, можно ли встретиться, чтобы я подписал ей книгу. Ее слова были такими искренними, такими пронзительными, что я испугался: а вдруг разочарую ее, не сумею оказаться на высоте иллюзий, которые она питает на мой счет. Но она настаивала, и я согласился, мысленно пообещав себе держаться на расстоянии, чтобы ни в коем случае ее не ранить.