Изверги-кровососы

— Ты не…

— Их зовут Скотт и Зелда. У Зелды на задней лапе не хватает мизинца. Их только так и можно различить. Тебе нравятся? Ты как-то немного сдержанна.

«Немного, — подумала она. — Цветов или украшений каких-нибудь ты мне принести, конечно, не мог, как большинство парней. Ты должен был сказать это рептилиями».

— Полагаю, шансы того, что ты сохранил чек, близки к нулю?

Лицо Томми сошло вниз горной лавиной.

— Они тебе не нравятся.

— Нет, с ними все отлично. Но мне правда очень нужно принять душ. Я не уверена, что мне бы хотелось перед ними раздеваться.

— А! — Томми моментально просиял. — Я перенесу их в комнату.

Он стянул с вешалки полотенце и принялся маневрировать вокруг ванны, чтобы половчее ухватить Зелду.

— Только надо осторожней. Они этой пастью и мизинец могут отхватить.

— Я вижу, — сказала Джоди. Но видеть она ничего не могла. От мысли о том, чтобы кусать в ванне шипастых тварей, на нее напала жуть промышленных размеров.

Томми спикировал и вынырнул из ванны с Зелдой, завернутой в свивальник. Она пыталась цапнуть его за нос.

— Очень не любит, когда ее берут на ручки. — Когтями Зелда рвала полотенце и рубашку Томми — она пыталась уплыть по воздуху. Томми положил ее на спину посередине ванной и приготовил полотенце для нырка за Скоттом. — Лестат, когда голодный, умеет подманивать животных к себе. Может, ты их выдрессируешь.

— Хватит уже мне про Лестата, Томми. Не стану я сосать черепах.

Он развернулся к ней, поскользнулся и рухнул в ванну. Скотт щелкнул челюстями и вцепился в джинсовый рукав, чуть-чуть промахнувшись мимо руки.

— Все хорошо, все хорошо. Он меня не достал.

Джоди вытащила его из ванны. Скотт не отпускал рукав и полнился решимостью не отпускать его и дальше.

Черепахи терпеть не могут высоту. Им не нравится даже бывать в нескольких футах от земли. Это главная причина, по которой они так долго сопротивлялись эволюции. Боязнь высоты. Черепаха мыслит так: «Конечно, сначала чешуя у нас превращается в перья, а потом и глазом моргнуть не успеешь, а уже летаешь, чирикаешь и сидишь на деревьях. Знаем, видали. Спасибо, но мы лучше останемся тут, в грязи, где нам самое место. Не дождетесь, что мы полетим, даже упившись в стельку и в раздвижные стеклянные двери».

Скотт, короче говоря, не намеревался выпускать рукав из челюстей, пока Томми держался на ногах.

— Помоги мне, — сказал тот. — Оторви его от меня.

Джоди присмотрелась, за что в этой черепахе можно ухватиться, несколько раз протянула руку — и тут же отдернула.

— Я не хочу к нему прикасаться.

Зазвонил телефон.

— Я возьму, — сказала Джоди и выбежала из ванной.

Томми подтащил Скотта к двери, стараясь держать ноги подальше от челюстей Зелды.

— Забыл тебе сказать… — начал он.

— Алло? — произнесла Джоди в трубку. — Ой, привет, мам.

ГЛАВА 23

Мама и черепаховый пирог

— Она в городе, — сказала Джоди. — Зайдет через несколько минут. — Она положила трубку.

В дверях спальни возник Томми. У него на рукаве по-прежнему болтался Скотт.

— Шутишь.

— Тебе запонки не хватает, — сказала Джоди.

— По-моему, он не отпустит. У нас есть ножницы?

Джоди взялась за его рукав в нескольких дюймах от накрепко сомкнутой пасти Скотта.

— Готов?

Томми кивнул, и она оторвала рукав у плеча. Скотт уполз и затаился в спальне, так и не выпустив рукав.

— Это была моя лучшая рубашка, — сказал Томми, глядя на голую руку.

— Извини, но нам нужно здесь порядок навести и договориться о легенде.

— Откуда она звонила?

— Она в отеле «Фэрмонт». У нас минут десять.

— Так она не с нами поселится?

— Смеешься, да? Моя мать — и под одной крышей с теми, кто живет во грехе? Только не в этой жизни, черепашонок.

К черепашонку Томми отнесся философски. Сейчас все-таки аврал, не время для обид.

— Твоя мама пользуется такими оборотами? «Жить во грехе»?

— По-моему, у нее такая вышивка над телефоном висит — чтобы не забывала повторять раз в месяц, когда я ей звоню.

Томми покачал головой.

— Мы обречены. А почему ты ей в этом месяце не позвонила? Она сказала, ты ей всегда звонишь.

Джоди ходила взад-вперед по комнате, стараясь привести в порядок мысли.

— Потому что мне не напомнили.

— Кто не напомнил?

— Месячные. Я всегда звоню ей, когда у меня месячные. Чтобы за раз покончить со всеми неприятностями.

— И когда они у тебя в последний раз были?

Джоди задумалась. Еще до того, как ее обратили.

— Не помню, недель восемь-девять назад. Прости — это невероятно, но я забыла.

Томми подошел к футону, сел и обхватил голову руками.

— Что же нам теперь делать?

Джоди подсела к нему.

— На ремонт у нас времени, наверное, нет.

За следующие десять минут, пока они прибирались в студии, Джоди пыталась подготовить Томми к тому, что ему предстояло пережить.

— Ей не нравятся мужчины. Мой отец ушел от нее к женщине помоложе, когда мне было двенадцать лет, и мама думает, что все мужчины — змеи. Женщины ей вообще-то не нравятся тоже, поскольку одна такая ее предала. Она одной из первых женщин выпустилась из Стэнфорда и по этому поводу немножко сноб. Утверждает, будто я разбила ей сердце, когда сама туда не поступила. И с тех пор я-де иду по кривой дорожке. Ей не нравится, что я живу в Городе, и она никогда не одобряла ни тех мест, где я работала, ни моих молодых людей, ни того, как я одеваюсь.

Томми прекратил отдраивать кухонную раковину.

— Так о чем мне с ней разговаривать?

— Наверное, лучше всего, если ты будешь сидеть молча и с покаянным видом.

— Я всегда такой.

Джоди услышала, как внизу открылась дверь.

— Пришла. Иди переоденься.

Томми забежал в спальню, на ходу стаскивая однорукавную рубашку. «Я к такому не готов, — думал он. — Мне еще надо поработать над собой, а уж потом меня можно представлять».

Джоди открыла дверь, едва ее мать занесла руку в нее постучать.

— Мама! — В голосе Джоди звучало ровно столько воодушевления, сколько ей было по силам в него вложить. — Ты отлично выглядишь.

Фрэнсес Ивлин Страуд стояла на площадке и смотрела на младшую дочь со сдержанным неодобрением. Низенькая крепенькая женщина во множестве слоев шерсти и шелка под кашемировым пальто цвета яичной скорлупы. Светлые волосы седеют и завиты наружу, прическа отлакирована, в ушах — жемчужные серьги диаметром с шарики для пинг-понга. Брови у нее были выщипаны и нарисованы заново, скулы высокие, подчеркнуты румянами, губы очерчены помадой, а внутри контура накрашены и плотно сжаты. У нее были те же поразительно зеленые глаза, что и у дочери, только в них искрилось осуждение. Некогда она была хорошенькой, но теперь переходила в чистилище тех менопаузальных женщин, которых иначе как интересными не назовешь.

— Могу войти? — произнесла она.

Джоди, осекшись на желании обнять родительницу, уронила руки.

— Конечно, — сказала она, отступая вбок. — Приятно тебя видеть. — Она закрыла за матерью дверь.

Томми выпрыгнул из спальни на кухню в носках и пошел юзом по полу.

— Здрасте, — сказал он.

Джоди поддержала мать за спину. Та от касания дернулась — еле заметно.

— Мама, это Томас Флад. Он писатель. Томми, моя мама, Фрэнсес Страуд.

Томми подошел ближе и протянул руку.

— Приятно познакомиться…

Мать Джоди покрепче сжала сумочку от «Гуччи», после чего заставила себя взять Томми за руку.

— Миссис Страуд, — представилась она, постаравшись уклониться от неприятного звучания ее имени из уст Томми.

Джоди нарушила мгновение неловкости, чтобы тут же перейти к следующему.

— Давай, мам, я тебе пальто повешу? Не хочешь ли присесть?

Фрэнсес Страуд уступила дочери пальто, будто кредитки гоп-стопщику, — словно ей не хотелось знать, куда оно денется, потому что больше никогда она его не увидит.