Страница 47 из 48
Электрик Вахрушев стоял, держась за планширь, умоляюще глядя на капитана. В его глазах Роман Николаевич увидел страх. Вахрушеву так хотелось, чтобы капитан вот сейчас приказал уйти с судна, и тогда все станет по-другому, не будет видно нависшего огромного борта, который вот-вот должен задавить их всех, он больше не услышит зловещего шороха перетекающей руды, не надо будет идти в темный провал машинного отделения, но капитан сказал другое:
— У меня в шкафу коньяк, Вахрушев. Возьмите и дайте тем, кто работает внизу. Понемногу, для бодрости.
От обыденного голоса капитана Вахрушеву стало спокойнее. Он крикнул:
— Есть взять коньяк! — и как-то боком — иначе мешал крен — сполз с трапа.
Прервавшаяся было цепь мыслей вновь начала свое движение.
…Проскуряков… Может быть, и его ждет такая судьба? И он будет так же стоять перед начальником пароходства? Ну что ж. Он готов стоять перед ним, но не так, как Проскуряков. Он считает, что судно находится в таком положении, когда нужно снимать людей. Что бы ни произошло с ним впоследствии, он решает снять большинство людей. Останутся только добровольцы, те, кто необходим…
На мостике появился старпом.
— Не поднять нам «Киренск», Роман Николаевич. Я слышал, как «дед» кричал, что балластные насосы остановились. Разрешите…
Лицо у Ракитина было красным, глаза блестели. «Спирту выпил для храбрости», — подумал капитан без всякого гнева.
— Разрешите спускать шлюпки? — закончил старпом и выжидающе посмотрел на капитана.
Да, пожалуй, Ракитин прав, дольше тянуть нельзя. Капитан облизнул сухие губы, спросил:
— Все люди в нагрудниках?
— Все.
— Проверьте еще раз и доложите. Пусть соберутся у шлюпок. Я сейчас спущусь.
Ракитин ушел. В голове — всплески отдельных разрозненных мыслей. Отрывочные воспоминания, лица… Вот улыбающийся О’Конор… Его слова: «Капитан всегда одинок». Неправда! Он и тогда спорил с ним. Разве он одинок сейчас, хотя и стоит один на этом накренившемся мостике? Незримые, но крепкие нити связывают его с людьми, которые работают внизу. Разве он был одинок на «Гурзуфе»? Тогда действовала единая воля экипажа. Снаряды стали дороже людей? Нет, не дороже. Но команда понимала, что значил в то время боезапас. Они считали себя солдатами, готовыми принять смерть, как на фронте. Война… Он оставил людей, теперь он их снимет… Ветер несколько ослабел и переходит на норд. Волны реже ударяют в наветренный борт, но это не спасет положения.
Когда капитан сошел на ботдек, люди в нагрудниках понуро стояли у шлюпок. Крен не давал стоять прямо, и потому все держались за какие-нибудь предметы.
— Все здесь? — спросил капитан.
— Все, — ответил чей-то голос.
Роман Николаевич посмотрел на свою команду. Со всеми прожит кусок жизни… Шамот, Вахрушев, Шура Стеблина, Андрианов…
— Я считаю, — спокойно сказал капитан, — что большинство команды должно покинуть судно. Крен увеличивается, и не надо подвергать людей риску. Остается надеяться на то, что судно примет какой-то максимальный крен и останется в таком положении на некоторое время. А там, может быть, подоспеет помощь. Начался туман, ветер переменил направление и затихает… Думаю, что пяти человек хватит для того, чтобы следить за судном и принять буксир, если подойдут спасатели. Больше не надо. Добровольцы, выходи!
— Я останусь, — крикнула Шура Стеблина.
Роман Николаевич покачал головой:
— Нет, Шура, ты сойдешь.
Люди выступали вперед. Один, два, пять, десять… Кажется, вся команда сделала шаг вперед. Капитан посмотрел в глаза морякам. У всех что-то разное. Страх, решимость, странная, неуместная сейчас улыбка, закушенная губа, сжатые челюсти… Но все вышли вперед. Никто не захотел остаться во втором ряду. Различные чувства двигают ими… Не все герои, конечно. Некоторые боятся осуждения товарищей, позорного слова «трус», некоторые… Кого взять? Холостых. Но ему нужны радист, механик, боцман… Все семейные. Как будто читая его мысли, боцман сказал:
— Мне нужно остаться. Все ключи от помещений у меня. Да и вообще, как без боцмана.
— Рация хотя и не работает в полную силу, но все же действует. По уставу я должен остаться, — проговорил радист, становясь рядом с боцманом.
Капитан молча смотрел на людей, и ему казалось, что стоящие перед ним считают его человеком, который вправе распоряжаться их судьбой, и ослушаться его нельзя, он может еще спасти их или погубить, «бог», который все знает, и от его слова зависит их жизнь.
Так, собственно, и было, и в этот момент Роман Николаевич еще раз почувствовал всю тяжесть капитанской ответственности.
Он знал, что останется каждый, на кого падет выбор, все стояли в первом ряду, никто не попросился на шлюпку, но в глазах читал надежду: «Может быть, не меня?»
— Останутся на судне, — наконец сказал капитан, — старший механик, боцман, радист, матрос Вялов.
Вздох облегчения вырвался у людей.
— Остальные — в шлюпки и держитесь дальше от судна, — закончил Роман Николаевич.
— А меня, значит, не берете. Думаете, не нужен? — с обидой проговорил старпом. Его лицо сделалось хмурым.
Капитан раздраженно сказал:
— Глупости говорите, Виктор Семенович. Вам шлюпки вести надо. За людей вы отвечаете. Надо помнить об этом.
Начали спускать вываленные за борт шлюпки. К капитану подошел Ракитин.
— Роман Николаевич, прощайте. Встретимся ли? Дайте я обниму вас, — шептал он. Слезы бежали по его щекам. — Я ведь все понимаю.
Капитан невесело усмехнулся.
— Ну, ладно, ладно, Витя. Садись в шлюпку. Не зевай, волна большая. Держи против зыби. Я знаю, ты моряк хороший…
Шлюпки отвалили от борта. Они сразу же исчезли в тумане. Слышны были только удары волн. Теперь их осталось пять человек. Пять человек…
Стармех тронул капитана за рукав.
— Роман Николаевич, — громко, так, чтобы слышали все, сказал Шамот. — По-моему, крен прекратился. Посмотрите на кренометр. Сорок градусов. Так было и полчаса тому назад. Значит, прекратился. Может быть, так и будем плавать?
— Соломон Иосифович, хорошо бы запустить динамо. Остальным — еще раз проверить, нет ли где поступления воды через двери, иллюминаторы и другие отверстия. А вы, Иван Михайлович, повторяйте сигнал бедствия. Вот пока и все.
Люди разошлись. Капитан снова остался один на мостике. Большая часть команды сошла с судна. Он почувствовал тягостное одиночество. Правильно ли он поступил? Может быть, не все еще потеряно? Вот застучал насос. Вероятно, «царь Соломон» пытается еще что-нибудь откачать с правого борта. Рация работает слабо. Нет уверенности в том, что сигналы «Киренска» слышат.
Сейчас, когда капитан стоял на уже никому не нужном мостике, у него было время думать. С того момента, как Роман вступил в командование своим первым судном, когда впервые подписал документ, поставив перед своей фамилией короткое слово «капитан», он был готов к тому, что покинет судно последним. Это был непреложный закон, и он автоматически вступал в силу, как только бывший старпом становился капитаном. Поэтому Роман Николаевич был морально подготовлен к тому, что случилось сегодня. Но если разумом он был готов ко всему, то сердце его не могло принять случившегося.
Многолетняя привычка рассматривать свою жизнь вместе с жизнью своего судна теперь доставляла почти физическую боль. Капитан никак не мог согласиться с тем, что современный теплоход, его «Киренск», вдруг оказался в таком бедственном положении.
Он любил «Киренск». Судно надежно служило капитану, пронося его сквозь тысячи миль океанских просторов. Вместе они сражались со штормами, мокли под дождем, грудью встречали ветер. В зимние холодные ночи их засыпало снегом, они вместе пробивались через тяжелые льды Арктики или грелись под теплым тропическим солнцем… Теплоход повиновался каждому его желанию, был добрым и верным товарищем. Теперь еще сильный, но поверженный, «Киренск» был жалок. Казалось, что он взывает о помощи. И капитану мучительно хотелось хоть чем-нибудь помочь ему. Но он уже ничего не мог…