Филлис

На противоположной стороне стола за Филлис всепоглощающе ухаживал Максимилиан Гомес — именно всепоглощающе. Гомес то говорил громко, то шепотом, то наклонялся, то наливал ей полную рюмку вина, то наваливался на нее — если это вообще возможно, когда человек сидит за столом. Он целиком и полностью завладел ее вниманием, не давая Фреду Карлтону ни малейшей возможности вставить хоть слово. А Карлтон говорил с Джеком Голденом о делах: в основном о сахаре — у них как будто назревала какая-то катастрофа. По крайней мере, так я понял по отрывочным репликам. Филлис то и дело бросала на меня отчаянный взгляд. А я улыбался ей в ответ. Гомес не вызывал у меня никаких чувств, но мне было приятно, что он оказывал внимание одной только Филлис и пытался ее очаровать, не обращая внимания на остальных присутствующих за столом женщин.

В то же самое время я напряженно пытался вспомнить, слышал ли я раньше это имя. Максимилиан Гомес. Даже плохой полицейский приучается запоминать имена, увязывать их с событиями и вспоминать по мере надобности, тем более имя «Максимилиан Гомес» было не из обычных. Я наблюдал за ним; он очень красив — даже чересчур красив — чересчур уверен в себе и чересчур боек, чтобы тратить время на Филлис. Либо его внешность, манеры и одежда заключали в себе обман, либо обман заключался в его ухаживаниях за Филлис. Я был бы круглым дураком и абсолютно никудышным психологом даже в самом примитивном смысле этого слова, если бы не понял, что реальные интересы в области женского пола находятся у Гомеса в совершенно ином направлении. И тут я вспомнил, кто он. Он был ранее женат на одной второразрядной голливудской звезде. Потом развелся. Был героем сенсации в докастровской Гаване, спустив как-то за один вечер в казино девятьсот тысяч долларов. Его фотографировали на яхте, на фоне беговых лошадей и мощных автомобилей, и существовала связь между ним и одним латиноамериканским диктатором-неудачником. Факты всплывали один за другим. Несколько лет назад он попал в заголовки газет, когда политический оппонент его диктатора исчез в Майами при весьма загадочных обстоятельствах, пропав в отеле, где в «люксе» жил Гомес. Я стал вспоминать детали, связанные с исчезновением политического противника диктатора, и мне вдруг стало весьма не по себе, когда до меня дошло, что случай этот чреват далеко идущими совпадениями, ибо пропавший политический оппонент диктатора был по профессии физик; и, вдобавок, для полноты картины и расстановки всех акцентов я припомнил, что главной сельскохозяйственной культурой, на которой основывалось экономическое благополучие страны, подвластной этому диктатору, был сахарный тростник.

На лице у меня сияло сонное благодушие, даже задумчивая грусть, в то время как я внимательно следил за Гомесом и анализировал тот факт, что он присутствует на обеде в доме в Грейт-Нек, ухаживает за Филлис Гольдмарк и вообще выступает в роли гостя полноватого хозяина дома, влиятельнейшего импортера сахара. Все мягко, точно и ненавязчиво становилось на свое место, и мне стали понятны гнев и возмущение Риты Голден, когда она увидела, что Филлис приехала не одна. Я широко и добродушно улыбнулся, в душе поразившись абсолютной гротескности ситуации: вообразить себе, будто Максимилиан Гомес может стать брачным партнером Филлис Гольдмарк!

Именно в эту минуту он, оторвавшись на некоторое время от Филлис, позволил себе бросить на меня взгляд и увидеть, что я чем-то доволен.

— Простите? — спросил я.

— У вас такой довольный вид, мистер Клэнси.

— Нас так прекрасно принимают и угощают, — заметил я.

Тут вмешалась Джейн Карлтон:

— Мне еще ни разу не попадался человек, носящий фамилию Клэнси; честно говоря, я даже подумала, что такой фамилии не бывает. Вы первый Клэнси, с которым мне довелось встретиться, только вы не похожи на Клэнси. А знаете, на кого вы похожи?..

— Ради Бога! — произнес Фред Карлтон.

Миссис Карлтон осеклась и замолчала. Больше она не проронила ни слова.

— Я занимаюсь разгадкой головоломки, — улыбнулся я Гомесу.

— Вы меня заинтриговали. — Гомес говорил вдумчиво и трезво. — Мне кажется, что работа физика полна таких загадок и разгадок. Все сущее для вас сплошная головоломка, и вы безостановочно пытаетесь сложить ее в единое целое. Или это романтическое представление о предмете, мистер Клэнси?

— Как мне представляется, да, в какой-то степени романтическое.

— Все сущее — это так много! — мягко произнесла Филлис.

— Ну, этой проблемой пусть лучше занимаются философы, — резюмировал я. — Поймите, мистер Гомес, ученый может всю жизнь посвятить разгадке структуры одного-единственного атома.

— И все же мы живем в такие времена, когда один-единственный атом олицетворяет все сущее. Или я говорю загадками, мистер Клэнси?

— Нет, что вы, — улыбнулся я.

— Поясню, — продолжал Гомес. — Было время, когда «все сущее» понималось как нечто бесконечное. Теперь оно может быть спрессовано в ограниченном пространстве, занимаемом одной атомной бомбой. Так, условно говоря, появляется знак равенства между бесконечно большим и бесконечно малым. Согласны, мистер Клэнси?

До меня дошло, что, складывая в уме досье на Максимилиана Гомеса, я его недооценивал. В нем оказался компонент, не вписывающийся в арифметическую сумму гоночных машин, пони для игры в поло и голливудских жен.

— Как мне представляется, с этим можно было бы согласиться, мистер Гомес, — утвердительно кивнул я, произнося эти слова. — Но физик не может позволить себе быть философом.

Гомес улыбнулся и задумался, действительно ли физик не может позволить себе быть философом.

После обеда мы вернулись в гостиную. Джейн Карлтон заявила, что не слишком хорошо себя чувствует, и Рита Голден повела ее в спальню отдохнуть. Гомес продолжал оказывать внимание Филлис, а я в течение получаса сидел и слушал, как Джек Голден и Фред Карлтон обсуждают разные детали рыночной ситуации с сахаром. Я понял, что надежды, мечты и стремления множества людей связаны с переменами в цене сахара, выражаемыми мельчайшей дробью, и что глубокий и непреходящий интерес к этим дробным переменам может стать смыслом человеческого существования. В десять к нам пришла Рита и сообщила Фреду Карлтону, что жена его уснула. Он воспринял эту новость с тем же небрежным невниманием, с которым относился к жене в течение всего обеда. Филлис подошла ко мне, Гомес последовал за ней, и некоторое время шел светский разговор о погоде, жизни в пригороде и качестве обучения в местной школе. До меня дошло, что в этом огромном доме есть дети, но в течение всего вечера их не было ни видно, ни слышно. И тут босая Джейн Карлтон, спотыкаясь, спустилась по лестнице и стала «травить» в углу гостиной. Лицо Риты Голден перекосило от злости; Гомес и Джек Голден сделали вид, что ничего не случилось; а Фред Карлтон, матерясь шепотом, поспешил жене на помощь. Филлис попрощалась, извиняясь за ранний уход и сославшись на долгую дорогу и утренние занятия. Единственным, кто попрощался по всем правилам, оказался Максимилиан Гомес, выразивший пожелание вновь встретиться с Филлис.

Уже по пути в Нью-Йорк Филлис спросила меня, знаю ли я анекдот про мальчика, который бился об стенку и на вопрос, зачем он это делает, ответил: «Зато потом так хорошо!»

— Знаю и понимаю, — ответил я.

— Весь вечер, — продолжала Филлис, — безостановочный кошмар. Том, вы когда-нибудь оказывались в ситуации безостановочного кошмара?

Я кивнул и заметил, что Гомес был к ней более чем внимателен.

— Ужасный человек, — сказала Филлис.

— Правда? Не может быть. Он показался мне весьма галантным кавалером.

— Мне он не понравился, — продолжала она. — С ним что-то не так. И во внешности, и в поступках что-то не так. И в ухаживании за мной что-то не так. Том, вы знаете, кто он?

— Да, я знаю, кто он.

— Тогда почему же он обращался со мной, будто я прекрасна и очаровательна?

— Потому что не исключено, что вы прекрасны и очаровательны, и, может быть, газеты пишут о нем не всю правду.