Одинокий голубь

— Чего ты еще такого там намарал? — спросил Калл. — Тебе что, этого идиотизма насчет свиней не достаточно? Что там сказано в этом последнем предложении?

— Там немного на латыни, — сказал Август, ничуть не обеспокоенный сердитым тоном своего партнера.

— Почему латынь? — удивился Калл. — Мне казалось, ты знал греческий.

— Когда-то знал буквы, — пояснил Август. Он был порядком пьян и печален по поводу того, насколько он постепенно опустился. В особо трудные годы греческий алфавит буква за буквой исчезал из его памяти, так что от той свечи знаний, с которой он пустился в путь, остался лишь небольшой жалкий огарок.

— Так что там сказано по-латыни? — повторил Калл.

— Это девиз, — объяснил Август, — сам по себе. — Он твердо вознамерился скрывать доколе возможно тот факт, что не знал, что девиз означает, хотя, по сути, это никого не касалось. Он написал его на вывеске — теперь пусть другие читают.

Но Калл сразу усек.

— Ты сам не знаешь, — сказал он. — Да это может быть все, что хочешь. Может, ты даже приглашаешь людей нас ограбить.

Это рассмешило Августа.

— Что касается меня, так если появится бандит, умеющий читать на латыни, так пусть грабит, я не возражаю. Готов кое-чем рискнуть, чтобы ради разнообразия получить возможность пристрелить образованного человека.

После этого вопрос о девизе или целесообразности его присутствия на вывеске поднимался время от времени, если не находилось другого повода для спора. Из всех тех, кому приходилось жить по соседству с вывеской, больше всех она нравилась Дитцу, поскольку во вторую половину дня от двери, на которой она была изображена, падала какая-никакая тень, где он мог по сидеть и обсохнуть.

Другим она никакой пользы не приносила, так что зрелище двух всадников, читающих вывеску жарким днем, вместо того чтобы мчаться в Лоунсам Дав и поскорее промочить пыльное горло, было весьма необычным.

— Не иначе как профессора, — предположил Дитц. — До чего читать любят.

Наконец всадники подъехали к сараю. Один — коренастый и с красным лицом — был в возрасте капитана; у второго, маленького, как дворняжка, мужичка с лицом, изрытым оспой, к ноге была пристегнута огромная пушка. Старшим был явно красномордый. Его вороной конь наверняка вызывал зависть всех ковбоев Маленький ехал на grulla.

— Парни, меня зовут Уилбергер, — произнес тот, что постарше. — Чертовски забавная у вас там вывеска.

— Ее мистер Гас написал, — пояснил Ньют, стараясь быть приветливым. Наверное, мистеру Гасу будет приятно, что наконец-то появился кто-то, способный оценить вывеску по достоинству.

— Однако я бы ужасно расстроился, пожелай я взять напрокат свинью, — заметил Уилбергер. — Человека, желающего взять напрокат свинью, не стоит останавливать.

— Его бы остановили, появись он здесь, — заявил Ньют, немного подумав. Все остальные молчали, и ему подумалось, что замечание Уилбергера требует ответа.

— Так это что — коровник или вы, ребята, из цирка сбежали? — спросил Уилбергер.

— Ну, мы малость занимаемся скотом, — сказал Пи. — А сколько и чего вам надо?

— Мне нужно сорок лошадей, которых, если верить этой вывеске, вы продаете, — проговорил Уилбергер. — Шайка проклятых мексиканцев две ночи назад угнала почти всех наших верховых лошадей. У меня стадо скота собрано по другую сторону реки, и я не собираюсь гнать его в Канзас пешком. Мне один парень сказал, что вы можете достать лошадей. Это так?

— Ага, — ответил Пи Ай. — Более того, мы можем погоняться за этими мексиканцами.

— У меня нет времени болтать о мексиканцах, — отрезал Уилбергер. — Если вы, господа, можете достать мне сорок хорошо объезженных лошадей, мы вам заплатим и уедем.

Ньют чувствовал себя неловко. Он прекрасно понимал, что ни о каких сорока лошадях не может быть и речи, но ему смерть как не хотелось в этом признаваться. К тому же, как младшему из всех, ему не подобало выступать.

— Вам лучше поговорить об этом с капитаном, — предложил он. — Капитан занимается всеми сделками.

— Ах, вот как, — заметил Уилбергер, вытирая пот со лба рукавом рубашки. — Если бы я увидел капитана, то к нему бы и обратился, вместо того чтобы терять время на таких клоунов, как вы. Он где-нибудь здесь живет?

Пи показал на дом в пятидесяти ярдах в зарослях карликового дуба.

— Он, наверное, дома, — предположил Пи.

— Вам бы, ребята, газету издавать, — заметил Уилбергер. — Из вас информация так и прет.

Его отмеченный оспой спутник нашел это замечание необыкновенно забавным. Ко всеобщему изумлению, он издал некоторое подобие смеха, напоминающее кудахтанье разозленной донельзя курицы.

— Как проехать в бордель? — спросил он, откудахтавшись.

— Чик, ну ты даешь, — сказал Уилбергер, повернул лошадь и потрусил к дому.

— Как проехать в бордель? — повторил Чик.

Он смотрел на Диша, но Диш вовсе не собирался направлять к Лорене этого уродца на лошади с проваленной спиной.

— А там, в Сабинасе, — ответил Диш безразличным тоном.

— Где? — переспросил Чик, захваченный врасплох.

— В Сабинасе, — повторил Диш. — Заходите на мелководье и денек пути на юго-восток. Не промахнетесь.

Ньюту такое замечание Диша показалось чрезвычайно остроумным, но Чик явно не разделял его восхищения. Он хмурился, в результате чего его маленькое личико напряглось, оспины углубились и казались уже сквозными дырками.

— Я у тебя карту Мексики не спрашивал, — сказал он. — Мне говорили, что в этом городе есть девица со светлыми волосами.

Диш медленно поднялся на ноги.

— Да, моя сестра, — ответил он.

Разумеется, то была нахальная ложь, но свое дело она сделала. Чика эта информация не убедила, но Уилбергер уже отъехал, и Чик почувствовал, что он в одиночестве и не вызывает симпатии. Намек на то, что сестра ковбоя гулящая девка, мог привести к кулачному бою, если не хуже, а Диш Боггетт выглядел вполне здоровым экземпляром.

— Значит, какой-то дурак мне набрехал, — пошел на попятный Чик, поворачивая лошадь к дому.

Пи Ай, не любивший забегать вперед, не оценил всех тонкостей ситуации.

— Где это ты раздобыл сестру, Диш? — спросил он. Своим образом жизни Пи полностью копировал капитана. Он редко ходил в «Сухой боб» чаще двух раз в году, предпочитая промочить горло на передней веранде, откуда ему всего пара шагов до постели, если уж он чересчур промокнет. При виде женщины он чувствовал себя неловко: слишком уж велика опасность отклонения от приличного поведения. Обычно, заметив особу женского пола поблизости, он скромно опускал глаза долу. Тем не менее он рискнул разок поднять их, когда они гнали стадо через Лоунсам Дав. Он увидел, как из открытого окна на них смотрит девушка с белокурыми волосами. Плечи у нее были голые, что поразило его до такой степени, что он уронил поводья. Он не забыл девушку и иногда бросал взгляды на окно, проезжая мимо. Он очень удивился, узнав, что она, возможно, сестра Диша.

— Пи, ты когда родился? — спросил Диш, подмигивая Ньюту.

Вопрос привел Пи в полное недоумение. Он как раз думал о той девушке в окошке; вопрос о том, когда он родился, заставил его изменить ход мыслей, что всегда было для него затруднительно.

— Тебе лучше спросить капитана, Диш, — ответил он неуверенно. — Я все никак не могу запомнить.

— Ну что же, раз у нас полдня свободны, я, пожалуй, пойду пройдусь, — заявил Диш, направляясь в городок.

Ньют все никак не мог отказаться от мысли, что, возможно, его этой ночью возьмут с собой.

— Куда вы едете, когда направляетесь к югу? — спросил он Пи, который все еще размышлял по поводу даты своего рождения.

— Ну, мы просто петляем, пока не наткнемся на скот, — объяснил он. — Капитан знает, где искать.

— Надеюсь, меня тоже возьмут, — сказал Ньют. Дитц хлопнул его по плечу огромной черной лапой.

— Не дождешься, когда тебя пристрелят, парень? — заметил он, отошел к неоконченному колодцу и заглянул вниз.

Дитц говорил мало, но видел много. У Ньюта часто возникало чувство, что Дитц был единственным, кто в самом деле понимал, чего Ньют хочет и что ему нужно. Боливар иногда относился к Ньюту по-доброму, да мистер Гас всегда был к нему расположен, хотя доброта его носила несколько общий характер. У него постоянно находилось о чем позаботиться и о чем поговорить, так что на Ньюта он обращал внимание в основном тогда, когда уставал думать обо всем другом. Капитан редко бывал с ним резок, разве что он уж слишком напортачит, но у капитана также никогда не находилось для него теплого слова. Капитан вообще был скуповат насчет теплых слов, но Ньют знал, что, начни тот одаривать всех теплыми словами, он, Ньют, будет последним, кто их получит. Как бы хорошо он ни работал, капитан никогда его не хвалил. Это несколько разочаровывало: чем больше юноша старался угодить капитану, тем менее тот казался довольным. Если Ньюту удавалось хорошо выполнить работу, у него создавалось впечатление, что капитан вследствие этого чувствовал себя вроде как в долгу, и Ньют всегда дивился, зачем нужно хорошо работать, если это только раздражает капитана. И тем не менее капитана ничто не волновало, кроме хорошо сделанного дела.