Дом на краю

Шесть дней я ничего не ел. Сейчас ночь. Сижу на своем стуле. Боже! Ощущал ли кто-нибудь такой ужас, какой довелось испытать мне? Разрастающееся пятно горит. Оно покрыло всю мою правую руку и бок, начало захватывать шею. Завтра оно расползется по лицу. Я стану жуткой массой, разлагающейся заживо. Спасения нет.

При взгляде на ружейную стойку у противоположной стены комнаты у меня зародилась мысль. Я посмотрел туда снова… необычная мысль захватила меня. Боже, Ты знаешь, Ты должен знать, что смерть лучше, в тысячу раз лучше, чем это. Это! Боже, прости меня, я не могу жить, не могу! Не смею! Мне ничто не может помочь — ничего другого не осталось. По крайней мере, это решение избавит меня от последнего ужаса…

Наверное, я задремал. Я очень слаб и несчастен. О Боже, как я устал! Шелест бумаги раздражает меня. Слух стал непривычно острым. Я должен немного посидеть и подумать…

Тсс! Мне послышалось что-то внизу, в подвалах. Какой-то треск. Боже, это открывается большой дубовый люк. Кто мог это сделать? Скрип пера мешает мне… Я должен прислушаться… На лестнице шаги, странные, мягкие шаги, они приближаются… Господи, будь милостив ко мне, старику. Кто-то возится с дверной ручкой. Боже, помоги мне! Боже… Дверь медленно отворяется. Кто-то…

На этом рукопись обрывается.[17]

Заключение

Я отложил рукопись и взглянул на Тоннисона, сидевшего напротив, уставившись в темноту. Подождав минуту, я не выдержал:

— Ну?

С совершенно отсутствующим видом он медленно повернул голову в мою сторону.

— Он сумасшедший? — спросил я, кивнув на рукопись.

Тоннисон смотрел на меня, не видя, и мой вопрос не сразу дошел до него.

— Нет! — отозвался он.

Я открыл было рот, чтобы высказать противоположное мнение, поскольку мое представление о здравом уме не позволяло мне принять эту историю как реально случившуюся, но так ничего и не сказал. Уверенный голос Тоннисона вселил в меня сомнения, хотя я ни в какой мере не был убежден.

После недолгой паузы Тоннисон поднялся и начал готовиться ко сну. Он явно не был расположен к разговору, я тоже, не нарушая молчания, последовал его примеру. Я устал и находился под впечатлением только что прочитанного.

Завернувшись в одеяла, я вдруг вспомнил старые сады, которые мы видели, и то странное чувство страха, которое это место вызвало в нас, и понял, что Тоннисон прав.

Мы встали очень поздно, почти в полдень, так как большую часть ночи провели за чтением рукописи.

Тоннисон был не в настроении, да и мне было не по себе. Стоял пасмурный день, в воздухе ощущалась прохлада. Нечего было и думать о рыбалке. Пообедав, мы молча закурили.

Тут Тоннисон попросил у меня рукопись, я выполнил его просьбу, и он довольно долго читал ее сам.

Мне пришло в голову задать ему вопрос:

— Как ты смотришь на то, чтобы еще раз взглянуть на… — и мотнул головой в сторону ручья.

Тоннисон оторвался от чтения.

— Никак! — резко сказал он.

Я не ощутил обиды, скорее, почувствовал облегчение, услышав его ответ, и оставил его в покое.

Незадолго до чая он вдруг поглядел на меня.

— Прости, старина, я сейчас нагрубил тебе, — (хорошенькое дело, сейчас! За последние три часа он не произнес ни слова!), — но я не пойду туда опять ни за какие сокровища, которые ты мог бы предложить мне. Бр-р! — и он отложил историю, полную ужаса, надежды и отчаяния.

На следующее утро мы встали рано и, по заведенному обычаю, пошли купаться: стряхнув отчасти подавленность вчерашнего дня, мы взяли после завтрака удочки и провели день за своим любимым занятием.

Мы в полной мере наслаждались отпуском, но оба ждали часа, когда прибудет наш шофер: ужасно хотелось расспросить его, а с его помощью жителей этой крохотной деревушки, вдруг они смогут рассказать нам что-либо об этом удивительном саде, лежащем в центре совершенно неизученной части страны.

Наконец настал день, когда должен был появиться наш шофер. Он приехал рано, когда мы еще были в постелях, просунул голову в палатку и спросил, хороша ли была рыбалка. Мы отвечали утвердительно, затем оба одновременно задали вопрос, который не выходил у нас из головы: нет ли у него каких-либо сведений о старых садах, огромной яме и озере в нескольких милях отсюда по течению реки? Не слышал ли он о большом доме, стоявшем здесь поблизости?

Нет, таких сведений у него нет, и ничего подобного он не слышал… Хотя, погодите, когда-то посреди зарослей стоял дом, но, насколько помнится, это было место обитания фей и эльфов. Так это или не так, но только с этим домом было что-то неладно. Он очень давно ничего не слышал о нем — с тех пор, как был молодым парнем. Нет, он не может припомнить никаких подробностей; мало того, пока мы не спросили, он думал, что совсем забыл обо всем об этом.

— Пожалуйста, — попросил Тоннисон, поняв, что шофер рассказал нам все, — пройдитесь по деревне, пока мы будем одеваться, и выясните что-нибудь, если сумеете.

Отсалютовав нам неопределенным жестом, шофер отправился выполнять поручение. Мы поспешно оделись и стали готовить еду.

Шофер вернулся как раз, когда мы садились завтракать.

— Все, что там было, провалилось к чертям, сэр, — сказал он, повторив тот же неопределенный жест, и оценивающим взглядом окинул то, что стояло на нашем сундуке для съестных припасов, превращенном в стол.

— Да, садитесь с нами, — пригласил его мой друг, — и съешьте что-нибудь.

Шофер не заставил себя упрашивать.

После завтрака Тоннисон снова отправил его с тем же самым поручением, а мы сели и закурили. Шофер отсутствовал примерно три четверти часа, а когда вернулся, по его виду было ясно, что он что-то выяснил. Оказалось, он поговорил с деревенским стариком, который, по всей видимости, знал больше о странном доме — хотя и ненамного, — чем кто-либо другой.

В юные годы у этого старика — бог знает, как давно это было, — среди садов стоял дом, от которого теперь остались лишь развалины. Еще до рождения старика дом пустовал долгие годы. Деревенский люд избегал тех мест по примеру своих предков. О доме много говорили, и все это были дурные слухи. Никто не решался приближаться к нему ни днем, ни ночью. В деревне этот дом считался воплощением ужаса и дьявольщины.

Но вот однажды некий чужак проскакал через деревню и дальше, вниз по реке, в направлении дома. Несколько часов спустя он уже скакал обратно, по той же дороге, по которой прибыл, к Ардрахану. Месяца три ничего не было слышно, а потом чужак появился вновь, но теперь с ним была пожилая женщина и множество осликов, нагруженных разнообразными вещами. Они прошли через деревню, не останавливаясь, и направились вдоль берега реки к дому.

С этого времени никто, кроме посыльного, которого они наняли привозить им каждый месяц все необходимое из Ардрахана, их не видел, а посыльный никогда ни с кем не разговаривал — очевидно, ему было за это заплачено.

Шли годы, в маленькой деревушке ничего не происходило; посыльный же продолжал появляться ежемесячно.

Однажды он приехал, как обычно. Миновал деревню, удостоив жителей лишь неприветливым кивком, и удалился в направлении дома. Обычно он возвращался ближе к вечеру. Однако на этот раз он появился уже через несколько часов, страшно взволнованный и с удивительным сообщением: будто бы дом исчез, а на его месте зияет огромная яма.

Эти новости пробудили любопытство жителей деревни, и они, пересилив свои страхи, все скопом пошли туда. Там они нашли все именно в том виде, как рассказывал посыльный.

Это все, что нам удалось узнать. Кто был автор Рукописи и откуда приехал, так и осталось неизвестным.

Свою анонимность он, как ему и хотелось, сохранил навсегда.

В тот же день мы покинули одиноко стоявшую деревушку Крейтен и никогда больше не бывали там.

Иногда мне снится огромная яма, окруженная со всех сторон деревьями и кустарником, и слышится оглушительный грохот низвергающейся воды, который смешивается — во сне — с другими шумами, потише, а надо всем висит призрачная завеса брызг.

17

После последнего слова в Рукописи можно проследить слабую линию, очевидно прочеркнутую пером по бумаге, возможно, перо выпало из руки пишущего от страха или от слабости. — Примеч. изд.