Пираты-призраки

Все это он выпалил буквально залпом, и я озадаченно на него взглянул.

— Слишком много теней? — переспросил я. — Что, ради всего святого, ты хочешь этим сказать?!

Но Уильямс отказался объяснить, что он имел в виду, как не захотел ничего добавить к тому, что он уже сказал, и только упрямо мотал головой, когда я пытался его расспрашивать. Без всякой видимой причины он вдруг сделался мрачен и неразговорчив, но я догадывался, в чем дело. Вероятно, ему сделалось стыдно, что он не сдержался и высказал вслух свои затаенные мысли по поводу «теней». По тому, как он держался со мной, я догадался, что Уильямс принадлежит к тому типу людей, которые предпочитают хранить свои переживания при себе и не часто облекают их в слова. Как бы там ни было, я не видел смысла расспрашивать его дальше и заговорил о чем-то другом, однако на протяжении еще нескольких дней ловил себя на том, что гадаю, какие такие «тени» мог иметь в виду Уильямс.

На следующий день после нашего разговора мы покинули порт Фриско при благоприятном попутном ветре, что до некоторой степени положило конец разговорам в кубрике. И все же…

Он немного поколебался, потом продолжил:

В первые две недели плавания не произошло ничего необычного, да и благоприятный ветер все еще держался. Я даже позволил себе надеяться, что в конце концов мне все-таки повезло с судном. Матросы все чаще называли «Мортзестус» ласковыми прозвищами, и я чувствовал, что они начинают считать свои же недавние разговоры о сглазе глупыми выдумками. Я уже начал привыкать к спокойной, размеренной жизни на борту, когда случилось нечто такое, что снова заставило меня насторожиться.

Шла первая ночная вахта,[66] и я сидел на правом трапе, ведущем на баковую надстройку.[67] Погода стояла прекрасная, в небе плыла огромная луна. На корме пробили четыре склянки, и впередсмотрящий, старый матрос Джаскетт, тоже ударил в судовой колокол. Выпуская из рук рында-булинь, он заметил, что я сижу на ступеньках и курю свою трубку. Перегнувшись через ограждение, Джаскетт посмотрел на меня и сказал:

— Это ты, Джессоп?

— Похоже, что я, — отозвался я.

— Если б такая погода стояла всегда, — задумчиво проговорил Джаскетт, обводя безмятежный горизонт зажатой в кулаке трубкой, — то на кораблях бы плавали не мы, а наши бабки и прочие слабосильные родственники.

У меня не было причин возражать, и он продолжил:

— Даже если на этой старой калоше действительно лежит проклятье, как кое-кто здесь, похоже, думает, что ж, скажу одно: дай мне Бог и в следующий раз попасть на такое же проклятое судно. Кормят хорошо, по воскресеньям даже пудинг дают, на борту порядок, начальники не звери… в целом все очень неплохо. Ну а что до того, будто наш «Мортзестус» сглазили, так это чушь собачья! Я плавал на многих судах, про которые говорили, будто на них водится нечисть, и кое-кто там действительно водился, да только это были не призраки. Помню, служил я на одном корыте, так там, бывало, сменишься с вахты, ляжешь на койку и вертишься, вертишься — глаз не сомкнешь, пока все швы в матрасе не перещупаешь, да эту дрянь не передавишь. А бывало…

Но тут по другому трапу на бак поднялся младший матрос, который должен был сменить Джаскетта, и старик принялся ругаться, отчего тот не явился раньше. Матрос что-то бормотал в ответ, но я не расслышал его слов, поскольку в этот момент мой затуманенный дремотой взгляд внезапно выхватил из темноты нечто непостижимое и невероятное! Чуть дальше по направлению к корме, почти напротив грот-мачты, я увидел человеческую фигуру, которая преспокойно шагнула на палубу через фальшборт. Я был так поражен, что сам не заметил, как вскочил и, вцепившись в поручень, уставился в ту сторону.

Так я и стоял, пока за моей спиной не раздался чей-то голос. Это был Джаскетт, который шел на ют, чтобы сообщить второму помощнику имя сменившего его матроса.

— Что это с тобой, дружище? — спросил он, с любопытством глядя на мое напряженное лицо.

Но к этому моменту фигура — чем бы она ни была — уже растворилась в тени на подветренном борту.

— Ничего, — коротко ответил я, ибо был слишком потрясен увиденным, чтобы сказать что-то еще. Кроме того, мне необходимо было подумать.

Джаскетт поглядел на меня с еще большим любопытством, но только пробурчал что-то себе под нос и двинулся дальше.

Еще почти минуту я оставался на месте, пристально вглядываясь в темноту, но так и не обнаружил ничего странного. Тогда я медленно пошел к корме и остановился, лишь миновав камбуз. Отсюда хорошо просматривалась вся палуба, но я снова не увидел ничего, кроме теней, отбрасываемых раскачивавшимися в лунном свете снастями.

Джаскетт снова прошел на нос и нырнул в кубрик, и я остался на палубе один. И пока я стоял, напряженно вглядываясь в сумрак на подветренном борту, мне на память внезапно пришли слова Уильямса: «Слишком много теней». Тогда я не понял, о чем он, но сейчас объяснения мне уже не требовались. Похоже, тени на судне действительно имелись… Размышляя об этом, я отчетливо понимал, что, если хочу сохранить рассудок, мне необходимо раз и навсегда решить для себя, существовала ли замеченная мною призрачная фигура на самом деле, или это была игра воображения. Здравый смысл подсказывал, что это, скорее всего, просто греза — короткий сон, который я увидел, когда незаметно для себя задремал, однако в глубине души я понимал, что промелькнувшая в темноте призрачная фигура гораздо реальнее, чем я пытался себя уверить. И, чтобы проверить истинность этого последнего утверждения, я решительно шагнул в самую густую тень, но там не было ничего и никого.

Это меня подбодрило. Здравый смысл продолжал твердить, что явление странной тени я просто вообразил, выдумал. Подойдя к грот-мачте, я заглянул за окружавшую ее кофель-планку[68] и в помповое отделение, но и здесь ничего не увидел. Тогда я направился к юту.[69] Под срезом кормовой надстройки было намного темнее, чем на палубе, но когда я огляделся по сторонам, то убедился, что и здесь никто не прячется, и осмелел еще больше. Оставались, правда, еще ведущие на ют трапы, но я довольно быстро сообразил, что второй помощник или дежурящий у судового колокола хронометрист непременно заметили бы любого, кто поднялся бы к ним наверх.

Прислонившись к переборке, я еще раз обдумал ситуацию, посасывая погасшую трубку и не спуская глаз с палубы. Наконец я закончил размышлять и, придя к неким утешительным для себя выводам, громко сказал: «Нет!» Потом мне в голову пришла еще одна мысль, и, пробормотав что-то похожее на «Если только она не…», я шагнул к фальшборту и, перегнувшись через планшир, поглядел вниз, но в воде ничего не было, и я, круто развернувшись, бодро промаршировал на нос. Здравый смысл одержал убедительную победу; теперь я был убежден, что у меня просто разыгралось воображение.

Я как раз добрался до левого люка, ведущего в носовой кубрик, и уже собирался спуститься вниз, когда что-то заставило меня обернуться. Бросив взгляд через плечо, я вздрогнул: примерно на полпути к корме в колышущемся лунном свете, заливавшем палубу позади грота, маячила размытая, призрачная фигура.

Это была та самая фигура, которую я только что приписал игре своего воображения. Должен признаться, что, увидев ее вновь, я был потрясен. Откровенно говоря, я испугался. Теперь я знал, что возникшая передо мной в призрачном лунном свете фигура не является плодом моей фантазии. Это был человек. Ничего сверх этого я сказать не мог, ибо свет луны и движущиеся тени парусов и канатов не позволяли разглядеть его как следует.

Пока я стоял, пораженный нерешительностью и ужасом, мне в голову пришла спасительная мысль, что, быть может, это дурачится кто-то из матросов. О том, какова могла быть цель этого розыгрыша, я даже не задумался. Тогда я готов был поверить в любое объяснение, какое мой здравый смысл нашел бы достаточно правдоподобным. Испытывая невероятное облегчение, я даже нашел в себе силы удивиться, как раньше не подумал о подобной возможности. Понемногу набравшись мужества, я обвинил себя в том, что пошел на поводу у собственного воображения; в противном случае я бы, конечно, додумался до этого объяснения раньше и не пережил бы столько неприятных минут. Теперь мне было все ясно, но — вот странность! — я вдруг обнаружил, что по-прежнему боюсь пойти на корму и выяснить, кто затеял эту не слишком удачную шутку. С другой стороны, меня смущала мысль, что если сейчас не сделаю этого, значит, я ни на что не гожусь, и меня остается только вышвырнуть за борт как ненужный балласт. Поэтому я все же двинулся вперед, хотя, как легко догадаться, не слишком торопился.

66

С 20 до 24 часов.

67

Бак; полубак — на парусных кораблях — небольшой помост или палуба, расположенная на некоторой высоте над верхним деком. Баком также часто называют нос или носовой кубрик, где живут матросы.

68

Деревянный или металлический брус с отверстиями для кофель-нагелей, прикрепленный горизонтально на палубу у мачт или у внутренней части борта.

69

Кормовая часть верхней палубы судна или кормовая надстройка на судне.