Пираты южных морей

Здесь следует упомянуть, что судья Холл составил об этих двух инцидентах отчет и вместе с первым помощником капитана пакетбота отправил его в Филадельфию. Однако, в силу некоторых причин, прошло почти целых четыре недели, прежде чем из Нью-Йорка выслали военный шлюп. Пираты тем временем избавились от добычи, сложенной под брезентом на берегу залива Индиан-Ривер: часть загрузили на два небольших шлюпа, а остальное на повозках отправили куда-то в глубь материка.

Леви говорил английскому капитану, что собирается погостить у одной из своих подружек дня три или четыре. Однако его отсутствие продлилось недели две. А затем он вдруг объявился — так же внезапно и неожиданно, как и в первый раз. Хайрам как раз ужинал, когда отворилась дверь и вошел Леви, повесив свою треуголку так беспечно, словно и выходил-то лишь на часок. Он был явно чем-то недоволен и, мрачный, сел за стол, не проронив ни слова, лишь оперся подбородком о кулак да сердито созерцал кукурузную лепешку, пока Дина подавала ему тарелку и столовые приборы.

Появление брата, казалось, напрочь лишило Хайрама аппетита. Он отодвинул тарелку и молча смотрел, как Леви, словно голодный волк, накинулся на яичницу с беконом. Завершив трапезу, он набил трубку, склонился над очагом и, выуживая уголек, сказал:

— Слушай, Хайрам! Я, видишь ли, был в Филадельфии, улаживал то дельце, о котором рассказывал тебе, когда вернулся домой в первый раз. Понимаешь? Ты хоть помнишь? Твой котелок способен это переварить? — Леви оглянулся через плечо, ожидая ответа. Не получив такового, он продолжил: — Сегодня вечером ко мне придут два джентльмена из Филадельфии. Это мои друзья, и нам предстоит деловой разговор, так что, Хай, дома тебе оставаться не нужно. Можешь прогуляться, усек? — И затем добавил с ухмылкой: — Можешь сходить к Салли.

Хайрам отодвинул стул, встал и прислонился спиной к стене рядом с камином.

— Я останусь дома, — объявил он.

— Но я не хочу, чтобы ты оставался дома, Хай. Мы будем говорить о делах, и ты должен уйти!

— Я останусь дома, — только и повторил Хайрам.

Лицо Леви потемнело. Он заскрежетал зубами, и миг-другой казалось, что вспышка гнева неминуема. Однако ему удалось взять себя в руки.

— Ты… осел… полоумный идиот, — процедил он сквозь зубы. Хайрам и бровью не повел. — А что касается тебя, — Леви повернулся и злобно уставился на старую негритянку, убиравшую посуду, — поставишь на стол угощение и немедленно уберешься отсюда. И пока я не позову тебя, носа не смей показывать на кухне. А если посмеешь вынюхивать, я вырву у тебя сердце. — И он добавил еще парочку выражений, которые не употребляют в приличном обществе.

Примерно через полчаса явились друзья Леви. Первый — невысокий и очень худой, на вид типичный иностранец. Он был одет в старый черный костюм, серые вязаные чулки и башмаки с медными пряжками. Второй посетитель также несомненно происходил из иноземцев, а его одеяние свидетельствовало о принадлежности к матросской профессии: парусиновые бриджи, тяжелый бушлат и ботфорты до колена. Его опоясывал красный кушак, и раз, когда бушлат несколько оттопырился, перед глазами Хайрама мелькнула рукоять пистолета. Это был сильный и коренастый мужчина, с низким лбом и бычьей шеей; щеки его и подбородок поросли давно не бритой иссиня-черной щетиной. Его голову покрывала красная косынка, поверх которой была нахлобучена треуголка, окаймленная выцветшей золотой тесьмой.

Леви сам открыл им дверь и еще на пороге обменялся со своими гостями несколькими словами — на иностранном языке, так что Хайрам совсем ничего не понял. Ни один из них с хозяином дома так и не заговорил: коротышка то и дело поглядывал на него украдкой, а громила только хмурился, в остальном же они совершенно не удостоили мельника вниманием.

Леви закрыл ставни, запер наружную дверь на засов, а к той, что вела из кухни в комнату, приставил стул. Затем сии достойнейшие мужи расселись за столом, с которого Дина успела убрать только часть посуды, и всецело погрузились в изучение каких-то бумаг: громила вытащил целую связку их из кармана бушлата. Переговоры велись на том же иностранном языке, на котором Леви заговорил при встрече, — для ушей Хайрама совершенно непостижимом. Временами, обсуждая какой-то вопрос, Леви и его приятели срывались на крик, а иногда, наоборот, говорили чуть ли не шепотом.

Дважды высокие часы в углу отбивали время, однако Хайрам на протяжении всей этой затянувшейся дискуссии стоял молча и совершенно неподвижно, почти не мигая, уставившись на три головы, склонившиеся друг к другу над разбросанными в тусклом мерцающем пламени свечи бумагами.

Внезапно разговор прекратился, и по полу заскрежетали стулья. Леви встал, подошел к буфету и извлек из него бутыль яблочной водки Хайрама, проделав это так спокойно, будто она принадлежала ему. Затем поставил на стол три стакана и кувшин с водой, и все трое без малейшего стеснения принялись угощаться.

Наконец гости вышли из дома и двинулись по дороге. Леви какое-то время стоял на пороге, смотря вслед размытым фигурам, пока те совсем не растворились во мраке. Затем развернулся, вошел в дом, закрыл дверь, поежился от холода, глотнул еще немного водки и отправился спать, так и не сказав Хайраму ни слова: видать, сильно на него обиделся.

Хайрам же, оставшись в одиночестве, так же молча и неподвижно постоял какое-то время, затем медленно огляделся по сторонам, пожал плечами, словно пробудившись ото сна, взял свечу и вышел из комнаты, бесшумно затворив за собой дверь.

На этот раз нежданный визит Леви Уэста и вправду обернулся для несчастного Хайрама Уэста сущим бедствием. В те времена деньги ценились несколько иначе, нежели сегодня, и пятьсот фунтов были немалой суммой, а в округе Суссекс и вовсе являлись подлинным состоянием. И бедняге Хайраму пришлось изрядно поломать голову над тем, как выкрутиться. Судья Холл, как вы наверняка уже догадались, питал к мельнику самые теплые и дружеские чувства и, в отличие от всех остальных, вовсе не считал парня слабоумным. И все же в сем денежном вопросе старик оказался тверд и непреклонен. Пятьсот фунтов необходимо срочно найти — закон на стороне Леви Уэста. Судья одолжил Хайраму три сотни, взяв закладную на мельницу. Он одолжил бы и все четыре, но уже имелась первая закладная на сотню фунтов, и более трехсот сверх нее он дать не осмелился.

У Хайрама были значительные запасы пшеницы, которые он хранил на складе в Филадельфии, надеясь выгодно перепродать впоследствии. Он распродал их на аукционе с огромным убытком для себя, выручив едва ли сотню фунтов. Финансовый горизонт выглядел для бедного мельника весьма мрачно, и все же он насобирал пять сотен для Леви и вручил их судье Холлу, после чего тот вернул ему закладную.

Холодным пасмурным днем в начале декабря дело было окончательно закрыто. Пока Хайрам рвал на мелкие кусочки закладную, судья Холл отодвинул от себя бумаги на столе и водрузил на него ноги.

— Хайрам, — вдруг сказал он, — а знаешь ли ты, что Леви Уэст постоянно ошивается в доме Билли Мартина, поскольку положил глаз на его хорошенькую дочку?

После этого вопроса в комнате воцарилась такая продолжительная тишина, что судья уже подумал было, что Хайрам его не услышал. Однако тот услышал.

— Нет, — признался он наконец, — я не знал этого.

— Так вот, — продолжил судья Холл. — Соседи только и говорят об этом. Да и разговоры сами по себе скверные: по слухам, на прошлой неделе Салли три дня не было дома, и никто не знает, где она все это время пропадала. Своими морскими байками да россказнями этот парень совсем вскружил ей голову.

Хайрам не проронил ни слова, лишь невозмутимо взирал на своего собеседника.

— Твой сводный брат, — вновь заговорил судья, — сущий мерзавец, да, мерзавец, Хайрам, и я боюсь, как бы он не оказался преступником. Говорят, недавно его видели в сомнительных местах и в весьма подозрительной компании.