Страница 25 из 44
Я закрыл папку… Перед глазами стояли дымы горящих кораблей, трепетали сигнальные флаги, горячились молодые офицеры…
Последнее письмо весьма подтверждало семейную легенду Лебедевых о том, что Домерщиков надерзил в Маниле адмиралу Энквисту. Но… о «Пересвете» в уцелевшей переписке — ни слова. Да и вряд ли эта история интересовала автора «Цусимы».
И все же находка настраивала на оптимистический лад. Ведь вот же нашлись два письма. Быть может, точно так же хранятся где-нибудь и остальные бумаги Домерщикова.
Что, если они остались у одного из его друзей? У Политовского, Мельницкого или у бесфамильного пока Леонида Васильевича, работавшего в Морском музее?
Прежде чем выбрать тропинку на этом троепутье, я заказал в общем читальном зале книгу Сапарова «Фальшивые червонцы». История первого мужа Екатерины Николаевны — Николая Карташова не имела никакого отношения к гибели «Пересвета», но меня захватила судьба и этой женщины. Ведь личность моего героя раскрывалась и в ней…
Екатерина Николаевна никогда не была «врагом народа», и то, что ей пришлось провести в Сибири десять лет, — это случайность драматического свойства.
С Николенькой Карташовым она была знакома, по свидетельству Сергея Георгиевича Лебедева, с детства: двери их квартир выходили на одну лестничную площадку в доме на Кирочной. В 1915 году студент-экономист Петроградского университета ушел на фронт добровольцем и стал подпоручиком 20-го Финляндского драгунского полка. Ранней весной 1916 года он записался в партизанский рейдовый отряд штабс-ротмистра Петра Глазенапа. Набег на тыл германских войск начался для Карташова печально: под ним был убит конь. «А сам он, — как пишет Сапаров, — остался лежать в вонючей трясине с перебитыми пулеметной очередью ногами. Беспомощный, истекающий кровью, утративший всякую надежду на спасение.
Вытащил его из болота какой-то офицер их полка, версты две нес на спине. Фамилию своего спасителя он узнать не успел, так как был направлен в госпиталь и в драгунский полк больше не попал. Пытался узнавать, много раз писал однополчанам, но толку не было.
Спаситель сам разыскал его спустя двенадцать лет. Пришел к нему однажды вечером, напомнил ту историю, бесцеремонно напросился на ночлег. И вообще был человеком со многими странностями. О себе рассказывал мало, даже фамилию не назвал. Зови, дескать, Сашей, вполне этого достаточно.
Сперва говорил, будто работает на паровой мельнице возле Пскова, а в Ленинград приехал за запасными частями для двигателя, но позже, после основательной выпивки, сознался, что нелегально перешел советскую границу. У него специальные задания из-за кордона».
Карташов наотрез отказался сотрудничать с ним и попросил гостя забыть дорогу в его дом. Саша, он же бывший штаб-ротмистр Альберт Шиллер, дал «слово русского офицера», что он больше никогда здесь не появится. И… появился спустя месяц. Он умолял приютить его до утра и дать ему другую одежду. Заклинал фронтовой дружбой, былым спасением, честью… У Карташова не хватило решимости отказать. А на другой день он был арестован и отдан под суд за пособничество агенту иностранной разведки. Время было суровое — 1928 год, — и никто не собирался вникать в психологические нюансы отношений двух бывших офицеров. Человек, спасший Карташова, и погубил же его.
Екатерина Николаевна была выслана из Ленинграда. Там, на Оби, она встретила новую судьбу.
Еду из Публичной библиотеки на Дворцовую площадь — в Военно-морской архив. Низкие тучи едва не цеплялись за головы статуй на крыше Зимнего дворца. Призрачно, словно водяные знаки на державной бумаге, проступал из зимних сумерек острошпильный купол Адмиралтейства. Тем уютнее свет ламп на столах архива. Маленькие прожекторы, наведенные в прошлое…
Заказываю послужные списки Домерщикова, Политовского, Мельницкого.
Жизнь разбила дружную троицу, развела по разные стороны государственной границы. После революции Домерщиков и Мельницкий остались в Ленинграде, Политовский же оказался за кордоном — в Таллине, столице буржуазной Эстонии. Впрочем, тут не было идейных разногласий. Политовский остался жить там, где жил, — в Ревеле, и, будучи в семнадцатом году капитаном 1 ранга, командиром крейсера «Богатырь», не рискнул переменить место жительства. Там он и умер в 1936 году.
О Мельницком удалось узнать еще меньше: в первую мировую строил в Грозном толуоловый завод для флота, в советское время работал в Ленинграде наблюдающим за постройкой судов торгового флота.
— Посмотрите вот здесь еще. — Дежурная по залу, архивная муза в черном халате, кладет передо мной кубической толщины «Настольный список личного состава судов флота за 1916 год.» Отыскиваю убористый абзац, посвященный Домерщикову. Ого! Это уже кое-что: «В чине за пребыванием в безвестном отсутствии и отставке 21.XII 1913 г. Окончил курс подводного плавания в 1915 году».
Но самое любопытное было то, что служба беглого мичмана обрывалась не в 1905 году, а в 1906-м. Список утверждал: «В 1905-06 гг. служил на крейсере II ранга „Жемчуг“».
Но ведь «Жемчуг» еще в 1905 году вместе с «Олегом» и «Авророй» покинул Манилу. «Жемчуг» ушел во Владивосток. Значит, Домерщиков оставил крейсер не на Филиппинах во время войны, а бежал из Владивостока!
Венский юрист называл его дезертиром, но это вовсе не так. С юридической точки зрения, оставление корабля в мирное время квалифицируется не как дезертирство, а как названо в списке — безвестное отсутствие.
Я искренне радовался тому, что в досье Палёнова возникла первая серьезная брешь: Домерщиков не был дезертиром!
Заблуждался и Иванов-Тринадцатый, утверждая в своих дневниках, что Домерщиков, «выбитый из равновесия обстановкой обезоруженного корабля, не имея характера спокойно ожидать окончания войны», оставил корабль и дезертировал в Австралию по любовным мотивам.
Впрочем, эта версия могла возникнуть и со слов самого Домерщикова. Чтобы не раскрывать истинных причин своего бегства из России, он мог отделаться от досужих расспросов бравадой насчет красивой американки (японки и т. п.).
Но что же его заставило бежать с «Жемчуга»?
Ищу ответ в старых владивостокских газетах. «Владивостокский листок» № 14 за 1906 год, репортаж о расстреле демонстрации 10 января.
«На 1-й Морской, в промежутках между цирком и Алеутской… строятся матросы… Впереди музыка, публика группируется сначала кучками, а затем тоже выстраивается, приблизительно, рядами. Шапки, шляпы, фуражки… Нетерпеливо движутся вперед… Идут… Поворот к зданию штаба — темно-зеленые щиты пулеметов. Между ними застыли солдатские и офицерские фигуры. Отчетливо виден офицер с поднятой шашкой…
Трубач дал сигнал. Резким движением шашка опускается вниз, у левого пулемета показывается роковой кудрявый дымок, и к его дроби присоединяются остальные…
Смерть… Люди гибнут… Последние ряды валятся как скошенные. Все смешалось: крики и стоны раненых, плач женщин и детей…
На трескотню пулеметов там и сям отзываются гулкие звуки винтовок и отрывистое хлопанье револьверов. Это — остатки рассеянных матросов, засевших за заборами и домами. К телеграфному столбу прижался матрос… Второй реприз пулеметов. Матрос отскакивает от столба и, шатаясь, пытается бежать по улице. Через несколько шагов, как сброшенный вихрем, он падает на землю. На этот раз — окончательно. Вот показываются носилки. Идет санитар, чтобы подобрать раненых.
Снова трещит пулемет… и смертельно раненный санитар падает».
На «Жемчуге» тоже было неспокойно. О том, что происходило на корабле, узнаю из историко-революционного сборника «На вахте Революции», выпущенного в 1926 году в Ленинграде.
«На крейсер… явились два неизвестных матроса с ружьями и потребовали от старшего офицера капитана 2 ранга Вяземского,[6] чтобы команда с винтовками была немедленно отпущена вместе с ними на митинг. В случае же отказа будет худо, так как команда все равно самовольно уйдет с крейсера.
О происходившем Вяземский немедленно доложил командиру крейсера капитану 2 ранга Левицкому… Выйдя наверх, командир увидел собравшихся с винтовками матросов, в толпе которых были пришедшие неизвестные матросы, причем последние торопили вооруженную команду идти в экипаж. На приказание командира поставить ружья на место команда ответила молчанием, а находившиеся на палубе крейсера неизвестные моряки заявили Левицкому, что гарнизон крепости послал их за командой „Жемчуга“, которая, вооружившись, должна идти на митинг…
Команда заволновалась и, несмотря на увещевания командиров и офицеров, стала уходить по трапу на лед. Командир говорил уходившим, что они подвергнутся большой опасности в городе, где назревает вооруженное столкновение, но это не повлияло на команду…»
6
С. С. Вяземский впоследствии был командиром линкора «Слава». Геройски погиб в Моонзундском сражении.