Интервью с магом

Даже спустя одиннадцать лет эти слова дались художнику с трудом. Судорожно выпустив воздух через ноздри, он добавил:

– Деньги я собрал. Я как раз получил чрезвычайно крупный гонорар от одного саудовского шейха... Поместил пачки, общим числом сто шестьдесят, по пятьдесят тысяч долларов в каждой, в объемистую спортивную сумку, как и было приказано, – мерзавцы прислали с курьером письмо с точным описанием того, что надо было сделать. Конечно, ни курьер, ни почтовая фирма ничего не ведали, и установить, кто отправил послание, было невозможно. Бумага обычная, лазерный принтер. Ни единого отпечатка пальца. Похитители все предусмотрели! Я отправился по требуемому маршруту, свернул на грунтовую дорогу, а с нее – в лесополосу. Там, около специально установленного знака, красной буквы «Ф» на белом фоне, мне требовалось поставить сумку с деньгами и тотчас отправиться в обратный путь. Похитители уверяли, что будут отслеживать каждый мой шаг. И если я посмею задержаться или попытаюсь проследить за тем, кто заберет сумку, то...

– То Феликс умрет, – закончила я его мысль.

– Именно так и завершалось послание, – кивнул художник. – Я сделал все, как надо. В таком случае нам обещали, что когда я вернусь обратно в Москву, Феликс будет ждать меня около станции метро «Южная». Я прибыл туда, но Феликса не увидел. Я все ждал, что он вот-вот появится, но...

Аскольдов снова ненадолго умолк.

– Сначала я подумал, что отправился не к той станции метро. Затем решил, что Феликс ждет меня на квартире Елены. Наконец испугался, что в сумке было не восемь миллионов, хотя сам лично три раза пересчитывал сумму. И даже вообразил, что похитители желают заполучить дополнительную мзду. Да я бы, повторяю, с радостью заплатил еще восемь миллионов, чтобы только снова увидеть Феликса! Но все напрасно... Мальчик так и не пришел домой, а похитители больше не объявлялись...

– И что вы сделали потом? – спросила я, и Сальвадор дернулся в кресле.

– Три дня спустя, когда я уже находился на грани безумия и подумывал о самоубийстве, Елена, не выдержав, позвонила в милицию. Благодаря моим связям удалось сделать так, чтобы широкой общественности не стало известно о похищении. Было произведено расследование, к нему подключились и спецслужбы. Стоит ли говорить, что сумка с деньгами бесследно исчезла… Весь преступный мир столицы протрясли, как следует, но это ничего не дало. Никто не был в курсе похищения. Значит, действовали или новички, или суперпрофессионалы. Я все ждал, что вот-вот придет весточка – Феликса обнаружили без сознания, но живым где-нибудь в лесу, на обочине шоссе, в подмосковной деревне. Нет, то были химеры, дурман...

Затем, без особого перехода, художник обратился к Светлане:

– Вы с ним общались? Вы уверены, что он умер?

Светлана печально ответила:

– Да, ваш сын мертв. Мне очень жаль...

– Кто это сделал? – чрезвычайно злым тоном спросил художник. – Ну, говорите!

– Не знаю, – ответила Светлана. – Потому что ваш сын и сам ничего не ведал. То, что я смогла увидеть, вам уже известно...

Художник внезапно наехал креслом, в котором восседал, на женщину, Светлана рухнула на пол, а Аскольдов, застыв над ней, как Каменный гость над поверженным Дон Жуаном, прошептал:

– Скажи, что с Феликсом? Где он, черт побери? Ты что, с ними заодно?

Вместе с иллюзионистом Черносвитовым я едва оттащила художника от несчастной испуганной женщины. На этом наше общение пришлось прекратить. Да к тому же вошедший секретарь доложил, что «господа из службы охраны прибыли».

Бедняжку Светлану сдали на руки трем сумрачным, одетым в одинаковые костюмы типам. Я попыталась спасти ясновидящую, спросив:

– Куда вы ее уводите?

– Если госпоже Мельниковой ничего не известно и она к похищению непричастна, то опасаться ей нечего! – выдал один из мужчин.

Меня его заявление мало успокоило. Наверняка году эдак в тридцать седьмом тем, кого ночью, в одном исподнем, уводили прочь работники НКВД, тоже говорили, нечто подобное, мол, «если вы не виновны, то советское правосудие, самое гуманное в мире, во всем разберется и вас отпустят». Только не верится, что кто-то возвращался потом домой, а если и возвращался, то лет через шестнадцать-семнадцать, в телогрейке и ушанке, прямиком из Сибири, после амнистии по случаю кончины великого кормчего...

Сальвадор Аскольдов пришел в себя после нервного припадка и даже пригласил Марка Львовича и меня к завтраку. Столовая располагалась этажом ниже, в зимнем саду. Стол был роскошным, на нем стояло все, что душе угодно, но только в горло мне не лез ни круассан, ни персиковый джем, ни черный кофе.

– Поймите, женщина перечисляет такие детали, которые может знать только похититель! – заявил художник, словно оправдываясь. – Например, она сказала в прямом эфире, что Феликс исчез девятого августа. Но официально Феликс умер двенадцатого августа! Откуда ей известна точная дата? Или то, во что был одет Феликс в день похищения? А платиновый браслет с мифическими животными в райских кущах – мой подарок, собственного дизайна и изготовления, к десятому дню рождения сына… О нем никто не мог знать! Феликс носил его, не снимая. И наконец...

Не договорив, художник покинул столовую, оставив нас с иллюзионистом наедине.

– Не верю, что Светлана причастна к похищению, – сказала я упрямо. – Какой похититель станет в прямом эфире хвалиться своим преступлением?

– Я тоже не верю, но проверить ее все же не мешает, – произнес, размешивая в чашке с кофе сахар, Марк Львович. – Чудеса чудесами, но нужно мыслить логически!

– И это говорите вы, главный колдун России! – заметила я с сарказмом.

Возникший, как привидение, секретарь пригласил нас следовать за ним.

И снова анфилады комнат. Мы оказались в просторном зале, который больше походил на языческий храм: объектом поклонения был Феликс. Фотографии, портреты, плакаты – с них смотрело одно и то же лицо. Вернее, Феликс был то толстощеким голопузом, то юным школьником... Кажется, Аскольдов собрал здесь все изображения своего пропавшего без вести сына...

В центре зала стоял мольберт, накрытый черным полотном. Художник в своем кресле находился возле него:

– Ясновидящая... Светлана... – как бы через силу заговорил он, – она сказала, что Феликс испытывает чувство вины за то, что я так и не смог закончить его портрет. Но об этом не знал никто даже из следственной группы! Только я – и Феликс!

По знаку хозяина секретарь сдернул черное полотно, и нашим глазам предстал удивительный портрет мальчика, превращающегося в юношу. Да, что ни говори, но все же Сальвадор Аскольдов – гениальный живописец! Портрет был готов больше чем на половину, а незаконченность придавала ему что-то трепетное и ужасное одновременно.

– Вы первые, кто видит портрет... – обронил Аскольдов. – Даже моя нынешняя жена не имеет доступа сюда... Теперь вы понимаете, почему я желал во что бы то ни стало заполучить эту Светлану? Ведь если она не обманывает и не разыгрывает фарс, то выходит, что... что она общалась с моим сыном... И помимо того...

По его приказу секретарь накрыл портрет Феликса полотном и удалился, а Сальвадор продолжил:

– Та девочка из детского дома... Маша... Она уверяет, что в ней живет душа Феликса. Признаюсь, что до похищения я не был религиозен. Только потом я стал искать утешения в церкви, как православной, так и католической. Был я на службах и в разных сектах. Даже посещал язычников и сатанистов... Но ничто не приносило мне покоя и утешения! Только мысль о том, что со смертью жизнь не заканчивается, дала мне опору. Нет, не загробная жизнь, где-то в аду или раю... Хотя Феликс был ангелом, какие у него грехи! Я имею в виду новую жизнь – переселение душ. То, во что верят индуисты и буддисты. Жизнь прежней души в новом теле.

Что ж, отчаяние отца, потерявшего любимого сына, понять можно. Я бы на его месте тоже схватилась за любую соломинку и постаралась бы уверить себя в том, что мой погибший ребенок возродится к жизни в ином теле.