Страница 10 из 16
Но зимой эти же самые стены продолжали излучать прохладу. Да нет же — обжигающий холод, который пробирает до костей и сковывает душу. И не помогают никакие толстые свитера или куртки с шубами, надетые поверх свитеров. Ибо синеют пальцы, которые не могут держать ручку, хлюпают простуженные носы, и слышно постоянное чихание студентов. И маломощные батареи, которые хоть и работают в некоторых помещениях (а где-то не работают и вовсе, превращая кабинеты в царство некрасовского воеводы Мороза), не спасают от ледяной стужи, которая то и дело щиплет за нос, пробегает мурашками по спине и щекочет ноги.
Однако студенты — народ неприхотливый. Подумаешь, холод или ветер, их этим не возьмешь. Студент в университете подобрался на редкость цепкий до знаний, оптимистичный и веселый. В общем, как и вся молодежь.
Конечно же, Катя не вдавалась в такие подробности, как место расположения университета или степень его отапливаемости зимой. Ей хотелось одного — доказать всем и в первую очередь себе, что она способна… Что она способна…
Но на что? Пожалуй, па то, чтобы считаться взрослой. Еще бы, ей почти восемнадцать, так зачем же всегда и во всем слушать маму и папу? Взрослая она уже, сама знает, как жить и что делать с собственной жизнью.
Но тем не менее, Катя Ипатова искренне и без всяких задних мыслей любила папу, маму, бабушку, теток и дядек, многочисленных кузин и кузенов, а также своего ласкового кота Филю.
В тот день, когда Катя должна была узнать результаты последнего и самого грозного экзамена — сочинения, ее мама, Дарья Гавриловна, находившаяся в то время в отпуске, крутила на кухне компоты. Отпуск она планировала посвятить именно этому — домашнему хозяйству, подготовке Кати в университет и ремонту в зале. Ее супруг курсировал между дачей и домом, доставлял с берегов водохранилища, где у них был участок в восемь соток, ведра зрелой крупной вишни и наливных, подрумяненных солнцем помидоров. Несмотря на некоторые недостатки в плане экологии, пригороды Волгограда были чрезвычайно благодатным краем.
Дарья Гавриловна, заготавливая на зиму рацион витаминов, думала с волнением о том, поступит дочь в университет или нет. Ее Катя, любимая и долгожданная, одна-единственная. Если бы девочка знала… Но нет, она никогда не узнает, и никто не узнает. Эту тайну Дарья унесет с собой в могилу?
— Ну что, Даша? — спросил, входя на кухню, Александр Александрович, и ставя на пол два тяжеленных ведра с вишней. — Поступила Катя?
— Отнеси их сразу в ванную, мыть надо, — распорядилась Ипатова. — Саша, еще много?
— Завались, до черта, — вздохнул Александр Александрович, который в тот день уже второй раз приезжал с дачи домой, доставляя хозяйственной жене небывалый урожай вишни. — Так и прет, так и прет! И все жалуются. Значит, в следующем году не будет. Так всегда — то яблоки попрут, то персики, то виноград. В этом году вишня…
— Ладно, ладно, еще пару раз сумеешь обернуться, — сказала Дарья Гавриловна, словно и забыв о вопросе мужа. — Маме тоже надо подкинуть, а то мы и так за ее счет живем, долги никак не отдаем, будем хоть фруктами расплачиваться.
И потом, когда Александр Александрович вышел из ванной, вдруг сказала:
— Хоть бы позвонила, Сань, а? А то как ушла утром, так и нет ее. Сегодня же результаты по сочинению. А если у нее двойка? Может, поэтому и не звонит? А то сказала мне сегодня, ты уже уехал первым автобусом на дачу: «Мам, если я не поступлю, то пойду и утоплюсь». И чего ее нет, а?
В голосе Ипатовой слышалась тревога. Александр Александрович, который знал, что Катя иногда может ляпнуть какую-нибудь глупость, не думая о последствиях и реакции окружающих, старался не подавать виду, что тоже взволнован.
— Да все в порядке, Даша. Не переживай, она же всегда любила литературу, а по русскому языку у нее никогда больше одной ошибки не было. Поступила она, куда ей деться, вот и празднует…
— Ну ладно, Ипатов, нечего тебе тут топтаться, иди, иди, а то вишня поосыплется вся или добрые люди помогут собрать, — заявила Дарья Гавриловна. — Ой, батюшки, тут банка треснула! — И она метнулась к плите, на которой кипели, словно в адской кухне, трехлитровые банки, поставленные вверх дном в большой кастрюле.
Едва Александр Александрович ушел, как раздался звонок. Ипатова метнулась в прихожую, костеря супруга, который вместо того, чтобы воспользоваться ключом, трезвонит в дверь.
На пороге стояла Катя. Бледная и удивительно красивая. Дочь шагнула в квартиру, не произнося ни слова. Дарья Гавриловна охнула и перекрестилась.
— Катюша, ну что? — спросила она внезапно осипшим голосом. С кухни донеслось мелодичное позвякивание. Кажется, лопнула еще одна банка, ну и делают же сейчас брак, раньше бы за такое руки оторвали!
— Финита ля комедиа, — произнесла Катя, глядя на мать огромными синими глазищами.
— Это что значит? — поинтересовалась не особо сведущая в языках Дарья Гавриловна.
— А то, мамочка, — произнесла вдруг, сияя, Катя. — Что твоя дочь, Ипатова Екатерина Александровна, получила за сочинение на тему «Враги сожгли родную хату (по произведениям о Великой Отечественной войне)» трояк. Трояк — тверже не бывает! Ура!
— Как же так, — запричитала Ипатова. — Катечка, это значит, что ты не пройдешь? У тебя же до этого были две пятерки, а теперь «три».
Катя кинулась к ней на шею и поцеловала в щеку.
— Мамочка, три по сочинению в универе — это пять в школе! У них такие требования, там такие церберы проверяют, за каждое слово цепляются — так сказать можно, а так нельзя! Стилистика, понимаешь! У меня пять плюс пять плюс три — равно тринадцати баллам. Чертова дюжина! Да здравствует чертова дюжина! Мне, чтобы поступить, достаточно одиннадцати или двенадцати. Я — точно студентка ВолГГУ — Волгоградского гуманитарного государственного университета! Ура!
Дарья Гавриловна даже расплакалась, прижимая к себе Катю.
— Я же говорила, что поступлю, — продолжала ликовать девушка. — И никакие репетиторы за пятнадцать у.е. в час мне не нужны! Мы сами с усами! Да здравствует чертова дюжина!
И она закружилась по комнате в неком подобии вальса. Дарья Гавриловна усмехнулась сквозь слезы. Вот ее Катюша и студентка. А кто бы мог подумать тогда, в Шверине… Но прочь страшные мысли, это давно предания старины далекой, нечего их ворошить!
— Позвони бабушке, — сказала Дарья Гавриловна. — Порадуй ее, а то она уже два раза справлялась о тебе, все волнуется, как ее внучка. Только не говори про чертову дюжину, Катя, а то бабушка этого не любит, ты же знаешь…
Катя бросилась к телефону, а Дарья Гавриловна, вспомнив, что давно пора вынимать банки, побежала на кухню, к своим компотам.
В университете Катя и познакомилась со Светкой Храповаловой и Олесей Тарасовой. Храповалова, которая ничуть не комплексовала по поводу того, что была немного более полновата, чем предписывали эстетические нормы, привлекла внимание Катерины тем, что в первые же пять минут перезнакомилась со всеми, выкрикивая пронзительным голосом свое имя:
— Света, Света, Света!
А Олеся сама уселась рядом с Катей во время первого занятия, на котором их преподавательница немецкого, доцент Ирина Семеновна Зализняк, приветствовала своих новых подопечных и вводила их в курс университетских порядков. Олеся, в отличие от Светки, была тихая, застенчивая, склонная к меланхолии брюнетка с задумчивым выражением лица. Она походила на сестрицу Аленушку, ждущую братца своего Иванушку, или на Ассоль, которая всматривается в даль, ожидая появления каравеллы с алыми парусами.
Светка же, наоборот, была практичной и юркой. Как староста она всегда умудрялась раньше других получить ведомости и занять первое место около кассы.
Как ей это удавалось, никто не знал, скорее всего, она обладала редчайшим чутьем и совершеннейшей интуицией. Света всегда говорила, что ее задача — выучить язык, чтобы потом использовать его как мостик…
— Как мостик за границу! — поучала она подружек Катю и Олесю. — Вы что, дурочки, собрались киснуть в нашем Волгограде? Вот что собираешься делать ты, Тарасова? — обращалась она к Олесе.