Прошлое — чужая земля

— Девушка чувствует себя хорошо. Ей оказали первую помощь в больнице. Теперь она здесь, и мы смогли ее расспросить. О том, что случилось. — Он сделал паузу и посмотрел на меня. Я молчал. Тогда он продолжил:

— Она в другой комнате. Ей только что тебя показали. — Он махнул рукой на зеркало. Я пялился на него, ничего не понимая.

— Там комната, из которой можно видеть все, что происходит здесь.

Как в кино. Слова высветились у меня в голове. Это повторялось все чаще.

— Девушка говорит, что ты не нападал на нее. Говорит, что ты ее защищал.

Я приблизил свое лицо к нему, чтобы рассмотреть его получше и удостовериться в том, что я ничего не перепутал. У меня сильно затрясся подбородок, но я не расплакался.

Сейчас это кажется странным, но тогда, с той самой минуты, как меня арестовали в подъезде, и до самого появления этого мужчины в пиджаке, я ни на миг не допускал мысли о том, что сумею выпутаться из этой передряги. Я и предположить не мог, что девушка вступится за меня.

Сегодня у меня всему есть объяснения. Тогда их не было и быть не могло. Я перестал адекватно воспринимать себя с того момента, когда Франческо предложил мне изнасиловать девушку. Когда он нес всякий бред о необходимости возвращения к архаичным методам. Я опять не нашел в себе сил сказать «нет», и стыд за это жег меня изнутри. Именно в этом и заключалась моя огромная вина, и все это видели. В первую очередь девушка.

Тот факт, что я бросился в драку, защищая ее, ничего не значил. Я был раздавлен своей виной, страхом, стыдом и жаждой разрушения. И многими другими прегрешениями. Потому-то я молчал, когда меня избивали карабинеры. Сам себя я чувствовал виноватым, как если бы и вправду насиловал ее.

— Почему ты ничего нам не сказал?

Я прикрыл глаза и едва заметно пожал плечами. Детский ответ. Я начинал чувствовать боль от ударов и смертельную усталость.

Он принес мне извинения за то, как со мной обошлись, и предложил отвезти в «скорую». Я отказался, он не настаивал. Более того, кажется, даже приободрился. Вряд ли он смог бы внятно объяснить врачам и начальству, откуда у меня все эти травмы.

— Ты в состоянии дать показания? Если хочешь, мы предупредим твою семью.

Я сказал, что о семье не стоит беспокоиться и можно приступать к даче показаний.

— Можно мне еще одну сигарету?

— Конечно! Но сначала выпьем кофе, все вместе, без церемоний.

Скоро принесли термос, пластиковые стаканчики, а для меня еще и целую пачку сигарет и мешочек со льдом. Ситуация все больше напоминала какой-то дикий сюр. Мы все вместе выпили кофе. Я, те двое, что еще недавно лупцевали меня почем зря, а теперь обращались ко мне как к близкому приятелю, и мужчина в пиджаке и галстуке, которого они звали господином лейтенантом. Самое удивительное, что тогда весь этот абсурд казался мне совершенно нормальным.

Прижимая к левой скуле мешочек со льдом, я рассказал, что произошло. Лейтенант повторял за мной, диктуя здоровяку, который еще недавно с увлечением крушил мне ребра, а теперь бойко стучал двумя пальцами по клавиатуре старой пишущей машинки. Двумя толстыми и проворными пальцами.

Я рассказал им кучу всего, мечтая только о том, чтобы уйти оттуда и исчезнуть. Мой рассказ примерно наполовину был правдивым. Мы перебрали пива, говорил я, и решили погулять. Сказал и тут же подумал, что если они сообразят взять у меня кровь на анализ, то обнаружат, что в венах у меня течет не только пиво. И запоздало обрадовался, что отказался от визита в «скорую помощь». Мы увидели эту девушку. Она шла одна, и Франческо предложил пошутить над ней, притвориться, что хотим ее изнасиловать. А когда она по-настоящему испугается, просто взять и убежать. Я снова повторил, что мы слишком много выпили и именно поэтому я, как идиот, согласился. И только потом понял, что шутка превращалась в нечто серьезное.

Они спросили меня о моей дружбе с Франческо. Что я знал о других случаях нападения на девушек? Да он мне просто хороший знакомый, ответил я, а вовсе не друг. Так, встречались время от времени, чтобы поиграть в покер.

Не знаю, зачем я сказал им про покер — никто меня за язык не тянул. Но, пока я это говорил, мне пришло в голову, что его они тоже будут допрашивать, если уже не допросили. А вдруг он полностью раскололся? На мгновение меня охватил слепой отчаянный ужас.

Так что мне известно о других случаях?

Ничего. Если их интересует мое мнение — я врал в надежде, что Франческо, случись ему прочесть мои показания, увидит, что я пытался ему помочь, и не станет меня выдавать, — мне представляется совершенно невероятным, чтобы он совершил все эти изнасилования. Они спросили, на чем основана моя уверенность. Я ответил, что, насколько я его знаю, он вроде бы нормальный парень.

Я так и сказал: нормальный парень. Не из тех, кто способен на подобные действия.

Они попросили меня — теперь вежливо — оставить в стороне свои личные мнения. И не записали эту часть в протокол.

Снова начали расспрашивать о событиях прошлого вечера. Помню ли я, что говорил Франческо девушке, когда бил ее? Я колебался. Нет, не помню — все как-то спуталось в голове.

Неправда. Я хорошо помнил все, что он сказал. Прекрасно помнил и звук его голоса, и слова.

Лейтенант предложил мне прочитать мои показания. Я взял листок, строчки прыгали перед глазами — тире, прямые, кривые, значки — я ничего не мог разобрать. Но в итоге кивнул, как будто все внимательно прочитал. Подписал ручкой «бик».

— Мы отвезем тебя домой, — сказал он и добавил, чуть помедлив: — извини нас за то, что случилось. — Он уже говорил это раньше и казался искренним.

Я сделал широкий жест рукой: никаких проблем, всякое бывает. Патетический жест, совершенно не к месту.

Скоро я снова оказался в машине, где ехал в наручниках несколько часов тому назад. Мы двигались по пустынным улицам, и ночная темнота вокруг нас начинала потихоньку терять свои мрачные, но чистые цвета. Я опять сидел сзади, но в этот раз один. Вел машину парень моих лет, а рядом с ним сидел здоровяк, который записывал мои показания. Парень называл его фельдфебелем. Они говорили между собой о повседневных и банальных вещах.

За несколько минут мы добрались до моего дома. Машина остановилась, здоровяк сказал, что я могу идти. Держась за дверцу, я с трудом выбрался из машины, чувствуя боль во всех частях тела, куда меня били. Я направился к дому, а он высунулся из окна и с криком «Эй, без обид!» протянул мне руку.

На мгновение мы оба застыли. Он — с протянутой ко мне рукой и толстой, сердечно улыбающейся физиономией — и я, застывший между дорогой и тротуаром, прижимающий к распухшей скуле мешочек почти совсем растаявшего льда.

Я кивнул и пожал ему руку. Она была влажной, и я тут же отпустил ее, как склизкое животное или одну из тех штуковин, которые мы в детстве использовали для карнавальных шуток.

Развернувшись, я пошел к входной двери, а они скрылись в первых лучах ноябрьского утра.

Глава 12

Кити сидел в своем кресле, где обычно боролся с бессонницей и мигренью. Где просыпался от кошмарных снов и вяло встречал надвигающийся день. Где страх сумасшествия рычал и глядел на него красными и жуткими глазами собаки Баскервилей, увиденной им много лет назад, в детстве, в кино.

В то утро все было по-другому.

Он ощущал необычайную легкость, и звуки Шестого полонеза — «Героического», — разливавшиеся по пустому дому, обволакивали его почти как целебный бальзам. В этот раз он и не подумал убавлять звук до минимума. Заполненные музыкой, комнаты его скромного до аскетизма жилища, похожие на те, в которых прошло его детство, как будто наполнялись жизнью. Словно добрые духи проснулись и пришли взглянуть, как он тут.

Воспоминания о событиях минувшей ночи по-прежнему не отпускали его, но они обрели некую отстраненность, как будто случились не с ним, а с кем-то другим.

Он достал из кармана помятый и грязный фоторобот, который все эти месяцы таскал с собой. Вот он, призрак, за которым они гонялись столько времени.