Страница 29 из 82
— Вы чересчур увязли в проекте.
— А вы слишком много времени проводили с этими политиками, — отозвался Райе. — Поверьте мне: это простое время и живут в нем простые люди. Конечно, Джефферсон немного разошелся, но пообвыкнется. Расслабьтесь!
Райе застал Моцарта за уборкой столов в главном зале крепости Хохензальцбург. В полинялых джинсах, камуфляжной куртке и зеркальных очках он вполне сошел бы за подростка из эпохи Райса.
— Вольфганг! — окликнул его Райе. — Как новая работа?
Отставив в сторону стопку тарелок, Моцарт провел руками по коротко стриженым волосам.
— Вольф, — сказал он. — Зовите меня Вольф, о'кей? Звучит более… более современно, понимаете? И я, правда, хочу поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Пленки, книги по истории, работа. Это так чудесно — просто быть здесь!
Его английский, как заметил Райе, за последние три недели заметно улучшился.
— Все еще живешь в городе?
— Да, но у меня теперь своя комната. Придете сегодня на концерт?
— Разумеется, — отозвался Райе. — Почему бы тебе не закончить здесь поскорее, я пойду переоденусь, а потом мы отправимся отведать торта «Захер»[5], о'кей? У нас впереди целая ночь.
Райе тщательно оделся, не забыв натянуть под бархатный камзол и бриджи защитный жилет. Набив карманы бросовыми мелочами, он вышел встретить Моцарта у заднего входа в крепость.
Охрану усилили, и по небу шарили прожектора. В праздничном упоении толпы в центре города Райсу почудилась напряженность.
Как и любой другой из Реального Времени, он возвышался над местными; он чувствовал, что опасно бросается в глаза.
Укрывшись в самом темном углу клуба, Райе расслабился. Клуб находился в перестроенном нижнем этаже городского особняка какого-то юного аристократа; выступающие кирпичи отмечали те места, где стояли некогда старые стены. Завсегдатаи были из здешних, но облачены в самые разнообразные одежды из Реального Времени, какие удалось раздобыть. Райе заметил парнишку в светло-бежевых шелковых трусах на голове.
На сцену вышел Моцарт. Гитарные аппреджио менуэтов визжали и выли на фоне попурри хоралов. Штабеля усилителей грохотали синтезированными риффами[6], снятыми с пленки поп-хитов «К-Тел»[7] Вопящая аудитория забросала Моцарта конфетти, измельченными кусочками оборванных со стен клуба обоев.
После Моцарт курил косяк турецкого гашиша и расспрашивал Райса о будущем.
— Имеется в виду мое будущее? — уточнил Райе. — Ты вряд ли поверишь. Шесть миллиардов человек, и никому не нужно работать, если он того не хочет. Пятьсот каналов телевидения в каждом доме. Машины, вертолеты, одежда, от которой у тебя глаза на лоб полезут. Полно доступного секса. Хочешь музыку? У тебя могла бы быть собственная студия звукозаписи. По сравнению с ней, железо у тебя на сцене все равно что, будь они прокляты, клавикорды.
— Правда? Я все бы отдал, чтобы это увидеть! Не понимаю, как вы могли покинуть такое время.
Райе пожал плечами.
— Ну, потеряю я лет пятнадцать. Зато когда вернусь, меня будет ждать все самое лучшее. Все, что душе угодно.
— Пятнадцать лет?
— Да. Представь себе, как работает портал. Сейчас это площадка, ну, размером в твой рост. Ее хватает лишь на телефонную линию, нефтепровод и, может, от случая к случаю мешок почты — все это идет вверх, в Реальное Время. Расширить эту площадку — скажем, для того, чтобы перебросить через портал людей или оборудование, — чертовски дорого. Настолько, что это проделывают лишь дважды: в самом начале и в самом конце проекта. Так что, полагаю, мы тут и впрямь застряли.
Поперхнувшись, Райе закашлялся и допил стакан. Этот гашиш из оттоманской империи слишком уж развязал ему язык. Вот он сидит и треплется, а паренек начинает мечтать о будущем. Но Райе ведь никак не может достать ему Зеленую Карту, ну никак. Особенно если учесть, что бесплатно прокатиться в будущее жаждут миллионы людей — миллиарды, если считать остальные проекты, вроде Римской империи или Нового Египетского Царства.
— Но сам я очень доволен, что оказался здесь, — попытался исправить положение Райе. — Это как… как перетасовывать колоду истории. Никогда не знаешь, что случится в следующий момент. — Райе передал косяк одной из тусовочных девчонок Моцарта, Антонии-как-ее-там. — Жить в твоем времени просто потрясающе. У тебя ведь все в порядке, верно? — Он перегнулся через стол в порыве внезапного сочувствия. — Я хочу сказать, все о'кей? Ты ведь не злишься на нас за то, что мы используем твой мир?
— Смеетесь? Перед вами — герой Зальцбурга. Если уж на то пошло, предполагалось, что ваш мистер Паркер сделает запись моей последней за сегодня композиции. Скоро меня узнает вся Европа!
Один из посетителей прокричал Моцарту что-то по-немецки через весь клуб. Подняв глаза, Моцарт сделал некий загадочный жест: порядок, мужик.
Он снова повернулся к Райсу:
— Сами видите, у меня все идет прекрасно.
— Сазерлэнд без конца волнуется обо всем таком… ну, вроде всех тех симфоний, которые ты так никогда и не напишешь.
— Ерунда! Не хочу я писать симфонии. Я могу слушать их, когда пожелаю! Кто эта Сазерлэнд? Твоя подружка?
— Нет. Она занимается местными. Дантон. Робеспьер… А как насчет тебя? У тебя кто-нибудь есть?
— Так, ничего особенного. Во всяком случае с тех пор, как я был ребенком.
— Да ну?
— Ну, когда мне было лет шесть, я оказался при дворе Марии Терезии. Я обычно играл с ее дочерью — Марией Антонией. Она сейчас зовет себя Мария-Антуанетта. Самая красивая девочка столетия. Мы играли дуэтом и шутили, что когда-нибудь поженимся, но она уехала во Францию с этой свиньей Людовиком.
— Черт меня побери, — выдохнул Райе. — Это и впрямь потрясающе. Знаешь, там, откуда я родом, она все равно что легенда. Ей отрубили голову во время Французской Революции за то, что она устраивала слишком много вечеринок.
— Никто ей ничего не рубил!
— Так то была наша Французская Революция, — прервал его Райе. — Ваша была гораздо менее грязной.
— Раз уж вам так интересно, можете встретиться с ней. Уж конечно, она у вас в долгу за то, что вы спасли ей жизнь.
Прежде чем Райе смог ответить, у их стола возник Паркер в окружении экс-придворных дам в «капри»[8] из спандекса и расшитых блестками топах в облипочку.
— Эй, Райе, — прокричал Паркер, невозмутимый анахронизм в блестящей футболке и черных кожаных джинсах. — Где ты взял такие дурацкие тряпки?.. Давай повеселимся!
Райе глядел на девушек, которые, сгрудившись у стола, одну за другой зубами рвали пробки из бутылок шампанского. Каким бы низеньким, жирным и отвратительным ни был Паркер, девицы с радостью перерезали бы друг друга ради возможности спать на его чистых простынях и залезть в его аптечку.
— Нет, спасибо, — Райе выпутался из километров проводов, змеящихся от звукозаписывающего оборудования Паркера.
Образ Марии-Антуанетты захватил его и отказывался отпускать.
Слегка поеживаясь на ветерке от кондиционера, Райе сидел нагишом на краю огромной, с балдахином, кровати. В окно эркера с мутными стеклами восемнадцатого века ему был виден сочно-зеленый, орошаемый крохотными водопадами ландшафт.
Внизу команда садовников из бывших аристократов в синих джинсовых комбинезонах подстригала кустарники под надзором охранника. Охранник — с головы до ног в камуфляже за исключением трехцветной кокарды на пилотке — жевал жвачку и играл ремнем дешевого пластмассового автомата. Сады Малого Трианона, как и сам Версаль, были сокровищами, заслуживающими тщательного ухода. Они принадлежали Народу, поскольку были слишком большими, чтобы затолкать их в портал времени.
Раскинувшись на шелковистом атласном покрывале, Мария-Антуанетта в крошечном нижнем белье из черных кружев листала номер журнала «Вог». Стены спальни пестрели полотнами Буше: целые акры шелковистой кожи, розовые ляжки, многозначительно поджатые губки. Райе пораженно перевел взгляд с портрета Луизы О'Мерфи, шаловливо раскинувшейся на диване, на изгиб холеной спины Туанетты, и у него вырвался глубокий истомленный вздох.
5
Sachertorte (нем.) — традиционный австрийский шоколадный торт. (Здесь и далее прим. перев.)
6
Рифф (англ. riff) — ритмическая фигура в джазе.
7
Американская компания, торгующая видео- и аудиокассетами, компакт-дисками с хитами поп-музыки.
8
Женские облегающие брюки, с разрезом внизу.