Страница 23 из 82
К счастью, в глубине сундука отыскались ветхие мешочки, полные серебряных монеток невзрачного вида.
— Копейки, полушки и грошики, — сообщил Лев Христофорович. — Для музея представляют большую ценность, хоть навес на них не построишь.
А на самом дне обнаружились небольшие слитки золота. Аккуратные — как из-под станка.
— Из-под станка, — сказал Минц.
— Откуда? — удивилась Марина.
— Такие выдают путешественникам в Институте темпоральных исследований. Видно, один из них попал к разбойникам в лапы. Надо осторожней путешествовать. Спасибо тебе, наш неведомый коллега из будущих времен, который пожертвовал жизнью ради науки. Твое золото, полученное на путевые издержки, поможет нам построить навес для динозавра.
Они сдали золото и серебряные монетки в музей и разошлись по домам. У всех начиналась ангина.
С тех пор прошло полгода.
Бронтозавр стоит во дворе музея. Над ним построили стеклянный купол. В Гусляре теперь немало японских туристов. А недавно приезжал Спилберг.
Лебедянский более или менее примирился с женой, потому что развод неблагоприятно сказывается на имидже, а он собирается баллотироваться на вологодского губернатора. Раз в неделю Толик штурмует Минца, чтобы тот поделился с ним секретом пленки и памятливой воды. ФСБ он к этому не подключает, потому что боится: в таком случае никаких надежд на Нобелевку у него не останется.
Минц уверяет, что тема еще недоработана.
Остальные живут по-старому, если не считать того, что на будущей неделе Марина выходит замуж за Аркадия.
Литературный портрет
Неравнодушное достоинство
Как выяснилось, писать традиционный литературный портрет Кира Булычева — занятие абсолютно безнадежное. Известный критик, выслушав пожелания редакции, сдержанно сообщил, что постарается уложиться страниц в 80, но не обещает… Действительно, творчеству Мастера посвящены объемистые диссертации, да и то не всему целиком, а отдельным его аспектам. Поэтому данные заметки всего лишь попытка собрата по цеху понять причину неувядающей любви читателей к произведениям Кира Булычева.
С годами приходит понимание, что внутренняя свобода — это единственное достояние человека в его одиночестве перед жерновами времени. Счастлив тот, кому дано это понять, вдвойне счастлив употребивший эту свободу во благо другим, вне зависимости от того, хотел он этого или нет.
Кир Булычев — удивительный человек.
Я прекрасно помню, как впервые знакомился с произведениями писателей, чьи имена сейчас сияют на скрижалях отечественной фантастики. Помню их произведения, которые открыли для меня прекрасный и ужасный мир художественного вымысла. Впоследствии мне посчастливилось лично встретиться со многими из них, и воспоминания о первых встречах крепко сидят в моей памяти.
Но никак не могу вспомнить, когда и при каких обстоятельствах я впервые увидел Булычева, как говорят сейчас, «в натуре» и, как говорили в старину, составил знакомство с ним! Нет ли в этом какой-то загадки?
В попытках анализа творчества и личности Булычева вдруг обнаружилось: они так неразрывно связаны, что я порой не всегда растождествляю автора и его героев. Хорошо это или плохо? Наверное, не имеет смысла оценивать личные впечатления. Но хотелось бы понять, где истоки таких представлений.
Любопытно, что на любое произвольно взятое определение, характеризующее творчество того или иного автора, вполне найдется одно, два… много произведений Кира Булычева. Причем, будь то космическая опера, фантастический детектив, гротеск, альтернативная история, сатира, «твердая» НФ или сказочная фантастика — все найдется в его книгах. Редкий дар универсализма может вызвать зависть у иных коллег по цеху. Впрочем, к зависти и злопыхательству Булычеву не привыкать, уж он-то хорошо знает обитателей своего Гусляра…
Кстати, о «Великом Гусляре».
Если когда-нибудь историку, изучающему образы и символы XX века, понадобится беллетризированная хроника трудов и дней великой страны в последнюю треть рокового столетия — милости просим — «гуслярский» цикл в его распоряжении.
И впрямь, если поначалу подвиги и злоключения обитателей Гусляра воспринимаются через призму добродушного юмора, то с годами с ними происходят существенные метаморфозы, адекватные изменениям в стране и людях. И только сейчас, обратившись к ранним произведениям цикла, замечаешь, что не так все однозначно было и тогда, а сквозь бестолковую веселую суету гуслярцев уже прорастали зерна распада связи времен. Обыденность чудес не компенсировала корявости быта, а феерические попытки героев вырваться из плоскости будней тогда воспринимались как уместные чудачества. И только сейчас понимаешь, что это был сигнал тревоги. Не вой сирены, не огни на сторожевых башнях, но сейсмограмма, в незаметных зубцах которой лишь избранные могли увидеть вестников грядущего катаклизма. Вина ли автора, что избранных в ту пору так и не сыскалось?
Не истории о девочке Алисе, не приключения доктора Павлыша и его товарищей, а именно гуслярский цикл, как мне представляется, стал вербализацией неприятия действительности, которая, собственно, и заставила Игоря Можейко превратиться в Кира Булычева. Сколь бы ни чудачил автор в своих воспоминаниях, сколь бы ни иронизировал над своими творческими интенциями, но мы-то, читатели, знаем, как все было НА САМОМ ДЕЛЕ! Впрочем, постараемся избегать соблазнов криптологии — это увлекательная игра, но абсолютно непродуктивная.
Казалось, что нам Корнелий Удалов, что нам профессор Минц… Впрочем, мне лично профессор отнюдь не кажется вымышленным персонажем. Частенько доводилось общаться с ним. Беседы с редким эрудитом, полиглотом и просто хорошим человеком под изыски китайской кулинарии, в которой он большой дока — это, доложу вам, тема отдельного рассказа, да что там рассказа, поэмы! Скептический читатель хмыкнет — вышенаписанные строки всего лишь литературный приемчик, дабы подчеркнуть жизненность героя, достоверность образа и все такое прочее. Скептик ошибается: прототип-однофамилец и в реальности человек исключительных качеств и фантастических дарований! Однако судьба его талантов так тесно переплелась с судьбой нашей с вами Гуслярской Федерации, что и здесь мне не всегда удается в первый миг уяснить, где Минц литературный, а где настоящий. Временами закрадывается сомнение: а что если оба — настоящие! Что если Булычев каким-то образом вызвал аберрацию мироздания, рябь двоящихся предметов и людей, что если и сам он имеет двойника в своих же книгах?..
Булычеву чужд глумливый смех над своими персонажами. Далек он и от того, чтобы рвать тельняшку на груди, стенать и всхлипывать. Чувство меры ему почти не изменяет, а это большая редкость не только в наши времена. Может, определив его отношение к героям, мы сумеем понять, в чем, собственно говоря, загадка.
Сопереживание? Да, разумеется. Но это непременное условие для деятельности любого толкового автора. В противном случае не возникнет сопереживания и у читателя. А его обмануть трудно: с каким чувством написано, с таким и прочитано. Есть умельцы, которым иногда удается имитировать эмоции, но редко у кого это получается хорошо и надолго. Булычев не просто сопереживает своим персонажам, он словно удивляется им и предлагает нам разделить свое удивление. Его поражает способность жителей Гусляра выживать в невыносимых условиях, подниматься над буднями, чудить и находить самые невероятные выходы из тупиков.
Сочувствие? Наверное, и оно присутствует, но в меру, в меру… Сочувствие, в отличие от сопереживания, процесс долговременный и немного опасный, поскольку обратная связь может в какой-то степени трансформировать психотип автора по образу и подобию поведенческого модуса героя. Всем известен хрестоматийный пример, когда Флобер, описывая симптомы отравления мадам Бовари, так увлекся, что сам чуть не умер. Аналогичных примеров отождествления история литературы знает превеликое множество.