Страница 69 из 74
Удостоверения личности мы, ясное дело, не нашли.
12
– А… зам… А-а…
– Галочка!
– Папа… это ты? Ты здесь…
– Здесь я, здесь. Как ты себя чувствуешь?
– О-о… Где Азам?
– Нехорошо тебе? Ты чего-нибудь хочешь?
– Пить…
– Нет, пить нельзя. Вот. – Выдавил ей на губы несколько капель из ватки.
– Где Азам…
– Он не здесь.
– Где он…
– В другой палате.
– Что с ним… Ты его видел…
– Тихо, девочка, не разговаривай, тебе нельзя.
– Ты его видел…
– Нет еще…
– Почему… Сходи, папа… сходи… сейчас… Или Алексей… пусть сходит…
– Он в реанимации… нас не пустят.
– До сих пор в реа… почему…
– Не знаю, Галочка.
– А что… врачи… спроси… ему операцию…
– У вас у обеих успешно прошло, и твоя, и мамина, все будет в порядке.
– Мама…
– Мама отдыхает, и ты отдыхай… теперь нужно тихонько лежать и выздоравливать.
– Не… хочу я…
И закрыла глаза.
И поди знай, чего именно она не хочет. Третий день после операции пошел, она уже совсем проснулась, но лежит с закрытыми глазами. И каждый раз, как откроет, – Азам. А мы до сих пор ей не сказали, Таня все просит, не говорите, не говорите, пусть немного окрепнет.
А я думаю, она знает. И с самого начала знала, как тут не догадаться. Но не верит, не хочет, все еще надеется.
Доктор Сегев говорит, надо сказать. А если сами не решаетесь, я пошлю психолога, он подготовит и скажет. Тогда, говорит, она сможет начать горевать по нем настоящим большим горем. А так не может себе позволить и еще больше мучается, от неизвестности, хотя и знает. Пока хоть тень надежды остается, не может она по-настоящему с ним расстаться, и не может начаться процесс заживления этой раны.
– И, – говорит, – все-таки очень хорошо и для нее большое утешение, что плод удалось сохранить. Очень ранний, недели две всего, но в полном порядке.
Плод! Вот он, секрет, который она нам хотела сообщить! Значит, успели все-таки, в последний момент. Радоваться? Или проклинать и девку, и все на свете? Раньше я бы сказал проклинать, а теперь думаю, какое счастье.
– Доктор, – говорю, – какое счастье! Это они буквально в последний момент успели. Да, но как же она про это ни разу даже не спросила? Только про Азама.
– Ну, – говорит – полость живота у нее была разворочена порядочно, и именно в районе матки. Тут уж она, видно, так боялась, так отчаивалась, что просто стерла это из сознания. Но стенку матки только слегка задело, а девочка у тебя очень крепкая. А может, даже и не знала?
– Знала, знала! – говорю. – Давайте, доктор, присылайте своего психолога.
13
Днем я при них находился неотлучно, только покурить, в туалет и один раз на рентген, а ночевать мне доктор Сегев не позволил. Просто велел сестрам гнать меня из больницы. Посмотрел на мой рентген и говорит:
– Если так и дальше пойдет, тебе, спондилайтис, придется опять на стол ложиться. Но только знай, я тобой больше заниматься не буду, пусть режет тебя, кто хочет. Очень уж ты безответственный оказался.
Так мне обидно было это слышать, что он мой характер так неправильно оценил. Я вот именно что всю жизнь никакой ответственности на себя не брал, потому что какая ответственность у инвалида? А теперь я еще больше инвалид, и вон какую ответственность на себе несу, и не отказываюсь. А он – безответственный… Я от него ожидал лучшего понимания.
С другой стороны, я к своему здоровью всегда относился внимательно, а теперь надо вдвойне. Поэтому не спорю, и на ночь Кармела отвозит меня домой. Собственно, им теперь ночное дежурство уже и не нужно.
Алексей быстро отпал и убежал к своей жене с младенчиком. Но Йехезкель до сих пор сидел при них каждую ночь, но сегодня скажу ему спасибо, больше не надо, и пусть больше не приходит. А то он ведет себя просто как настоящий родственник, так что со стороны неясно, кто здесь глава семьи. Халат Тане новый купил, когда она вставать начала, еду ей привозит – Галку до сих пор кормят и поят через трубочку, но сказали, что завтра начнут давать жидкости, и если благополучно пройдет, то и жидкую пищу. И как только наладится пищеварение и стул, то их обеих и выпишут, продолжать болеть в домашних условиях. И я не хочу, чтобы он в это время был тут.
Таню уже могли бы и выписать, но держат ради Галки, для моральной поддержки. И я просто дрожу, что будет, куда они обе пойдут, неужели к нему, но поговорить с Таней не решаюсь, слишком она слабая и грустная. Смотрит на меня часто и думает что-то все время, но не говорит о чем. Мы вообще мало все это время разговаривали, и все больше о дочери. Девочка замкнулась в себе, лежит и молчит, послушно делает, что врачи велят, отвечает на вопросы, а так все молчит. С одним только гинекологом разговаривает охотно. Плохо, что плакать не может. И что мы будем с ней делать? Или она отгорюет и со временем это постепенно пройдет само. Такого типа разговоры. Один раз только Танечка улыбнулась, говорит, будет у нас еще один внучонок.
– Арабчонок, – говорю.
– Арабчонок-еврейчонок-русачок.
– Да, – говорю, – а может быть, внучка. Смотрит на меня недоверчиво:
– И ты ничего?
– Я? Я ничего, – говорю. – Пусть.
14
Вхожу в палату с твердым намерением сказать Йехезкелю спасибо и всего хорошего целиком и полностью.
Надо только сделать так, чтобы Таня не слышала. В палате просто поздороваюсь, а когда соберется уходить, выйду провожать и скажу.
Занавески вокруг обеих моих больных задернуты. Хороший знак, значит, за ночь ничего плохого не случилось. Сначала, когда обе были очень плохие, велено было держать всегда отдернутыми, чтобы сестры, проходя мимо, сразу видели. И состояние было такое, что им было все равно. А как стало немного получше, начали просить задернуть, особенно Галка, и разрешили. Теперь у них есть некоторый пратиют, что в больнице особенно ценно.
А за занавеской у Таниной кровати разговаривают.
Обычно я еще с порога говорю им всем: здравствуйте, как тут мои дамы, а в этот раз, сам не знаю почему, вошел тихо. И остановился.
Голос у Йехезкеля негромкий, разобрал только конец:
– … больше меня не хочешь?
А Танин чуть погромче, но такой больной, такой печальный, что у меня руки похолодели.
– Ангел мой небесный, Хези… я лучше тебя человека не знаю… И большего счастья представить себе не могу… Почему мы не встретились раньше, давно-давно…
– О-о, Таня…
И молчат. И я замер. Горько мне прямо до слез, что она так с ним говорит, однако разговор, кажется, в мою пользу!
– …но только не могу я с двоими быть… никак это нельзя…
– Нельзя…
– Должна с одним…
– Вот и будь со мной…
– Он мне муж, Хези… всю жизнь прожили…
– Да…
– А у тебя есть жена… нехорошо это…
– Ты же знаешь, Таня, кто у меня есть. Она бы простила…
Я тогда еще не знал, что жена у него навек не человек, и подумал: ну и ну, еще и женатый, вот так верующий!
– Она бы простила, Бог не простит… ты видишь, как всё… это всё из-за нас…
– Нет! Нет! Не думай так!
Я тоже считаю, что так думать нельзя. Разговор определенно в мою пользу, но мне нужна моя Таня, а не такая, которая будет вечно оглядываться на Бога и замаливать свои грехи. Не говоря уж о том, что не из-за них всё это, я-то лучше всех понимаю из-за чего. И в нужный момент я ей это разъясню, сниму с нее вину.
Слышу, плачет. Или может, это он, трудно разобрать. Осталось только мне зареветь… А она дальше:
– И ты сильный, Хези… тебе не будет плохо…
– Таня… Таня…
– Ты и без меня не пропадешь, а он… ему…
– Мам… а мам…
Это Галка. Неужели и она все это слушает? А впрочем, пусть, может, это ее от своей беды отвлечет.
Тихонечко вышел из палаты, подождал минуту и вошел нормально, с громким приветствием. Разговор их все равно прервался, а я и так понял главное: Таня вернется ко мне!