Бриллиант в мешке

Вот бы в такой пупочек да один из моих камушков…

Жаль только, что мода такая дурацкая вещь. Куда молоденькая тоненькая с гладким брюшком, туда же и толстомясая со своими телесами. Вывесит из-под куцей блузочки запасное колесо вокруг бедер и идет довольная. По телевизору это сегодня называется: женщины, любите свое тело. Она, значит, любит, а мне на это смотреть?

Но на этих можно и глаза закрыть, а в целом грех жаловаться, приятно. Теперь жду, когда жопки свои тугие начнут выставлять, непременно начнут, вот только не знаю, дождусь ли.

Беда в том, что из всей моей прогулки только это и было приятного.

Дура-врачиха рецепта на перкосет тоже не дала! Я, говорит, советую вам ограничиться вольтареном, который вы обычно принимаете. А если сильно разболится, возьмите… ну, ясное дело, акамол форте, вот вам рецепт. Да говна-пирога, что вы мне все свой акамол суете? Перепроизводство его в стране, что ли?

И осталась мне последняя надежда.

Не хочется, но надо.

На рынке есть маленькая аптека, где я раньше часто отоваривался, а теперь никогда не заглядываю. И там работает аптекаршей одна моя прежняя приятельница, не та, что сейчас изредка позванивает, а до нее. Курчавая такая небольшого роста Инесса из Черновиц, правда, чуть старовата. Привязанность у нее возникла или замуж очень хотелось, не знаю, но настаивала, чтоб я ушел к ней. А я, в отличие от Татьяны, гулять гулял, но об развестись и в мыслях никогда не было. Ну, и расстались не совсем мирно, а я этого не люблю, предпочитаю всегда по-хорошему. Поэтому и не захожу, но, может, думаю, теперь ничего.

– Веди меня на рынок, – говорю парню.

37

Я на рынке со многими здороваюсь, но больше всего симпатизирую двоим.

Один Йихья, родом из Йемена, держит басту с сухофруктами, орехами и семечками. Серьезный такой пожилой мужичок, аккуратный всегда, выбрит, как на свадьбу, и вообще любит все красивое. Твоя жена, сказал раз, это украшение жизни мужчины. Настоящая царица Эстер. Какая, к черту, Эстер, смеюсь, когда она у меня даже не еврейка, а русская. Ну и что, говорит, русская не может быть царицей?

Водил меня к себе домой, там же, над рынком, все хотел меня научить произносить иврит по-ихнему. Всем бы ты, говорит, хорош был, но меня очень раздражает твой ашкеназит, ашкеназское произношение, значит.

Ничего из его обучения, ясное дело, не вышло, но квартира у него очень красивая. Полно красивых вещей, вазочек всяких, статуэток, вышивок, букетов с искусственными цветами, настольная лампа замечательная в форме трех голых женщин с факелами.

Я бы, конечно, таких вещей в доме держать не стал, но они с женой всю жизнь собирали, ему нравится – ну и на здоровье. Одна штука там даже мне по вкусу пришлась, такая банка с темно-красной тягучей жидкостью, а в ней медленно перетекают один в другой пузыри такой же жидкости, только разных цветов, и не смешиваются между собой, а только все время меняют форму. Можно долго стоять и смотреть! Он мне ее чуть не подарил, но я видел, что он сам очень это любит, и не взял. Наоборот, предложил ему коврик сплести в подарок, но он грустно так говорит: да нет, спасибо, с тех пор как жена Малка умерла, у меня всякий интерес к этому пропал.

Прохожу я мимо него, а он обеими руками мне машет, активно зазывает к себе и кричит: что это с тобой? Иди сюда! К тебе важный разговор! Но я торопился в аптеку и только махнул ему издали в ответ.

А второй мой приятель – Матитиягу. Один только я и зову его Матитиягу, так-то он просто Моти, но мне жалко портить такое шикарное имя.

У Матитиягу лавочка с дешевой одеждой, но когда он торгует – неизвестно. Потому что он большой читатель, и как к нему ни заглянешь, все сидит и читает, иногда книжку, а чаще газету. И когда я к нему захожу, сразу начинает обсуждать со мной про политику. И что удивительно, человек вполне восточный, из Ирака – базар вообще оккупирован восточными евреями, – а взгляды, по здешним понятиям, самые умеренные. Прямо левый, что здесь означает, он за арабов. Даже непонятно, как он держится тут на шуке, где все другие прямо наоборот. И всегда он выспрашивает меня про «русим», почему они то, да почему они так, и чего хотят, и зачем приехали, если они не сионисты и не верующие. И, тоже удивительно, без всякой враждебности спрашивает, а так, с юморком. Женщины русские, говорит, ему очень нравятся, но желательно, говорит, если уж русская, так чтоб русская русская, а не еврейка. Например, на Татьяну мою он определенно глаз положил, но я ему за зло не держу, пусть смотрит, не опасный.

А иногда про себя рассказывает, как они с родителями жили в Ираке, какой у них был особняк, и сколько слуг, и какой они держали шикарный модный магазин, и как их там все уважали и почитали, а здесь вот… – и показывает рукой на свою лавчонку. И чего, спрашивается тогда, им там не сиделось? Вижу, что все иммигранты в Израиле устроены одинаково, что старые, что новые, что восточные, что русские. Наш брат тоже, только успеет очухаться от тамошней жизни, и тоже начинает петь: и квартира-то у него там была прекрасная, и сервизы чешские, и гарнитуры финские, и учился-то он в спецшколе, английской-французской-математической, и инженером-то он был, и начальником, и почет ему был ото всех и уважение… А здесь вот – и показывает подъезд, который моет. Про подъезд, положим, чистая правда.

И только мы с Танечкой жили в двухкомнатной коробочке в высотке на самой далекой окраине. Нормально жили, все необходимое было, но похвастать особо нечем. Правда, там в квартире прихожая была, а здесь нету, зато здесь пол плиточный очень красивый.

Но больше всего мой Матитиягу удивляется, что все русим такие правые, то есть категорически не хотят палестинского государства, а хотят Великий Израиль от моря и до моря (а какое там с другой стороны море? забыл), и многие даже настаивают, чтоб всех арабов просто от живота очередью. И Матитиягу все выспрашивает меня, почему мы такие.

Как-то раз надоело мне, и я ему объяснил.

Во-первых, говорю, мы в маленькой стране жить не привыкли, а привыкли петь «широка страна моя родная». И все мы империалисты, особенно которые постарше, потому что родились и выросли в империи, хоть ее уже и нет. А империалисты всегда хотят расширяться за счет угнетенных народностей, в данном случае арабских палестинцев.

Но это не единственная причина, потому что от империализма можно и отучиться, если мешает жить. Но нам не только не мешает, а, наоборот, из этого и вытекает вторая причина.

И она вот какая. Когда империя начала разваливаться, многие запаниковали и поспешно переселились в Израиль, не успели даже подумать зачем. Я-то лично не паниковал, а только под действием Тани, но многие потом жалели, тем более со временем оказалось, что и в разваленной империи как-то жить можно.

Некоторые открыто жалеют, а другие не признаются даже себе, самолюбие не позволяет, и называют просто «ностальгия». А возвращаться, как правило, некуда, потому что квартиры свои они продали, причем дешево, тут на это и комнаты не купишь. И вообще все оказалось не так и не то. И тогда получается, что жизнь свою поковеркали зря, из знакомого говна переселились в незнакомое, к тому же полный Восток, не говоря уж об иврите.

Но советский человек так легко не сдается. Люди мы идейные, как бы там ни говорили, что, мол, совок теперь не прежний и что вообще время идей прошло. Никуда оно не прошло, и мы себе идею в утешение всегда найдем, только идея должна быть крупная и могучая, а не просто «быть как все нормальные народы» – тоже мне цель! Вот тут-то Великий Израиль как раз и годится, потому что другие все идеи действительно сдохли и больше уцепиться не за что. И когда про нашу алию говорят, что она колбасная, за колбаской сюда привалила, то это правда, но не вся. Мы колбаску кушать хотим и будем, но на заднем плане всегда светит великая идея, и тогда всему есть оправдание. Тогда и фалафель понравится, и хумус, и не жаль поковерканной жизни, и даже иврит кое-как можно изучить.