Страница 26 из 74
Старик сплюнул во тьму, и мгновение спустя крошечное пятнышко сигары вспыхнуло ярким и сердитым огоньком — собеседник глубоко затянулся.
— Как сэра Ланселота и сэра Гавейна? — робким голосом предположил Роджер.
— Наверное, — ответил Мастер. — Я знаю только то, что нам предложили осуществить извечную мечту человечества за его счет. И мы поверили. Парень, мне было тогда тридцать девять лет, и я попался на крючок! Ну не дураки ли мы были?
Какая-то мелкая зверушка хрустнула сухой веткой под жасминовым кустом и снова затихла. Где-то внизу, в тени, шалью окутавшей склон горы между отелем и мерцающими огоньками городком, вновь послышался девичий голос, которому со сладкой печалью вторил гитарный перебор.
Роджер спросил:
— А как было на самом деле, сэр?
Последовала столь долгая пауза, что мальчик уже засомневался, услышал ли собеседник его вопрос.
— Есть первое мгновение истины, когда ты не можешь отличить солнце от остальных звезд — даже ради жизни своей. Тогда-то и лопается ниточка, и ты попадаешь прямо к Богу. Но если тебя хорошо учили или же тебе просто везет, ты проходишь сквозь это и выныриваешь с другой стороны. Только с тобой уже что-то случилось. Ты просто не знаешь теперь, что на свете реально. Ты начинаешь раздумывать о природе времени и о том, сколько же тебе лет на самом деле. Ты сомневаешься во всем. И ни в чем. А в конце концов, если ты такой человек, как я, ты понимаешь: тебя одурачили. И в этом второе мгновение истины.
— Одурачили?
— Да, сынок. Одурачили. Надули. Околпачили. Погляди-ка. — Вынув изо рта сигару, он принялся дуть на тлеющий пепельный конус, пока тот не зардел. — Какого цвета огонь?
— Конечно, красного.
— Нет, ты ошибаешься. Я говорю тебе, что синего. Ярко-синего.
— Но ведь это не так, — возразил Роджер.
— Что «не так»? — спросил Мастер. — Ты говоришь, будто огонь красный, лишь потому, что тебе объяснили, каков красный цвет. А синий цвет, с твоей точки зрения, что-то другое. Но если наберется достаточно людей, которые скажут, что твое красное — это синее, то подобный цвет будут называть синим. Правильно?
— Но на самом-то деле он останется красным, — ответил Роджер с нервным то ли кашлем, то ли смешком.
— Все есть то, что есть, — грустно сказал Мастер, — а не то, что о нем говорят. Вот это я и узнал. Там. Иногда мне кажется, что ничего другого мне не удалось открыть.
Роджер неуютно поежился на каменной скамье..
— Но вы сказали… — начал он и умолк. — Ну, когда вы говорили о духе… о том, что он прекрасен…
— Да, — согласился Мастер. — Но ведь это одно и то же.
Действительно? Роджер не мог проверить.
— Дух это просто другое обозначение «качества» — нечто знакомое всякому и тем не менее неопределенное. Ты можешь заметить качество, Роджер?
— Я… я не совсем уверен, сэр.
— Разве? Ты ведь узнал качество в Анне, правда?
— О, да.
— И я подозреваю, что именно его ты искал сегодня утром — внизу в гавани. Именно оно и выгнало тебя сюда сейчас, вечером, когда можно было сидеть, оцепенев и со стеклянными глазами, перед Со-Ви вместе со всеми остальными тупицами.
— У меня микомикон сломался, — пояснил, не скрывая правды, Роджер.
Мастер усмехнулся.
— Ты победил, сынок.
— А вы знаете, что Анна играла леди Фуксию в «Титусе Стоне»?
— В самом деле?
— Да. Она сказала мне сегодня утром. И я хотел проверить, изменится ли мое отношение к ней теперь, когда я узнал об этом.
— Так, — сказал Мастер. — И разница обнаружилась?
— Не знаю. Кассета отключилась раньше.
— Такова жизнь, сынок, — пояснил Мастер, вновь взорвавшись своим фыркающим смешком. — Сплошной рад отключившихся кассет… Ты здесь на турнире, так?
— Мама участвует в нем.
— А отец?
— Он в Европе — в Брюсселе. Они с мамой в разводе.
— Понятно, — в интонации почудился сочувственный кивок.
— Два раза в год я гощу у него на каникулах. Нам хорошо вместе. Он подарил мне микомикон. А следующей весной мы поплывем на клиппере!
— Ты ждешь этого путешествия, так?
Роджер восторженно вздохнул, вновь увидев мысленным взором среброкрылую морскую птицу, ныряющую между склонами атлантических холмов и выныривающую наверх в окружении радуг.
— Ты любишь море?
— Больше всего на свете, — признался Роджер. — Когда-нибудь у меня будет свой собственный клиппер.
Окруженный ароматным дымком огонек сигары указал куда-то в сторону далекого Эридана.
— Такова, значит, твоя мечта?
— Да, сэр, — просто ответил Роджер.
— А как насчет Игры?
Прежде чем Роджер успел ответить, с террасы над ними позвал голос:
— Эй, Пит! А тебе не пора одеваться?
— Наверное, раз ты так говоришь, — отозвался Мастер.
— Джулио уже в зале. А кто это там с тобой?
— Один из твоих почитателей, как мне кажется.
— Роджер?
— Добрый вечер, — отозвался мальчик.
Со сладким стоном Мастер поднялся со скамьи, бросил недокурен-ную сигару на каменную дорожку и раздавил ее каблуком. А потом взял бокал и почти опустевшую бутылку вина. Уже совсем привыкший к темноте Роджер увидел, что старик самым серьезным образом кланяется ему.
— Прошу прощения, однако, как ты понимаешь, долг требует. Наш разговор оказался весьма занимательным. Мы непременно продолжим его. Быть может, завтра?
— Спасибо, сэр. Удачи вам.
— Удачи? — Мастер, похоже, какое-то время обдумывал пожелание. И вдруг улыбнулся. — Роджер, мне так давно никто не желал удачи. Спасибо.
Благословенная тьма скрыла яркий румянец стыда, окрасивший щеки мальчика.
Мастер и претендент, Джулио Романо Амато, сидели лицом друг к другу на приподнятом помосте в одном конце турнирного зала, отделенные от других игроков широким пологом красной ковровой ткани и символическим барьером — толстым золотым шнуром. На стене над их головами огромное электронное табло фиксировало ходы, сделанные в очередной, третьей сессии тридцать третьего чемпионата мира по калире.
Кроме двух соперников на помосте находились еще семеро человек: Верховный арбитр, два секунданта Мастера, секунданты Амато и два официальных судьи-секретаря, одним из которых являлась Анна. Все они сидели, скрестив ноги на подушках, чуть поодаль от главных действующих лиц. Если они и осознавали, что каждое их движение, каждая перемена выражения лица передается спутником в миллион храмов калире, рассеянных по всему миру, то ничем не выдавали этого. Люди эти существовали в одиночестве, не соприкасаясь друг с другом, покоренные не знающим времени чудом Игры Игр, даром звезд.
И в эти безмолвные, неизмеримые межзвездные просторы, одна мысль о которых некогда повергла в ужас Паскаля, человек посмел запустить свою руку. Через два полных столетия, когда Гендерсона давно уже считали покойником, он возвратился на Землю, доставив на родную планету непостижимый Грааль, за которым и отправлялся в космос.
Вернувшись, он обнаружил мир измученным и истощенным, и в этом мире миссия «Икара» сделалась всего лишь неловким воспоминанием о самом чистом и красноречивом из наиболее безрассудных поступков, когда-либо предпринимавшихся человечеством во всей его сумасшедшей истории.
Когда огромный звездолет, обожженный, покрытый шрамами, охваченный пламенем, вывалился из небес и, словно легкое перышко, приземлился на месте своего старта, на берегу озера Окигоби, немногие из присутствовавших при этом событии могли до конца поверить в реальность происходящего. Огромный почерневший серебряный столп, появившийся среди ржавеющих останков и руин стартовых башен, напоминал о временах, давно канувших в прошлое, — в те времена люди еще умели надеяться.
Спешно собранный комитет вышел приветствовать возвратившихся путешественников. Собравшись живым полукругом на растрескавшемся и поросшем растительностью бетоне древней стартовой площадки, делегация ожидала, когда раскроется люк и аргонавты выйдут наружу.
Люк приоткрылся и медленно пополз назад, являя собравшимся одинокую фигуру, замершую в портале и смотрящую на них сверху вниз.