Страница 16 из 74
— Мне надо увидеть Санда, — заявил я. — Впусти меня. У меня для него сообщение.
Она с любопытством смотрела на мешочек. Я убрал его.
— Сообщение, — повторила она, наблюдая, как мешочек исчезает в кармане рубашки.
Убедившись, что от разговоров толку не будет, я снова достал мешочек, вынул пластиковый пакет и показал бейе.
— Сообщение. Для Санда. Впусти меня.
— Никого внутри, — повторила она. — Я возьму.
Ее рука протянулась сквозь железные ворота, а я отодвинул свою — с пакетом — подальше.
— Это не тебе. Сообщение для Санда. Отведи меня к нему. Сейчас же.
Это напугало бейю. Она попятилась к крыльцу.
— Никого внутри, — снова сказала она и уселась на ступеньки, принявшись крутить в руках мою карточку.
— Я тебе кое-что дам, — пообещал я, — если отнесешь, записку Санду. Лучше, чем карточка.
Бейя вернулась к воротам, поглядывая на меня с подозрением. Я совершенно не представлял, что ей всучить. Порылся в рваном кармане, выудил ручку, по которой шла надпись трехмерными буквами и показал этой упрямице.
— Это тебе. Скажи Санду: у меня для него сообщение. — Я помахал пакетом, чтобы она поняла, в чем дело. — Впусти меня.
Она оказалась быстрой, как змея. Только что стояла, рассматривая ручку, а в следующий момент пакет уже оказался у нее в руках. Она подхватила фонарь и взбежала по ступенькам.
— Не уходи! — крикнул я.
Дверь за ней захлопнулась. В темноте ничего не было видно.
Замечательно. Бейя сжует эту записку, а я так же далек от репортажа, как и был. Эвелин, скорее всего, умрет, не дождавшись моего возвращения.
Я побрел вдоль стены, пока не увидел свет фар. Он стал более тусклым. Замечательно — ко всему прочему садится аккумулятор. Я бы не удивился, обнаружив Брэдстрита, сидящего за рулем моей машины и отправляющего репортаж по моей «горячей линии».
Не было никакой возможности добраться до палатки без включенных фар среди черной, как деготь, колхидской ночи; оставалось только надеяться, что Лако не заметит меня.
Рубашка изодралась в лохмотья; я бросил ее в машине и целую Вечность спускался в темноте с хребта, таща на себе переводчик и передатчик. Щель в стенке палатки оказалась маловата, чтобы пролезть через нее с двумя громоздкими ящиками. Я поставил их на землю, влез а палатку, втащил оборудование, и тут раздался голос Лако.
— Ты что-то припозднился, Джек. Стражники Санда удрали часа Два назад. Не надо мне было звать их на помощь… Они, стало быть, ушли, а ты явился… Брэдстрит тоже здесь?
Я обернулся. Лако выглядел так, словно неделю не спал.
— Почему бы тебе не убраться тем же путем, что пришел? А я притворюсь, будто тебя не видел, — сказал он.
— Я приехал за репортажем. Думаешь, я уйду теперь, когда напал на тему? Мне надо повидаться с Хауардом.
— Нет, — отрезал Лако.
— Должен тебе сказать… — начал я и автоматически полез за удостоверением. Подумал, что бейя, наверное, уже совершенно изглодала мою карточку, если не отвлеклась на послание Эвелин. — Короче, ты не имеешь права препятствовать сбору информации.
— Он умер, — ответил Лако. — Я похоронил его сегодня вечером.
Я пытался выглядеть так, словно просто собрался выдать очередной репортаж о сокровищах и, конечно же, не заметил то, что лежало в гамаке. Думаю, вел я себя правильно, поскольку непохоже было, что Лако что-либо подозревает. Может быть, он все еще пребывал в шоке.
— Умер? — переспросил я, пытаясь вспомнить лицо Хауарда, но перед глазами стояло обезображенное лицо Эвелин… и руки, схватившие мою рубашку… они резали ткань, словно бритвы…
— А Каллендер?
— Тоже умер. Все умерли, кроме Борхарда и Херберта, но и те не способны что-либо произнести. Ты пришел слишком поздно.
Лямка аппарата-переводчика врезалась в плечо. Я поправил ремень.
— Что это? — спросил Лако. — Переводчик? Он может справиться с искаженной речью?
— Да. Но что происходит? Что случилось с Хауардом и остальными?
— Я конфискую твою аппаратуру, — сказал он.
— Не имеешь права, — возразил я и попятился. — У репортеров «горячей линии» свободный доступ.
— Не здесь. Дай сюда переводчик.
— Зачем? Ты же сам сказал, что Борхард и Херберт не могут говорить.
Лако пошарил у себя за спиной. Приказал:
— Бери свой передатчик и иди вон туда.
Он поднял керосиновый огнемет, сооруженный из чего-то, похожего на бутылку из-под колы, и зеркальца — одна из самоделок, которыми сугундули косили всех без разбора. Лако наклонил огнемет так, чтобы зеркальце оказалось йод висевшей над нами электрической лампочкой. Я поднял с земли передатчик.
Он повел меня через лабиринт ящиков и коробок в центр палатки. Мы прошли мимо пластиковых занавесей, за которыми, подумал я, может лежать в гамаке Борхард. Если Лако надеялся, что я потеряю ориентировку, то он ошибался. Я легко мог найти Эвелин. Нужно было только следовать за паутиной электрических проводов.
Центр палатки напоминал склад: в беспорядке стояли контейнеры, валялось археологическое оборудование. Тюки и спальные мешки были навалены кучей рядом с кипой пластиковых коробок. В центре оказалась проволочная клетка, напротив нее — опутанный сетью электрических проводов холодильник. Большой, с двойными дверцами, старого образца, явно промышленного типа. Скорее всего, он попал сюда с одной из фабрик, производящих кока-колу. Нигде ни следа сокровищ, разве что все уже упаковано. Мне стало интересно, для чего предназначена клетка.
— Положи аппаратуру, — сказал Лако и начал снова возиться с зеркальцем. — Заходи в клетку.
— А где передатчик? — задал я вопрос.
— Не твое дело.
— Послушай, — сказал я, — у тебя своя работа, у меня — своя. Все, что мне нужно — это репортаж.
— Репортаж? — переспросил Лако. Он толкнул меня внутрь клетки.
— Как тебе такая тема: ты только что подвергся воздействию смертельно опасного вируса и находишься в карантине.
Сказав это, он протянул руку и выключил свет.
Да, вот это везение. Сначала бейя Санда, теперь Лако, и в результате, я знаю о событиях ничуть не больше, чем когда был у Лиси, и, возможно, через несколько часов свалюсь от страшного недуга, который сжирает Эвелин. Какое-то время я тряс решетку и призывал Лако. Потом попытался открыть замок, но во тьме ничего не было видно, только слышалось урчание холодильника. Когда он затихал, становилось понятно, что электричество вырубилось; так повторялось раза четыре. Потом я привалился к углу клетки и попытался уснуть.
Как только стало светло, я снял одежду и осмотрел себя — не появились ли наросты. Ничего не обнаружив, снова натянул брюки и ботинки. Написал записку на листке из блокнота и опять принялся трясти клетку. Пришла бейя. В руках она держала поднос с черствым куском местного хлеба, каменным сыром и бутылкой колы с вставленной в нее трубочкой. Хорошо, если это другая, не та, через которую пила Эвелин.
— Кто здесь еще? — спросил я у бейи, но она испуганно молчала. Видно, я здорово напугал ее вчера ночью.
Я улыбнулся.
— Ты ведь помнишь меня? Я подарил тебе зеркало.
Молчание.
— Есть ли другие бейи?
Она поставила поднос на картонный ящик и просунула хлеб в клетку.
— Ты одна?
Ей не удавалось просунуть бутылку сквозь проволоку. Понаблюдав минуту-другую за ее стараниями, я предложил:
— Давай вместе.
Я наклонился и принялся пить через трубочку, а она в это время держала бутылку.
Когда я выпрямился, она проговорила:
— Только я. Других бей нет. Только я.
— Послушай, мне нужно, чтобы ты передала Лако записку.
Она не ответила, но и не отошла от клетки. Я вытащил свою верную ручку с трехмерными буквами, но не стал протягивать ее бейе, боясь повторить ошибку вчерашнего вечера.
— Я отдам тебе ручку, если ты отнесешь записку Лако.
Она попятилась и прижалась к холодильнику; взгляд больших черных глаз не отрывался от предмета. Я нацарапал имя Лако на записке и сунул ручку в карман. Бейя проводила ее взглядом.