Страница 14 из 74
— Послушай, — сказал я. — Ты можешь взять это себе. В подарок. Только скажи хозяину, что я здесь.
Она попробовала подковырнуть объемные буквы своим черным ногтем. Не стоило давать ей удостоверение.
Я полез в рюкзак, достал бутылку колы и показал бейе. Она отвела взгляд от карточки и попыталась схватить бутылку. Я отступил на шаг и сурово спросил:
— Где люди, которые копают? — И тут я вспомнил, что здесь все дела ведут женщины (если мелкие поручения сугундули и питье колы можно назвать делами). По крайней мере, они большую часть дня бодрствуют. Мужчины-бейи обычно спят, и женщины не обращают на них внимания, как и на любых других мужчин, если те не отдают прямых указаний. Но женщину они могут заметить.
— Где Эвелин Херберт?
— Большое облако, — ответила она.
Большое облако? Что это может значить? Сейчас не сезон гроз, способных промочить пустыню насквозь. Что это — огонь? Корабль?
— Где? — спросил я.
Она снова протянула руку. Я позволил ей почти дотянуться до бутылки.
— Где большое облако?
Она указала на восток, туда, где лавовый поток образовал невысокий хребет. В плоской котловине за ним обычно приземлялись корабли. Что, если какой-то другой корабль откликнулся на призыв Лако? Или корабль уже улетел вместе с археологами и сокровищами?
— Корабль? — спросил я.
— Нет, — ответила она и просунула руку сквозь ворота за бутылкой.
— Большое облако.
Я отдал ей бутылку. Она отошла и уселась на ступеньки перед главным зданием. Глотнула колы и принялась вертеть в руках мою карточку, заставляя ее посверкивать на солнце.
— Давно ли оно тут? — спросил я.
Конечно, она ничего не ответила.
По дороге к хребту я убедил себя, что бейя видела самум. Не хотелось думать, что судно уже ушло вместе с археологами. Если это корабль, то он еще здесь.
Но корабля не было. Еще не добравшись до вершины хребта, я увидел круг выжженной земли около полумили в диаметре — здесь всегда приземлялись корабли. Круг был пуст, но я поехал дальше и увидел «большое облако» — пластиковый купол посреди котловины. За ним стоял «лендровер» консула и несколько гусеничных машин, на которых, очевидно, перевезли сокровища из Спайни.
Я спрятал джип за лавовой стенкой и двинулся в обход, прячась за скалами, пока не увидел входную дверь. Перед палаткой на страже стояли два сугундули — лучшее доказательство, что сокровища там. Единственное постановление Комиссии гласило, что правительство, пославшее археологов, получает половину найденного, а аборигены — другую половину. Санд должен был обеспечить сохранность своей доли. Меня удивило, что Хауард, в свою очередь, не поставил стража, поскольку в постановлении говорилось, что любое жульничество лишает виновного всех прав на находки. У Лиси стражники буквально сидели на скелетах и глиняных черепках, чтобы не сомневаться: никто украдкой не сунет в карман большую берцовую кость, а если попробует, они заграбастают все находки, обвинив другую сторону в нарушении законов.
Мимо стражей Санда пройти не удастся. Если мне нужен материал для репортажа, надо проникнуть через заднюю дверь. Я пополз назад, к джипу, прячась от стражников за грядой скал. Свое «горячее» оборудование оставил в машине — не был уверен, что попаду внутрь, и не хотел, чтобы аппаратуру конфисковали, объявив, будто передача репортажей приравнивается к жульничеству. Кроме того, черная лава была изрыта ямами с острыми краями, и не хотелось рисковать аппаратурой.
Пока удавалось, я крался скрытно, затем метнулся по песку к той стороне палатки, что была подальше от консульского «лендровера», и нырнул под верхний слой ткани. У палатки не было заднего входа. Этого я не ожидал. У археологов Лиси имелась похожая палатка, где они хранили свои глиняные горшки, и там был вход сзади, под верхним тентом. А стенки этого «большого облака» оказались заставлены изнутри ящиками и оборудованием.
Я медленно продвигался вдоль палатки, пока не нашел место, где пластик был немного надорван, и расширил отверстие ножом. Заглянув в щелку — обзор был очень плохой, на несколько футов, — я проскользнул внутрь.
И насмерть перепугал маленькую бейю, которая сжимала в руках бутылку колы и боязливо жалась к одному из упаковочных ящиков. Я и сам испугался.
— Ш-ш-ш, — прошептал я и прижал палец к губам. Она не вскрикнула, только изо всех сил сжала свою бутылку и попятилась.
— Эй, — сказал я мягко, — не бойся. Ты ведь меня знаешь.
Теперь стало ясно, что Санд в палатке — это была его бейя. Ту, пожилую, очевидно, оставили караулить лагерь.
— Помнишь, я подарил тебе зеркало? — зашептал я. — Где твой хозяин? Где Санд?
Она остановилась, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
— Зеркало, — сказала она и кивнула. Но не подошла ближе, только перестала сжимать бутылку.
— Где Санд? — снова спросил я. — Где археологи? — Она молчала.
— Где Эвелин Херберт?
— Эвелин, — повторила она и вытянула грязную ручку, показывая в сторону пластиковой занавески. Я нырнул туда.
Эта часть палатки была выгорожена пластиком, так что получилось подобие комнаты с низким потолком. У одной стенки стояли ящики, заслоняя проникавший в палатку вечерний свет, и рассмотреть что-либо было трудно. Около стены висело что-то вроде гамака. Слышалось тяжелое, неровное дыхание.
— Эвелин? — спросил я.
Бейя тоже вошла в комнатку.
— Здесь есть свет? — спросил я ее. Она проскользнула за моей спиной и включила одинокую электрическую лампочку, свисавшую вниз из клубка проводов. И снова отошла к дальней стене.
— Эвелин? — повторил я, приподнял пластиковый полог и охнул.
— Наверное, это прозвучало, как стон. Закрыв лицо рукой, словно пытаясь спастись от огня и дыма, я отпрянул, едва не упав на маленькую бейю и придавив ее к хлипкой стене так, что стенка чуть не прорвалась.
— Что с ней случилось? — я схватил бейю за худенькие плечи. — В чем дело?
Она страшно перепугалась. Я понял, что ответа не дождусь, отпустил ее, и она так вжалась в складки пластиковой стенки, что почти исчезла.
— Что с ней? — настойчиво прошептал я и услышал, что в голосе звучит ужас. — Это какой-то вирус?
— Проклятие, — сказала маленькая бейя.
И тут погас свет.
Я стоял в темноте, слышал тяжкое, мучительное дыхание Эвелин и свое собственное — частое, испуганное — и на какой-то момент поверил бейе.
Затем свет снова зажегся, я увидел пластиковый полог гамака и вдруг понял, что нахожусь в нескольких шагах от самого сенсационного репортажа всей своей жизни.
— Проклятие, — повторила маленькая бейя, а я подумал: «Нет, не Проклятие. Это моя удача».
Я подошел к гамаку, двумя пальцами приподнял пластиковый полог, чтобы посмотреть на то, что осталось от Эвелин Херберт. По самую шею она была накрыта одеялом, а руки, лежавшие поверх одеяла на груди, были изуродованы пятигранными белыми наростами. Целиком, вплоть до ногтей. В углублениях между ними кожа настолько истончилась, что казалась прозрачной. Виднелись вены и пульсирующая в них красная жидкость.
Такие же наросты покрывали лицо женщины, даже веки; они виднелись и во рту. На скулах белая сеть казалась тоньше и выше, кожа выглядела настолько тонкой, что удивительно, как не торчали наружу кости. У меня мурашки побежали по телу при мысли о том, что на пластике может быть вирус. Значит, я заразился, едва вошел в комнату.
Женщина открыла глаза, и я так вцепился в полог, что чуть не сорвал его. Сеть крохотных наростов, не толще паутины, покрывала ее глаза. Непонятно, видит ли она меня.
— Эвелин, — сказал я. — Меня зовут Джек Мертон. Я репортер. Вы можете говорить?
С ее губ сорвался какой-то приглушенный звук. Она закрыла глаза и попыталась еще. На этот раз внятно проговорила:
— Помоги мне.
— Что нужно сделать? — спросил я.
Она издала ряд звуков, которые представлялись ей словами, но разобрать их было невозможно. «Идиот, оставил переводчик в джипе», — подумал я с отчаянием.