Страница 21 из 21
Через год Анна вышла замуж. Вон и Пушкин, умирая, говорил жене: «Два года носи траур, потом выходи замуж». А Дмитрий любил Пушкина. Все шутил с Анной его словами: «Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя…»
Человек, за которого вышла Анна, давно ухаживал за ней. Они были сослуживцами. Еще до войны на дни рождения Аркадий Семенович присылал Анне цветы. Когда-то он был женат, но уже много лет как разошелся с женой. Аркадий Семенович всегда был любезен, заботлив. Часто заходил за ней домой. Расспрашивал о Дмитрии. Подолгу смотрел его фотографии. И Анне было приятно все это: его чуткость, деликатность, внимание к памяти Дмитрия. Именно возможность говорить с ним о прошлом, о Дмитрии особенно привлекала Анну. О замужестве она сперва не думала, хотя и знала, что Аркадий Семенович любит ее. Аркадий Семенович покупал Андрейке книги, игрушки, рассказывал ему про войну — он бывал на фронте и был награжден орденом Красной Звезды. Анне казалось, что Аркадий Семенович возится с ее сыном не только из-за любви к ней, но и потому, что Андрейка искренне ему нравится. Это и решило дело. Конечно, на решение Анны влияло и настойчивое давление матери (Аркадий Семенович матери очень нравился), и ночное одиночество, полное женской тоски и часто слез.
У Аркадия Семеновича была отдельная квартира из трех комнат. Он настоял на том, чтобы держать домработницу. Впервые за много лет Анна вздохнула свободнее. Супруги часто бывали в театре, в филармонии. Анна помолодела, похорошела. Мысли о Дмитрии приходили реже. Потому что говорить о нем с Аркадием Семеновичем в их новом положении было неудобно. Ведь теперь рука Аркадия Семеновича ночью лежала на ее груди.
Только сын беспокоил Анну. Он как-то слишком быстро взрослел и удивлял своим серьезным, солидным поведением. Особенно когда бывал вместе с Аркадием Семеновичем. На замечания отчима Андрейка отвечал подумав, неторопливо, взвешивая слова, и этим иногда раздражал Аркадия Семеновича, но тот всегда сдерживался.
— Андрей, привыкай класть вещи на свои места, — говорил Аркадий Семенович. — Этот журнал дорогой и редкий. Совершенно незачем неделями держать его на столе. Для таких вещей и существует книжный шкаф.
— Я могу вообще не трогать эти журналы, если вы не хотите этого. — Андрей говорил Аркадию Семеновичу «вы».
— То, что ты говоришь, — грубо, — обрывала Анна сына. — Неужели ты не понимаешь, что Аркадий Семенович прав?
— Ничего страшного. Просто я избаловал его подарками, — успокаивал Аркадий Семенович Анну. — Никогда не надо слишком баловать детей, когда они в таком возрасте.
От Аркадия Семеновича у Анны родилась дочь. Назвали ее Леночкой. Это случилось ранней весной, в конце марта.
В ближайшее воскресенье после того, как Анна вышла из больницы, Аркадий Семенович решил созвать родственников и знакомых на смотрины. Воскресенье приходилось на второе апреля — день смерти Дмитрия, но Анна так замоталась с хлопотами по дому и возней с Леночкой, что забыла об этом.
В субботу, когда Андрейка пришел из школы, Анна обняла его за плечи, повела к кроватке дочери. Андрейка ее еще не видел. Леночка спала. Розовый кружок от соски совсем закрывал ее ротик.
— Вот видишь, какая у тебя еще маленькая и глупенькая сестренка, — сказала Анна.
— Да, мама, — ответил Андрейка и поежился под рукой матери.
Анне показалось, что ему неприятно то, что она его обнимает. Мальчикам часто претит лишняя ласка. Анна убрала руку. Тем более Леночка чмокнула губами, соска вывалилась из ее рта и нужно было соску поправить.
— Мама, завтра день, когда убили папу? — Андрейка крутил шарик на кроватке Леночки и не смотрел на Анну.
— Да, завтра второе апреля, — тихо сказала Анна. Ей было стыдно, что она забыла об этом.
— У нас будут гости?
Шарик, который крутил Андрейка, пронзительно заскрипел. Леночка проснулась и заплакала. Анна была рада этому.
Когда муж вернулся с работы, Анна вышла к нему в переднюю.
— Аркадий, дорогой. — Она взяла его за рукава пальто. — Аркадий, у меня большая просьба к тебе.
— Да, да, говори. — Аркадий Семенович был в превосходном настроении. Все последнее время он всячески показывал свою благодарность Анне за дочь, и чувствовалось, что он очень растроган ее появлением.
— Аркадий, завтра день памяти Дмитрия. Может быть, можно будет перенести эти смотрины…
Аркадий Семенович побледнел, осторожно высвободил свои руки из ее и нагнулся, чтобы поправить галоши на полу под вешалкой.
— Я, конечно, понимаю тебя, Аня, — начал он выпрямляясь. — Но что же ты раньше молчала? Я уже оповестил всех… Будет неудобно. И потом, мне кажется, мне тяжело это говорить, но такое событие, как рождение Леночки, — это как бы… как бы символ… — Он нервно пощелкал пальцами, подбирая слово, но так и не подобрал его.
Однако Анна поняла, о каком символе он хотел сказать, и молча согласилась.
Ночью, когда Анна кормила Леночку, то плакала. Леночка маленькими ручонками теребила ее грудь, язычок щекотал сосок. Анна прижимала к себе теплое тельце дочери, думала: «Какое было бы счастье, если бы осталась могила и горе…»
Весной светлеет в Ленинграде рано и птицы начинают чирикать тоже очень рано. Они чирикают так громко, что слышно даже через стекло закрытого окна.
Муж Анны крепко спал на соседней кровати. За стенкой спал и разговаривал во сне Андрейка.
Разбитая каска в леске у поселка была еще засыпана снегом, а на березах вокруг хоть и покрытые ледком, но набухали почки.
Анна все не могла понять, правильно ли она сделала, что согласилась с мужем. Поэтому она и плакала.
Короткий рассказ
(1960)[7]
Был вечер, октябрьский, ленинградский, сумрачный, зябкий.
И было зябко, серо в душах.
И самое цветистое вокруг — были женские крашеные губы. Красные крашеные губы женщины, которая сидела на диване и молчала.
И герой рассказа смотрел на эту женщину и ждал, что она поможет ему жить, поможет уйти от самого себя, поможет объяснить и принять тот сумрачный октябрьский мир, который качался за пыльными окнами черными и голыми ветвями старых тополей. И старый канал, с водой холодной и густой от холода, морщился у ног старых и морщинистых тополей. И старый, серый от времени кирпич петербургских домов, пакгаузов, задымленных труб тоже ждал от женщины ответа. И нежности.
Нежности не было.
Была только тоска, тягучая, как дым заводов возле окраин города, в том месте, где залив подтягивается к самым набережным.
— Не уходите, — сказал мужчина. — Не уходите, пожалуйста.
Она все-таки ушла. Он остался один.
И долго курил. Он все не мог начать работать и понимал, что не сможет сегодня работать. И мучился от этого.
А за сизыми окнами стыли и качались старые тополя и старый, темный от времени кирпич. А потом пошел снег.
В снегу летали голуби.
О рассказе «Две осени»[8]
Думая о том, что же сказать по поводу моего рассказа о Чехове, я листал старые записи и в «Записной книжке штурмана на 1954 год» нашел несколько строк. Одна из них: «Может ли талант мешать человеку жить?» И вторая: «Мангусты — зверьки из породы ихневмонов. (Примечание в книге.)». Здесь же расписание рейсовых катеров из поселка Дровяное в Мурманск… В те времена я еще не думал, что буду когда-нибудь писать книги. Однако с этих записей, очевидно, и началась во мне какая-то внутренняя работа над тем рассказом о Чехове…
Я помню, как, сидя в своей каюте на спасательном судне «Вайгач», читал о Чехове и удивлялся непонятности Антона Павловича как человека. Противоречивости его. Вероятно, не многие знают о том, что Чехов был великолепный прыгун в воду. С самого детства на лбу его, скрытый под волосами, был шрам — след неудачного прыжка в воду, когда камень раскроил голову. А когда Чехов возвращался с Сахалина, он развлекался тем, что прыгал за борт с носа идущего полным ходом океанского судна, а потом ловил трос, свисающий с кормы, и по этому тросу забирался назад. Для такого трюка мало быть смелым и ловким. Нужно еще где-то быть и озорником. Как-то совсем не вяжется строгая внешность Антона Павловича, его близорукость, пенсне, с таким озорством.
7
Публикуется впервые.
8
Из выступления на Ленинградском телевидении в конце января 1961 года. Публикуется впервые.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.