Страница 97 из 113
Если мистериальные культы несли утешение душе, то боги-целители приходили на помощь телу. Для них эллинистическая эпоха стала крайне благоприятным периодом. Культ Асклепия распространился от главного святилища в Эпидавре, которое продолжало привлекать верующих и в котором учащались случаи чудесного исцеления. Тем не менее бог требовал от поклоняющихся кое-что еще, помимо традиционного ритуала очищения: здесь добавлялось требование более возвышенное — требование нравственной чистоты. Эпиграмма, начертанная на храме (Палатинская антология. XIV, 71), выражает эту идею таким образом: «Пусть будет чист тот, кто вступает в этот храм, где воскуряется фимиам! Быть чистым — значит иметь лишь святые помыслы». Впрочем, если во врачебной практике в традициях Гиппократа имели прецеденты исцеления, даруемого Асклепием; безусловно, немалую роль в этом играли психологические средства, такие как самовнушение. Из Эпидавра культ распространился во многие другие места, например в Балаграи, в Ливии, возле Кирены, или в Лебену, на Крите. Эпиграмма Каллимаха (Эпиграмма. 54) предназначалась для вотивной таблички, посвящаемой лекарем Акесоном в храме Балаграи. Посвящавший обещал богу внести в храмовую казну дар в 100 драхм (одну мину), если его больная жена поправится. Он исполнил свой обет и упомянул об этом в посвятительной надписи на небольшой раскрашенной дощечке, которую прикрепил в храме по обету. Живой и занятный тон, который он использует, демонстрирует ту доверчивую непринужденность, с которой относились к своим богам греки: «Ты получаешь всю сумму долга, Асклепий, о котором Акесон договорился по обету ради своей жены Демодики: имей это в виду! Впрочем, если ты случайно забудешь об этом и о том, что тебе потребовалась одна мина, сия табличка это удостоверит».
Самый величественный храм Асклепия находился тогда на Косе, родине Гиппократа. Медицинская школа, имевшая здесь своих учеников и последователей, процветала и пользовалась большой популярностью. Находящаяся вне города, на отлогом склоне холма, где был благодатный источник, необходимый для любого лечения, на земляной насыпи в конце IV века до н. э. был выстроен храм и монументальный жертвенник. Поэт Геронд в 270 году до н. э. с иронией воспроизводит эту обстановку в своем произведении «Женщины, жертвующие Асклепию». Две кумушки скромного происхождения приходят в храм, чтобы освятить там петуха и принести вотивную табличку в благодарность за исцеление. Они любуются мраморными статуями, изображающими Асклепия и Гигиею («здоровье»), его дочь, стоящими возле жертвенника и изваянными двадцатью или тридцатью годами ранее сыновьями великого Праксителя. Они восторгаются другими произведениями искусства: группой, изображающей ребенка, обнимающего гуся за шею, портретом женщины с Коса, чье сходство с моделью их поражает. Они проходят в храм, двери которого только что открыл священнослужитель — неокор. Там они рассматривают чудесные картины художника Апеллеса, на которых изображены приготовления к жертвоприношению и которые приводят их в восторг своим реализмом, создающим полную иллюзию достоверности. Наконец, они кладут свой обол «в пасть бронзовой змеи», которая служила крышкой сосуда для сбора пожертвований и, довольные, удаляются, чтобы устроить у себя застолье с петухом, которого они только что заклали, не забыв отделить от него заднюю часть в пользу неокора, который таким образом получал свою плату натурой. Этот диалог — живописнейшая картина, воспроизводящая сцену из повседневной религиозной жизни.
Чтобы принимать растущие толпы паломников, во II веке до н. э. храм на Косе был значительно расширен: уже существующая площадка была надстроена еще двумя, полностью преобразившими ансамбль. Нижняя образовывала широкую четырехугольную площадь примерно 100 х 50 м, ограниченную стеной, опирающейся на первоначальную террасу, и большим портиком, занимающим три другие стороны: это была зона приема, куда попадали по пандусу и через проем портика. Оттуда широкая лестница вела в зону жертвенника и в храм. Наконец, еще выше находилась третья площадка, венчающая ансамбль и отражающая в обратном порядке расположение первой террасы: портик на три стороны, четвертая открывается на святилище и деревню, наверху крепкая подпорная стена; в середине этого верхнего яруса возвышался новый храм, больше старого, с прекрасным дорическим перистилем; он был обращен к первоначальному жертвеннику, расположенному на среднем ярусе, и их связывала монументальная лестница, заканчивающаяся фасадом верхнего храма. Эта внушительная архитектурная композиция с тремя ярусами, обрамленными портиками. Стремление подчеркнуть симметрию с помощью расположенных на одной оси лестниц и верхнего храма отвечала новому вкусу: она предваряла величественные ансамбли, которые так любили римляне в эпоху империи и первый потрясающий пример которых на итальянской земле явил собой храм Фортуны в Пренесте (Палестрине), сооруженный во времена Суллы.
* * *Асклепий был не единственным богом-целителем. Эту роль играли также многие другие божества, боги или герои. Например, Сарапис — оригинальное творение этой эпохи, заслуживающее особого внимания: это действительно замечательный пример того, как греки в соприкосновении с религиями завоеванных или варварских народов иногда заимствовали у них богов, чтобы ввести их в эллинический пантеон. Это обогащение греческой религии чужеземными элементами считается, не без основания, одним из главных вкладов эллинистической эпохи. Следовало бы также изучить характер этих заимствований, и пример Сараписа здесь показателен. Происхождение нового культа является предметом противоречивых традиций, которые приписывают его введение одному из трех первых лагидских монархов. Но авторитетные документы свидетельствуют, что он был установлен в эпоху Птолемея I Сотера; в любопытном фрагменте у Тацита (История. IV, 83–84) рассказывается, что этот царь увидел сон, который внушил ему привезти из храма в Синопе на Черном море статую этого бога. После совета с Дельфийским оракулом Птолемей не без труда добился, чтобы народ Синопы отдал ему эту божественную статую, изображавшую у них Зевса, но «хтонического» Зевса, напоминающего Аида, хозяина преисподней, связанного с Персефоной. Привезенная в Александрию, статуя была установлена в старом египетском квартале Ракотис, где для нее был построен храм на месте маленького местного святилища Сараписа и Исиды. Имя Сараписа, по-египетски Осераписа, носил местный бог, в котором соединились две божественные личности, первоначально четко разделявшиеся: знаменитый Осирис, супруг Исиды, и бык Апис, которому поклонялись египтяне в Мемфисе и мумия которого хранилась в огромном подземном некрополе в Серапеуме. Имя Сараписа было дано новому богу, привезенному из Синопы в Александрию, но кроме этого ничего египетского больше в нем нет: во всем остальном это абсолютно греческий бог. Благодаря различным документам нам известен вид этой статуи. Она напоминала статуи Зевса, Аида и Асклепия: величественная голова с длинными волосами, крупными прядями, спускающимися на лоб, и густой бородой; голову вместо головного убора венчала своего рода высокая корзина почти цилиндрической формы — калаф, который называли также латинским словом модий, с растительным орнаментом из оливковых ветвей или пшеничных колосьев. Бог был задрапирован в греческие одежды; он сидел на троне, возле которого находился Кербер, чудовищный пес преисподней. Другие изображения на имперских монетах показывают Сараписа стоящим, полуобнаженным, с жезлом в руке и калафом на голове, с сидящим у его ног Кербером, что напоминает изображения Зевса, только без калафа и Кербера. Считается, что его первая статуя была сделана Бриаксием, знаменитым скульптором IV века до н. э., работавшим около 350 года до н. э. в мавзолее Галикарнаса. Скульптор действительно во второй половине IV века до н. э. с большой долей вероятности мог выполнить для Синопы эту статую Зевса-Аида (Юпитера-Диса), о которой говорит Тацит. Во всяком случае, хотя он и был переименован в Сараписа в Египте, в его облике для греков не было ничего необычного.