Страница 74 из 113
Столь распространенный обычай имел очевидный смысл. Давая династическое имя городу, царь провозглашал его своим: он ставил свою печать на территорию. Он также разделял славу, которой эллинистическая традиция наделяла основателей — богов или героев. Первыми историческими трудами Греции были поэмы, пересказывающие историю — для нас мифическую — основания городов. Эллинистическая история вернулась к этой теме, как мы увидим, говоря о Каллимахе. Поэтому, когда царь вместо основания нового города давал династическое имя уже существующему, это был не беспричинный поступок, не просто замена одного названия другим в архивах, общественных документах и на картах. Такая операция, которую древние называли метономасия («переименование»), имела религиозное значение: она сопровождалась ритуалами и иногда приводила к переносу гражданского центра, даже если новое местоположение находилось вблизи старого. В данном случае городское благоустройство могло существенно улучшить условия жизни в полисе: так, Лисимах построил новый Эфес на значительном расстоянии от прежнего города, чей порт был занесен аллювиальными наносами реки Каистр; он построил там новый порт и новую крепостную стену и назвал город Арсиноей — по имени своей жены, дочери Птолемея Сотера, будущей царицы Египта, это название не прижилось, но новый город быстро стал самым процветающим полисом Малой Азии.
Самый поразительный и самый значимый пример метономасии представляет собой Киренаика времен Птолемея III Эвергета. Брак молодого царевича, назначенного наследником своего отца Филадельфа, с Береникой, дочерью царя Магаса, который правил в Кирене, примирил оба царства. Тем не менее после восшествия на престол Эвергета в 246 году до н. э. пришлось предпринять военный поход в Киренаику, чтобы подавить сопротивление полисов в регионе, которые отказывались признавать лагидскую власть. Барка, Тохейра, Эвгеспериды, расположенные на западе греческой Ливии, были завоеваны. Эпиграмма Каллимаха (Эпиграммы. 37) напоминает об этих событиях. Это посвящение, оставленное в храме лагидского божества Сараписа от имени наемника, уроженца критского города Литтос, служившего в войсках Птолемея во время этой кампании: «Литтиец Менитас, посвящая это оружие, заявляет: „Смотри, вот мой лук и мой колчан, Сарапис. Я даю их тебе! А стрелы остались в телах жителей Эвгесперид”». Чтобы наказать бунтовщиков, Птолемей III нанес удар по древним городам, кроме Кирены, чья лояльность была вне сомнений. Три других подверглись метономасии, сменив свои изначальные названия на династические лагидские имена. Барка, древний внутренний полис, граничивший и соперничавший с Киреной, сместился к своему порту, который был расположен в 25 км от него и который получил название Птолемаида, заместил свою метрополию и стал управлять ее богатой территорией. Тохейра, старая морская аггломерация, появившаяся на заре колонизации, теперь стала называться Арсиноей. Эвгеспериды, самый западный греческий полис в Африке, известный по древнему мифу о Гесперидах и путешествии Геракала в Ливию, потерял свое традиционное название и был переименован в честь Береники, официально признанной царицы, дочери Магаса: кроме того, город был слегка смещен к западу, к более удобному порту между рекой Сирт и заливом, в котором он до тех пор располагался. Окруженный новой стеной, он пережил новый расцвет.
Таким образом, государи перекраивали мир своей властью. Если представить материальные условия, в которых они управляли этим древним миром — таким разрозненным, таким трудным для сообщения, таким разнородным, остается лишь удивляться, что эти монархические государства просуществовали так долго и оставили такой глубокий след в самых разных странах. Перемещаясь лишь на лошадях и лодках, цари умудрялись следить за своими землями, передавать свои приказы, получать новости и сообщения. Конечно, они вели войны, поскольку это был непреложный закон, которому подчинялся греческий и варварский мир. Но они также создавали и сохраняли сложные политические союзы, поощряли инициативы, помогали народу, потому что это была их функция, по крайней мере, они были в этом убеждены, и общественное мнение это признавало. Вряд ли столь здравомыслящее и столь изысканное общество просто так позволило бы воплотиться верховной власти в одном-единственном человеке. Несомненно, они смутно ощущали необходимость такой исключительной персонализации власти: эффективность и долговременность системы позволяли это предполагать. Во всяком случае, то, что этот исторический феномен так долго сосуществовал с социальными, политическими и ментальными рамками греческого полиса, не нарушая их, придавало эллинистической эпохе поразительную оригинальность.
Глава 8
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ И НРАВЫ
Как жили люди в этом столь обширном и разноликом эллинистическом мире, где сосуществовали две такие разные формы государства, как полис и монархия — и та и другая собственно греческие, — которые поддерживали между собой сложные и противоречивые отношения? Как изменились с классической эпохи рамки повседневной жизни? Как повлияли на обычаи и нравы эллинов деятельность Александра и его преемников? На эти вопросы мы попытаемся ответить, сосредоточившись на наиболее оригинальных аспектах греческой цивилизации этого трехсотлетнего периода.
Разумеется, во многом, особенно в Элладе, изменения в обычаях не были существенными. Но, естественно, имела место эволюция по отношению к классической эпохе, где, впрочем, уже в IV веке до н. э. появились предвестники этой эволюции, столь очевидные, что, как говорилось во введении к этой книге, некоторые современные историки возводят начало эллинистической эпохи к середине IV столетия до н. э. Если, таким образом, архаическую и классическую цивилизацию греческого мира можно было представить в относительно простой и последовательной форме, то здесь речь идет уже не о том, чтобы нарисовать другую, столь же последовательную картину, но внести в прежнюю необходимые уточнения относительно того, что подверглось изменениям. Замечания, приведенные далее, не преследуют цель дать обобщенную картину жизни этой эпохи — слишком богатой и слишком сложной, чтобы ее можно было упрощать.
Собранные в произвольном порядке, они скорее побуждают к свободному размышлению о способности эллинов приспосабливаться к новым условиям жизни и выводить из этого опыта правила поведения и образ мысли, позволяющие им превосходить одних и извлекать пользу с помощью других. Словом, эта глава — своего рода «эссе об образе жизни», которое не стремится что-то доказать, но лишь экспонирует.
Экономика в эллинистическом мире оставалась, как и прежде, по преимуществу аграрной. Основным богатством была земля, мы это неоднократно повторяли, и жизнь людей напрямую зависела от землепользования. Это было очевидно в крупных монархиях, но в неменьшей степени это относилось и к полисам: не было полиса, который бы мог выжить, не имея территории, хоры, которая обеспечивала бы его средствами существования. Старое сочетание городского конгломерата и окрестных территорий, используемых земледельцами и пастухами, оставалось общим правилом для греков; отсюда значение, которое приобретали для них пограничные споры, даже если речь шла о бедных участках для выпаса в горах и, что касается прибрежных островов, об их владениях на континенте, которые обеспечивали их значительной долей ресурсов. Такие продолжения территории за проливом назывались переем — буквально «земля на другом берегу» пролива. Нам известно об их расширении и жизненной необходимости для некоторых крупных островов Эгейского моря, таких как Фасос к северу у фракийского побережья, Самос, лежащий напротив Ионии, и Родос вблизи Карии. Когда после сражения при Пидне римляне лишили Родос большей части анатолийского перея, это стало для богатого полиса серьезным ударом, последствия которого проявились быстрее, чем эффект от конкуренции, вызванной созданием свободного порта Делос.