Цивилизация Древней Греции

Что касается индивидуальных случаев, наиболее распространенной была процедура, примеры которой мы встречаем в Дельфах с начала II века до н. э. и во многих других греческих святилищах. Раб, которого хозяин отпускал на свободу за выкуп, обращался как к посреднику к богу, то есть к служителям храма: уплаченные деньги помещались в священную кассу, которая передавала их владельцу раба, как если бы его покупал бог. В общем, это была фиктивная продажа божеству, которое по условиям сделки предоставляло только что приобретенному рабу свободу. Выгода от божественного посредничества в этой сделке, которое удивляет на первый взгляд, состоит в том, чтобы гарантировать ее силу и законность. Кроме того, в соответствии с законом поручители, которыми выступали горожане, как и свидетели, упоминались в акте. Обнародование его текста в святилище, массу примеров чего предлагает храм Аполлона в Дельфах, все стены которого испещрены такими текстами, теснящими друг друга, должно было гарантировать вольноотпущеннику, что впредь никто не сможет обращаться с ним как с рабом. Образец дельфийских документов об освобождении в основном почти не изменился за время существования этого обычая — со II века до н. э. до начала эпохи поздней Римской империи. После даты, привязанной к имени архонта, ежегодно назначаемого в Дельфах, с указанием месяца, шла формула акта продажи: «Такой-то, сын такого-то, продал Аполлону Пифийскому человека мужского (или женского) пола, именуемого… и происходящего из… за такую-то сумму в соответствии с прошением о покупке, которое он (или она) продал богу». Далее следовали имена поручителей и призыв к свидетелям, удостоверяющим законность совершаемого освобождения, которые в случае чего несли ответственность. Наконец, шел список свидетелей. Случалось также, что текст содержал дополнительное условие, оговаривающее, что до смерти своего хозяина освобождаемый раб продолжает служить ему с покорностью и преданностью. В этом случае освобождение фактически вступало в силу через неопределенный срок.

Большое количество таких документов, их неизменная и четкая форма, привлечение многих поручителей и свидетелей очень показательны: освобождение раба, собравшего необходимую сумму, чтобы купить свою свободу, не было редкостью; оно контролировалось магистратами и гражданами, которые несли ответственность за эту сделку. Святилище, в котором она заключалась, создавало соответствующую обстановку, чтобы окружить ее атмосферой строгости и взаимного доверия, которых она требовала. Условная продажа богу, хотя речь шла о выкупе рабом, имевшем достаточно денег, своей свободы, не означала, что обеими сторонами двигала некая мистическая цель, о чем тексты явно не сохранили никаких следов, Она лишь отражает тесную связь между мирским и священным, между полисом и его культами, которая совершенно естественно заставляла индивида добиваться и получать для важных актов повседневной жизни освящение религиозной власти, которая оставалась весьма существенной и авторитетной силой в государстве.

Если добиться освобождения становилось легче, если оно обставлялось новыми законными гарантами, если нравы в целом эволюционировали в направлении гуманизации рабского состояния, особенно в рамках семьи, то различие между свободным человеком и рабом в эллинистическом полисе сохраняло свое фундаментальное значение. Даже если в рабе стали больше видеть человека, то это, во всяком случае, был человек, лишенный существенных человеческих прав, — человек вне полиса. Поскольку сущность свободного человека — принадлежать к какому-либо полису. Даже чужеземец, живущий не в родном полисе, подчеркивал свои связи с ним и добавлял к своему имени прилагательное, называемое этническим, которое выражало эту принадлежность: поэт Каллимах и ученый Эратосфен, хотя и жили в Александрии, считались киренейцами, так же как Аристотель, вынужденный рано покинуть родной город Стагиру — ничем не выдающийся полис, тем не менее остался на века Стагиритом. Географ Страбон, объездивший в конце I века до н. э. весь античный мир, не забыл, что он уроженец Амасии в Понтийском царстве. Что бы ни говорили иногда об эллинистическом космополитизме, сила и первичность гражданских связей признавались всеми.

Политическая организация полисов существенно не изменилась после Александра. Как мы видели на примере Аполлонии Понтийской, народное собрание и Совет (даже если эти два института назывались иначе) везде оставались двумя главными органами государства с магистратами, играющими роль исполнительной власти. Как отмечал Аристотель, отдельные случаи государственного устройства редко отвечают какому-то режиму в чистом виде — хоть демократическому, хоть аристократическому (этот последний, основанный на власти знатных по рождению, практически не отличался от олигархического режима, основанного на власти денег: оба в действительности имели тенденцию к смешению).

Большинство полисов имели смешанный образ правления, который в зависимости от обстоятельств склонялся то в одну, то в другую сторону: либо к народовластию, осуществляемому через лидеров «черни» (древние историки с удовольствием употребляли для обозначения масс уничижительные термины), либо к власти богатых, которые сами себя именовали лестным эпитетом «хороших» или «честных людей». В той мере, в какой мы можем оценить при крайнем многообразии этой конституциональной истории и недостатке наших источников некую общую тенденцию, нам представляется, что большая часть полисов, включая Афины, как правило, придерживалась традиционного строя, основанного на уважении законов предков, которые, по существу, стояли на страже привилегированного положения имущих. Разумеется, это не исключало определенного народного недовольства, которое могло вылиться в мятеж, если находился лидер, способный им управлять. Так, Агафокл, исполнявший в Сиракузах функции стратега, смог захватить власть в 317–316 годах до н. э., организовав против олигархов, которые управляли городом, восстание бедняков, поддержанное армией, которое быстро переросло в грабежи и резню, Эта внутренняя напряженность иногда усугублялась вмешательством извне. Так произошло, например, в Кирене в 322–321 годах до н. э. во время конфликта киренейцев с авантюристом Фиброном, завершившегося в результате всяких перипетий установлением лагидского господства в этой стране: демократы и собственники пытались заручиться поддержкой авантюриста, который хотел захватить Ливию, а многие аристократы получили убежище и покровительство у Птолемея, чей полководец Офелла с помощью этих беженцев разгромил Фиброна и подчинил Кирену власти александрийского сатрапа. Примечательно, однако, что закон, изданный тогда Птолемеем в Кирене, насколько он известен нам по чрезвычайно интересной надписи, не ограничивался восстановлением изгнанников в правах и введением лагидского контроля за политической обстановкой в полисе с присвоением царю пожизненного звания стратега; если возвращались главные рычаги аристократического управления, то новый закон вносил в него существенную поправку, увеличивая в десять раз число полноправных граждан, которое вырастало с 1000 до 10 000 человек. Этой значительной уступкой народу Кирены Птолемей, очевидно, намеревался удовлетворить требования демократов и, таким образом, вернуть мир в полис; это стремление не получило своего политического завершения, но оно продемонстрировало, что позиции диадохов, а в свое время и Александра, в отношении полисов определялись не симпатией к тому или иному образу государственного устройства или к той или иной партии, а лишь обстоятельствами и сиюминутными интересами монарха. Так, мы видели, как Антигон Одноглазый и его сын Деметрий в официальном заявлении даровали «свободу полисам» и отменили в Афинах консервативный режим Деметрия Фалерского, чтобы одолеть Кассандра, тогда как Гонат, их прямой наследник, обычно опирался на местные тирании, которые пресекали деятельность демократии. Эта сложная политическая игра, где различные группировки зачастую сталкивались друг с другом и охотно призывали на помощь чужеземцев, осложнялась корыстным побуждением правителей, которые непосредственно или через своих шпионов вмешивались в нее, не руководствуясь доводами рассудка. Их уверенный цинизм был определяющей чертой эпохи. Но разнообразные направления, которые принимало их вмешательство, не позволили ему системно повлиять на конституционное развитие полисов, которое в целом подчинялось другим силам, вызывающим медленные изменения в экономике и обществе.