Цивилизация Просвещения

В традиционном крестьянском обществе XVIII века отец учит сына основам ремесла, дочь более охотно остается с матерью, и ее обучение также происходит быстро. До введения школьного обучения овладение ремеслом занимало от 7 до 10 лет. После — от 11 до 14. В первом случае ожидаемый возраст отца колеблется от 40 до 45 лет. При втором сценарии, все более и более частом с середины XVIII века, ожидаемый возраст отца-наставника составляет от 44 до 49 лет. Отец-наставник, словом и делом передающий сыну основные навыки и технологии, — иначе говоря, отец эпохи Просвещения, разумеется применительно к традиционному обществу, уже затронутому письменной цивилизацией, — это сорокалетний отец. Отныне — это доказывает систематическое изучение разрешений на брак и нотариальных реестров, особенно в Нормандии — в центре всех забот общества лежит воспитание. Женщина, добивающаяся разрешения вторично выйти замуж, умирающий отец, передающий своих детей на попечение, упоминают не только о пропитании. Воспитание, основная забота эпохи, решившей положить конец главному философскому спору века — вокруг «Эмиля», — одерживает верх. Благодаря увеличению срока жизни одного поколения Просвещение превратило человека 40–50 лет, достигшего вершины в профессиональном мастерстве, в воспитателя словом и делом. Судите сами, в какой мере прогресс homo faber[37] XVIII века, апофеоз шлифовщиков инструментов, обусловлен этим новым и счастливым совпадением. Сорокалетний отец, лучший из воспитателей, не наследует в традиционной системе передачи знаний эпохи Просвещения более молодому отцу. В действительности новая система — в рамках супружеской семьи — приходит на смену старинному способу получения знаний от предка. В том, что касается передачи знаний, традиционное общество XVIII века демонстрирует на ниве воспитания, приобретающего все большую ценность, смену шестидесятилетнего деда сорокалетним мужчиной. В той мере, в какой new pattern[38] влечет за собой упадок крупной семейной общности, английский документ начала эпохи Просвещения, достоверность которого подтверждается расчетом вероятностей, свидетельствует, что только в 15 % случаев под одной крышей жили три поколения. Вот одно из важнейших практических следствий увеличения брачного возраста: ответственность за передачу знаний, то есть за приумножение наследства, переходит от поколения стариков к взрослому поколению; «тирания старшего поколения» (Леруа Ладюри) сходит на нет. Возрастание роли сорокалетнего воспитателя в эпоху Просвещения связано с тенденцией к сокращению расходов ввиду предстоящей свадьбы.

К концу эпохи Просвещения с увеличением продолжительности жизни у сорокалетнего воспитателя появляется важнейший помощник — дед. Лишенный власти и ответственности, отныне он нередко вступает с ребенком в отношения сообщничества. Свергнутый с трона патриарх осваивает искусство быть дедушкой. В конце XVIII века доживающий свои дни дед выступает одновременно как незаменимый помощник в деле обучения, которое становится все более сложным по мере увеличения общего объема знаний, требующих усвоения, и как хранитель традиционного наследия, рискующего исчезнуть под натиском письменной культуры. Модель нового европейского брака помещается между лангедокским патриархом — «…который повелевает своим сыном, внучкой и ее мужем… и единственный имеет право завязывать и развязывать кошелек, а сын этого разросшегося семейства, сорока лет от роду, имеет всего три су в кармане…» (Леруа Ладюри) — и дедом Грёза, в совершенстве овладевшим искусством быть дедушкой. Мадам Пернель гремела и бушевала, бабушки XVIII века в большинстве своем были более покладистыми.

В тридцать лет женятся и выходят замуж не так, как в пятнадцать. Супружеская семья предполагает брак если не по душевной склонности, то, как минимум, по некоторому личному выбору. Не верьте литературе. Парадоксальным образом новая модель, как мы видели, поднималась снизу вверх. Волна французского мальтузианства в XVIII веке распространялась сверху вниз. Не верьте литературе: она описывает обычаи тех, кто наверху. Аристократический брак, брак крупных буржуа мог в течение долгого времени оставаться делом семейной стратегии. Крестьянский брак был более свободным. Среди обитателей замкнутого мира, где человек, чтобы жениться, зачастую должен был ждать, пока его отец умрет и оставит ему землю, брак не может быть делом рук родителей. Конечно, до 25 лет требуется согласие родителей, — но до 25 лет никто (или почти никто) и не женится. И вот к 27,28,30 годам больше половины всех женатых (как предсказывает компьютерная имитация и как подтверждают приходские записи) — круглые сироты. Брак — дело личного выбора, расположения, трезвой заинтересованности; долго притесняемой сексуальности и страсти здесь делать нечего. Брак бедняков в XVIII веке — дело, событие, в котором эмоции присутствуют лишь в виде полутонов. Ромео было 15 лет, Джульетте — 12. Аристократическая Венеция XVI века бесконечно далека от Просвещения. Революция нового брака до нее еще не добралась. Она уже проявилась в Колитоне, в крестьянской Англии. Но Шекспир осознанно направляет взгляд в другую сторону. Брак в 30 лет наряду с распадом родовых отношений знаменует собой конец ремесла свахи. Вспомните Испанию конца XV века; в Европе эпохи Просвещения у Селестины больше нет детей. Ее сестры трудятся не покладая рук в Индии, в Африке, в Китае. Сваха, всегда немного колдунья — без этого не обойтись, чтобы составить правильную пару инь и ян, — атрибут другого типа брака: в Европе эпохи Просвещения Селестина безработная. Разве Парижский парламент не лишил ее всех прав? С 1670 года колдуний больше не сжигают.

Мы знаем о браке благодаря эндогамии. Для изучения мотивов, требующего более тонкого, личностного подхода, мы располагаем уникальным источником — разрешениями на брак: несколько сот тысяч документов в одной только Франции, над которыми ведется огромная работа (Жан-Мари Гуэе). В каноническом праве за многие века была сплетена сложная паутина препятствий к браку, обусловленных родством и сродством. Под сродством понималось духовное родство, устанавливающееся между крестным отцом и крестной матерью. В эпоху Просвещения, каким бы сильным ни было желание обзавестись протекцией, — это проявлялось в том, что крестные родители, как правило, выбирались из более высокого социального слоя, — пара «крестный отец — крестная мать» в конце концов стала копией бинарной модели супружеской семьи; с другой стороны, каноническое право трактовало понятие родства чрезвычайно широко. Расширение родства до пределов устных преданий — несомненно, изобретение клириков, изыск, пришедший из высших сфер, от тех, кто еще до введения регистрации всех рождений привык к ученым генеалогиям; возможно, оно преследовало цель утвердить новые отношения покровительства, не допускающие двойного использования, расширить сеть «друзей по плоти», но прежде всего это плод атмосферы недоверия к сексуальности, в предельном случае касающегося и брака, тайного желания помешать легкому увеличению числа семейных пар. Быть может, именно оно подготовило в глубинах подсознания ту фундаментальную революцию в области брака, которая обусловила в Европе наступление Нового времени.

Одновременно именно в сфере создания семьи мы впервые сталкиваемся с влиянием обозначившейся в XVI веке границы между протестантской северной Европой и католической южной. Действительно, порвав с традицией канонического права, предполагавшей постепенные изменения, протестантская Европа быстро покончила с чрезмерно широким юридическим толкованием понятия родственных уз. Разрыв с каноническим пониманием родства как препятствия к браку, на который пошли реформаторы именно в этом вопросе, несомненно, лежит в русле общего течения, которое на севере Европы шаг за шагом привело к реабилитации сексуальности. В XVII веке Англия отличалась исключительной терпимостью, Франция — нет. Одновременно в протестантских странах разрушается имплицитная притягательность целибата как воплощения религиозных представлений о чистоте. Противоречивая политика церквей по отношению к воспрепятствованию браку тем более парадоксальна, что на Севере была распространена экзогамия, тогда как древняя средиземноморская цивилизация оставалась эндогамной. Вела ли католическая церковь безнадежную борьбу? Хотела ли эта организация, возглавляемая аскетами, чье целомудрие обеспечивало им преимущественные права на общение с Богом, подчеркнуть нерушимую иерархию статусов, дать понять, что секс, даже избавленный от бесовства могуществом святого слова, неизбежно остается разновидностью греха? Это напряжение, исключающее легкость, в любой момент делающее явным назидательное присутствие греха, ведет либо к устранению всякой сексуальности, не направленной непосредственно на производство потомства, либо — в силу деформации, которую во Франции не преминул узаконить янсенистский катехизис, — к распространению в народной среде уродливой аскезы coitus interruptus. На практике церковь таким способом утверждала свое постоянное присутствие в жизни супругов: она обеспечила себе право контроля посредством разрешений на брак.

37

Homo faber — ремесленник (лат.).

38

Новая модель (англ.).