Страница 111 из 143
Иллюминатский антитринитаризм, порожденный анабаптизмом, в частности сдержанным анабаптизмом Соединенных провинций после реставрации Менно Симонса, перемещается в Англию. Голландский антитринитаризм частично объясняет антиарминианскую суровость контрремонстрантской ортодоксии в Нидерландах. Иллюминизм был одной из потенциальных опасностей кальвинистской формулировки двойного вдохновения Священного Писания. Иллюминаты, пренебрегая историческим вдохновением, слушали только внутренний голос. Крайняя позиция была установлена квакерством, сектой Джорджа Фокса (1624–1690), которой было суждено прекрасное американское будущее в XVIII–XIX веках после пенсильванского святого ковчега и для которой не было другого Христа, кроме Христа внутри себя. Иллюминатский антитринитаризм легче всего переходил в массовый антитринитаризм.
Либеральный антитринитаризм следовал из негативного ответа на тест о предопределении, из диалектики синергизма. Начиная с момента участия человека в своем спасении, деяние Божье меркнет, ибо тут не может быть никакого совместного участия Бога и человека. Если спасение не есть дар, Воплощение теряет смысл. Поэтому антитринитаризм такой же бесспорный итог арминианства или филиппизма, как рационализм — продолжение молинизма. Если крепкие арминианские общины в самих Нидерландах и Англии долго остерегались антитринитарного искушения, то арминианская диаспора иное дело. Так, в армино-социнианской Франции прибытие друзей Яна Уйтенбогарта укрепило в Париже группу польских антитринитаристов. Вливание свежей крови позволило интеллектуальному антитринитаризму в середине XVII века ждать смены эпохи кризиса сознания и Просвещения.
Антитринитаризм вызывал благоговение. Но арминианские группировки могли оказаться притягательными для элит. Они не были тесно связаны с массами, так что не произошло разрыва преемственности. Однако ветхозаветная набожность широкой кальвинистской ортодоксии, решительно теоцентристской теологии без христологического акцента, подготовила почву для особой формы антитринитаризма — унитаризма. Особенно ярко он проявился в Северной Америке, откуда распространился в пуританскую Новую Англию. Он был рожден взаимоналожением латентного рационализма XVIII века и ультракальвинистской чувствительности закрепившихся в Америке английских диссидентов, после того как эта чувствительность перестала направляться мощной церковной организацией.
Унитарианский путь культа чистого благоговения подготовил восприятие философских конструкций гуманистического и либерального антитринитаризма. Эта история может поставить реформацию под сомнение, но это не реформация. В сущности, она относится к социальной истории идей, к генезису массового рационализма XVII, XIX и XX веков — одним словом, к истории домарксистского рационализма.
Однако будем справедливы: англо-саксонский антитринитаризм, лучше сказать, унитарианский — это подчеркивает его позитивное содержание, — никогда не исчерпывал всего христианского содержания. Великий Ньютон, этот благоговейный унитарианец, всю жизнь отстаивал концепцию мира, которая если и не была прямо связана с христианским видением, тем не менее оставалась по многим общим источникам глубоко библейской. Но здесь мы прикасаемся к одной из оригинальных черт англо-саксонского протестантизма, к аспекту glorious comprehensiveness, который есть не что иное, как способность преодолевать противоречия.
Духовная линия еврейских общин во многом аналогична пути протестантской Европы. Причина не в географии. После драмы 1492 года еврейские общины повсюду были в положении ничтожного меньшинства. За единственным исключением Польши, Великого княжества Литовского и новообретенных русским государством Белоруссии и Малороссии. Там они составляли, как правило, 10–15—20 % населения: это неблагоприятное положение французских протестантов в начале XVII века, не защищаемых Нантским эдиктом. Много евреев было в Испании, еще больше — в Португалии, но их положение — это драматическое положение ложных христиан. Марранизм был одной из главных составляющих сефардского иудаизма. Вся иберийская диаспора в Италии, в Авиньоне, в портах Атлантики и Северного моря, в голландском Убежище была им затронута. Иберийские евреи, которые вновь обрели общины восточного бассейна Средиземного моря под мусульманским контролем, были, бесспорно, менее подвержены «марранскому» комплексу. Кроме того, эти общины контактировали с очагами глубокой набожности в Восточной Европе. Сефардской ветви иудаизма очень рано, с XVII века, и более глубоко в XVIII веке коснулся рационалистский распад. Марранский иудаизм на Западе предвосхищал и предшествовал сдвигам в широкой фракции гугенотской диаспоры. Предельно схематизируя, можно сказать, что крупная еврейская буржуазия Западной Европы широко участвовала в процессе Просвещения. Перед нею открывались три судьбы. Индифферентность; либеральный, близкий к естественной, но интенсивно переживаемой религии иудаизм; возвращение к своим истокам под воздействием духовных богатств, которые несло рано наметившееся перемещение ашкенази с востока на запад.
Иудаизму Aufklarung («просвещенному») на западе противостоял иудаизм мистический, пробужденный, естественно, на востоке. С ним связано великое имя, имя одного вдохновенного бедняка Исраэля из Межибожа, или Исраэля Баал Шем Това, «владеющего именем Божьим», родившегося в 1700-м, умершего в 1760 году, после того как он преуспел на древнем хасидском пути. Хасидизм — старая мистическая традиция, родившаяся в Германии XIII века, совпадающая в своем апогее с достижениями близкого христианству Майстера Экхарта, потерянный и вновь обретенный в Польше XVIII века путь. Поначалу течение совпадало с саббатианством Саббатая Цви (1625–1676), отступникамессии, который кончил обращением в ислам: в действительности между саббатианской ересью, марранским мистицизмом и каббалистической неоортодоксией хасидов не так много общих черт. Все, что на протяжении непростого XIX века поддерживает ортодоксальный иудаизм Восточной Европы, не позволяя ему сгинуть перед нарастанием непримиримости официального православия царей, — все идет из мистического углубления и обновления последователей учителя: Рабби Бера, «магида из Межерича» (ум. в 1770 году), Леви Ицхака из Бердичева, Нахмана из Браслава. Все это — несмотря на давление синагоги, которая, будучи более преданной букве, чем духу, не следует, не признает обетов хасидизма: диалектический переход косной ортодоксии в адаптированную к нуждам мира неоортодоксию.
Находящемуся под угрозой иудаизму XVIII века Баал Шем Тов, этот ашкеназский Уэсли, дал возможность нового пробуждения.
Католическая Европа, напротив, более четко обозначает свои границы — нет худа без добра. Однажды она даже пыталась провести их внутри самой себя посредством самого разоблачительного теста на ортодоксию — теста из пяти положений, дьявольской выдумки Никола Корне. Но это было осознанно поздно, в 1653 году.
Католическая Европа имела двойное превосходство в численности: 60,78 и 65 % латинской части христианского мира соответственно в 1600, 1650 и 1700 годах, а также более твердую институциональную и церковную структуру. Это последнее преимущество в XVIII веке, когда придет кризис, скажется временным неудобством. Католицизм XVII — начала XVIII века охотнее отторгал, нежели удерживал. Католическая Европа будет претерпевать неудобства не из-за занимаемых теологических позиций — они были и последовательны и успешны, — но из-за позиций философских: из-за катастрофической приверженности умирающему аристотелианству. До сих пор не оценена отрицательная сторона схоластического выбора иезуитов в начале XVII века, отказа последовать за августинцами в перспективе христианского картезианства.
С середины XVI века на юге начинается религиозный подъем. Апогеем итальянской католической реформации может считаться период приблизительно 1580-х годов, мистическая Испания достигает кульминации в три последних десятилетия XVI века. У итальянской католической реформации впереди было еще почти столетие. Испанская католическая реформация с конца XVI века выдохлась и скомпрометировала себя на весь XVII век чудовищным антисемитизмом статутов о чистоте крови. Эта язва, поразившая общество, мысль, церковь, обесценила все добрые устремления. Святейший престол печально наблюдал развитие зла, которому он после дела Силицео в середине XVI века неоднократно пытался противостоять. Боязнь раскола заставила отступить. Испанская инквизиция и, более того, инквизиция португальская своими преследованиями поддерживали марранизм. Начиная с 1600-х годов они препятствовали главным образом всякой оригинальной религиозной мысли. Старая иудео-христианская элита иберийской церкви была обескуражена, раздроблена, уничтожена. Сословия, одно за другим, поддались народным предрассудкам «старохристианства». В столь инфернальной атмосфере заслуга уметь в одиночку противостоять всем принадлежала «Обществу Иисуса». Но ему, беспомощному, пришлось ограничиться молчаливым неодобрением; оно поплатится в XVIII веке, в 1755 году, при Помбале в Португалии, в 1767 году в Испании после el Motin de Esquilache, «восстания против Скилачче» (восстание, которое потрясло Мадрид и большинство испанских городов в 1766 году), заслужив своей мужественной позицией всеобщую ненависть. Более удачная деятельность испанской и португальской церкви складывалась в тиши монастырей или в миссионерстве. Иезуиты растут, тогда как традиционные ордены: августинцы, доминиканцы, францисканцы — исчерпывают себя. С 1600 по 1750 год наблюдается самый большой исход миссионерского духовенства с Пиренейского полуострова. Они создают иберийскую Америку, в будущем католическую. На Дальнем Востоке их постепенно замещают растущие численно итальянские и французские миссионеры. С французской стороны среди самых выдающихся — отец Александр де Роде (род. в Авиньоне в 1597 году), создатель куок-нгу, алфавитной транскрипции вьетнамского языка, отец Ги Ташар, во второй половине века прославившийся своим «Донесением из Сиама», где он пребывал с 1686 по 1689 год. Все это доказательство того, что французский католицизм в XVII веке был охвачен миссионерским духом. Возможно, это был самый позитивный из плодов католической реформации.