Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 59 из 141

Из того, что известно о живописи периода Хань, стоит отметить, что она изображала выдающихся личностей, а также торжественные или обычные эпизоды их земной жизни. Дерево или животное, которые сопровождали это изображение, прежде всего играли роль второстепенной детали, знака, который обозначал место действия или был скромным украшением. Все изменилось только в конце III в.: буддизм изобразил человека вне него самого и заставил посмотреть новым взглядом на бесчисленные облики мира, мимолетные, но одухотворенные.

По искусству владения кистью китайская живопись равна каллиграфии, как и литература, она изображает больше понятия, чем тела, а природу личностей больше, чем их фигуры, даже если она стремится воспроизвести реальность в общих чертах. В европейском Средиземноморье живопись возникает благодаря любованию человека телом, формами чувственного и материального мира. В Китае ее порождают мнемотехнические символы прорицателей. Вот почему живопись и каллиграфия оказываются в «мире знаков», подчиненном одному и тому же важному критерию. Речь идет о линии, о символическом знаке, поэтому оба этих искусства всегда остаются тесно взаимосвязаны. Чжан Яньюань отмечал в своих известных «Записках о знаменитых художниках ранних эпох» («Лидай минь хуа цзи»), написанных в 847 г., что просвещенные люди передают свои идеи либо посредством живописи, либо через литературу, поскольку оба этих средства выражения лучше всего передают мысль.

Для того чтобы оценить качества как живописи, так и каллиграфии следует пристально рассмотреть четыре важнейших фактора: структуру (гу-фа, дословно «кость»), «тело» (роу-фа, т. е. толщину или тонкость черт), «нерв», или «мускул» (цзиньфа, т. е. манера, по которой черты соединяются друг с другом, их связность), и, наконец, разум (ци), вдохновение, верность передачи самой жизни, которую художник может достичь, только заставив свое сердце биться в одном общем ритме с миром.

И в том и в другом случае использовались одни и те же материалы: конопляная или шелковая ткань, позднее бумага. Легкость используемых материалов привела к тому, что живопись постепенно покинула мир гробниц и дворцов. Из украшения она превратилась в самое удобное средство личного выражения, которое существовало, потому что оно требовало только несколько легко транспортируемых предметов — «четыре драгоценности мастерской просвещенного мужа» (вэнь фан сы бао): бумагу, изобретение которой произошло в царстве Западная Хань, тушь, кисть и тушницу.

Существовало несколько видов туши. Знаменитый поэт Цао Чжи (192–232) сообщает, что в его эпоху ее изготовляли из сосновой сажи особого качества. Для того чтобы достичь особого эффекта, ее смешивали с клеем, извлеченным из ослиных шкур. Впрочем, существовало общее правило о том, что растительные пигментные красители, разбавленные водой, нужно немного проклеить. Эта процедура позволяла создать простые цвета, дававшие богатые оттенки в зависимости от того, сильно или слабо их разводили. Однако они были мало пригодны для густых изображений, рельефных форм. Вот почему в китайской живописи полутона передаются посредством ступенчатого изображения планов в пространстве, а не тенями, использование которых очень редко.

Художники древних времен традиционно часто добавляли к туши истолченный жемчуг, нефрит, а иногда и камфару, чтобы добиться особого блеска.

Кисть, заменившая палочку для письма, была основным орудиемхудожника. Многочисленные древние варианты просуществовали вплоть до появления изобретения, которое приписывают министру Мэн Тяню (умер в 209 до н. э.). Такая кисть называется пи, и она дошла практически неизменной до наших дней. Обмакнув кисть в тушь, ее держали в руке вертикально, в противном случае рука не касалась бумаги. Движение должно было исходить не от пальцев и не от запястья, а от предплечья или даже от всего тела в тех случаях, когда изображению стремились придать особую выразительность.

Всегда похожая по своей форме, хотя отличающаяся по размерам, кисть могла быть сделана из различных материалов. Обычную ручку из бамбука художник мог иногда заменить по прихоти времени и моды на ручку из более благородных материалов. Это могла быть слоновая кость, бронза, нефрит, перегородчатая эмаль, нанесенная на медную поверхность, а в крайних случаях и золото. Однако все это было не более чем развлечением эстетов и богачей.

Тип используемого в кисти волоса был намного более важен, так его свойства определяли, какой будет линия. Рецепты менялись на протяжении веков, рекомендуя в зависимости от обстоятельств использование волоса зайца, барсука, ласки, лани, лошади и даже свиньи. Если художник хотел добиться эффекта хорошего нанесения влажной краски, следовало использовать кисть из волоса кролика или козы. Более тонкие линии достигались путем применения кисти из волоса волка или даже усов мыши.

Отец китайской каллиграфии Ван Сичжи (307–365) жил в правление династии Восточная Цзинь (317–420), укрывшейся в благодатных землях Юга. О его жизни известно довольно мало, кроме того что в 353 г. он собрал сорок своих просвещенных друзей, чтобы, сидя под деревьями, на берегу извилистого ручья, отпраздновать нежный конец весны. Это произошло в современной провинции Чжоцзян. Слава южного пейзажа сделала этот праздник особенно впечатляющим, и в итоге он получил название «праздника весеннего очищения». Жизнь, смерть, вечное становление мира вдохновили Ван Сичжи на создание одного из самых прекрасных текстов китайской литературы, известного по названию предисловия к «Павильону орхидей» («Ланьтин»),

«Девятый год Юн-хо [353], в начале последнего месяца весны, мы собрались в Павильоне орхидей, в Шанинь, чтобы там совершить обряды Весеннего очищения. Все мудрецы, и старые и молодые, собрались там.





В Шанинь есть высокие пики и вершины гор, зеленеющие леса и заросли стройного бамбука. Здесь есть и прозрачные бурлящие и сверкающие реки, которые текут со всех сторон.

Мы устроились около маленького ручейка, чтобы мыть в нем наши чаши, и все расселись по порядку…

Небо в этот день было светлым, а воздух чистым, мягкий легкий ветерок обдувал нас…

Когда люди беседуют вместе о своем времени, одни… говорят только о своем доме, другие… свободно рассуждают о посторонних событиях… Хотя эти привычки различны… все эти люди на короткое мгновение оказываются удовлетворены. Они счастливы и не помышляют больше о том, что их подстерегает старость…

То, что привлекало нас прежде, в мгновение ока оказалось не больше чем остатками прошлого. И тем не менее мы не могли помешать друг другу испытывать волнение, мечтая об этом. Долго и одновременно быстро все менялось и, наконец, подошло к своему концу, к гибели…

Я никогда не мог читать древние произведения без печальных вздохов, испытывая глубокое чувство грусти. Глубоко внутри я понимаю, что мои попытки стереть различия между жизнью и смертью — всего лишь тщетные слова. Что стремление объединить в одно понятие долголетие и преждевременную смерть — всего лишь обманчивые речи. И последующие поколения будут взирать на нашу эпоху так же, как мы сейчас взираем на прошлое. Это грустно.

Вот почему я привел в порядок произведения моих современников, которые я переписал. Хотя времена и условия меняются, но то, что пробуждает человеческие эмоции, по существу остается тем же. И я знаю, читателям будущих веков эти записи позволят испытать те же чувства».

Это послание, полное нежности и человеческого единомыслия, брошенное сквозь века, это размышление о неуловимом постоянстве прожитого, никогда не переставало быть маяком для всех образованных людей Китая. Оно всегда будет напоминать о личности «святого каллиграфа», сидящего на берегу пруда, к которому он привязан, где он моет свою кисть перед тем, как опустить ее в тушь.

Одно из представлений даосизма, пропитанного буддизмом, восхваляло в глазах людей Севера красоту и изобилие южных пейзажей. Именно такое сознание, как представлялось, показывало вехи пути, ведущего к чистому счастью без примесей. Кроме мимолетного существования обреченных на смерть людей, полета птицы, бега лошади, существовала и непреходящая красота пейзажа: он состоял из множества деталей, неизменных в своих основных чертах, которые призывали к отвлеченному восприятию. Их можно было легко выразить такими философскими терминами, как вечность и относительность.