Страница 49 из 141
Ханькоу, колониальный город, и Цзянькан (современный Нанкин), императорская столица, стали оплотами аристократии этих двух групп. Императоры тщательно защищали интересы и тех и других, освобождая от налогов и повинностей. Им одинаково даровали самые высокие звания, согласно генеалогическим книгам (цзяпу), часто весьма сомнительным или даже полностью выдуманным. Браки между благородными и простонародьем были запрещены, что приводило к консервации социальных слоев. Следствием этого стало быстрое окостенение эндогамной знати, неспособной нарушить эти ограничения, тогда как средние слои стремились любыми средствами подняться до ее уровня. Самые бедные из переселенцев вынуждены были стать рабами в хозяйствах богатых колонистов.
Кроме того, прибытие на Юг жителей Севера серьезно изменило картину расселения людей. Обычно им было очень сложно поселиться в уже существовавших деревнях, сельскохозяйственных объединениях, которые, без сомнения, окружали себя изгородью. Подобную картину мы можем увидеть сегодня в деревнях мяо, малой народности, живущей на территории Китая. Переселенцам приходилось заселять целинные земли. Там они основывали свои общины, названия которых показывают, что они оставались чужими для местного населения: когда речь шла о «фермерских садах» (чжуан-юань), чаще всего имелись в виду «обособленные фермы» (бе-чжуан) или «обособленные группы» (бе-е). Среди этих villae, если называть их на латыни,[45] особенно выделяются почтовые станции (чуан) или даже простые харчевни (ди), расположенные на перекрестках, что сделало их важным фактором в развитии ремесла и торговли. Это освоение Юга, развивающееся без всякой системы, только по воле обстоятельств, способствовало широкому развитию в Южном Китае здоровой и свободной торговли, которая позднее, уже в Новое время, привела к первым выгодным коммерческим контактам со странами Европы.
Автономия буржуазных общин, достигнутая благодаря сноровке ее членов, во многом напоминает о мощнейшем влиянии коммунального движения на развитие средневекового Запада.
Впрочем, простое накопление богатств никогда не смогло бы спасти Южный Китай от варварских вторжений, если бы этому не помогало географическое положение региона: это была страна гор и лесов, защищенная массивом Циньлин и горными цепями провинции Хуайян, в которой была построена разветвленная система ирригации. Болота раскинулись у подножия горных вершин. Подобное расположение препятствовало развертыванию варварской кавалерии, которая могла попросту завязнуть в грязи, и, напротив, давало преимущество пехоте, основной составляющей китайских армий. Вот почему, несмотря на ничтожество своих политических правителей, Юг оставался независимым вплоть до триумфа династии Суй, которая смогла вновь объединить Китай в 589 г.
Плодородная страна, Юг, благодаря новым дорогам был прекрасно приспособлен для товарообмена. На его приветливых берегах, население которых получало от моря большую часть продовольствия, продолжались те торговые пути, начало которых лежало во внутренней части этого региона. Многочисленные торговцы Юго-Восточной Азии, Индии и Ирана с конца V в. начали причаливать к китайскому побережью. Эта открытость миру быстро способствовала изменению умов. Именно в этот период на Юге зародилась блестящая традиция искусства и образования, которая уже никогда не прекращалась. Она была представлена поэзией Тао Юаньмина (365–427), каллиграфией Ван Сичжи (307–365) и Ван Сяньчжи (344–388) и живописи Гу Цайчжи (345–411).
Философское вдохновение поэзии
Этот долгий кризис, который мог стать фатальным для страны, обогатил Китай. Он позволил выявить и изучить как последствия интеллектуального спада, так и причины расстройства чувств, которые были характерны для Китая примерно с начала нашей эры, что очень сильно волновало умы. Постоянное беспокойство философов было вызвано разными причинами: то сожалениями о забвении древней простоты, то бичеванием правительств, неспособных к обновлению, то поисками мира во всеобщем презрении к политике. Так, Чжунчан Тун (родился в 180), советник Цао Цао, в своем произведении «О довольной душе» писал без обиняков: «Пусть будет дома у меня вполне хорошая земля, просторный дом, за ним гора, пред ним река, каналы, пруд со всех сторон, чтоб рос бамбук вокруг жилья, чтоб огород и ток на нем устроен был перед жильем, и сад фруктовый позади. Мне лодка и телега заменят совершенно ходьбу пешком иль переправу вброд, слуга, курьер вполне освободят мое все тело от работы. Чтоб прокормить родителей моих, найдется у меня все дорогое, все вкусное, что только мне возможно соединить в одних руках. Жена и дети у меня не знают никогда трудов, столь удручительных для тела. Хорошие друзья собираются ко мне, сидят, и я тогда даю им и вино и яства — все, чтоб им приятно было на душе. Когда же праздник, в добрый день и добрый час, я жарю поросенка и барана и тоже подаю на стол, друзьям с поклоном поднося. Иду и не иду своим я полем, огородом. Гуляю, развлекаюсь по лесам своим и долам. Купаюсь в прозрачной воде, бегу за прохладою ветра. Ужу проплывающих карпов. Беру на свою тетиву высоко летящих гусей. Ищу дуновений прохладных, как встарь, на ступенях алтарных при храме, и с пением песен домой иду, и в высокой зале сижу. Душой отдыхаю в своей семье. Мечтаю о темно-пустотном начале по книге философа Лао. Дышу полной грудью, вбирая в себя гармонию, лучшую в мире. Взыскую в душе подобия призрака высшего человека. Совместно с людьми, проницательно умными, я обсуждаю вопросы о Дао, верховном Пути человека, иль тексты с ними толкую. Я внизу на земле, я вверху в небесах, я живу среди этих великих двоих. Я сплетаю в уме, собираю в одно и людей и тварей земли. Заиграю на лютне мелодию классическую эту: „Юный ветер, благовонный ветер…” Издаст она чарующие звуки в отчетливо прекрасной гамме нот. И вот я в мечтах гуляю над всем населенным миром, бросаю случайные взгляды на небо и землю вокруг. Не подлежу я нареканьям людей, с которыми живу. Я сохраняю надолго себе срок жизни и судьбы. При жизни такой мне можно взлетать к небесам и Небесной Реке и выходить за всякие грани-пределы зримых нами миров. Зачем мне стремиться к тому, чтоб входить, выходить через двери царейгосударей?»[46]
Литература, которая постоянно воспроизводила формы и образы классических авторов, казалось, перестала развиваться. Существовавшая проза была либо философской, либо моральной, причем она постоянно смешивалась с выступлениями государственных чиновников. Возрождение, начавшееся во II–III в. н. э., было вызвано отнюдь не литературой, а беседами, их называли «свободные и непринужденные разговоры» (цинтань). Встречи, сопровождавшиеся такими беседами, получили особое распространение в конце правления династии Хань и играли роль, подобную нашим литературным салонам XVIII в.
Их инициатором был Го Тай (128–169), вокруг которого собрался кружок его друзей. Им доставляло удовольствие выступать против существующих философских основ и значимых людей империи. Это свидетельствовало о нигилизме, который с начала II в. н. э. царил в интеллектуальной сфере, подобные настроения только усугубляли и без того нелегкую ситуацию в государстве. Когда восставшие «желтые повязки» на своих мечах принесли те разрушения, которых все более многочисленные «собеседники» уже отчаялись дождаться, это породило фундаментальную проблему природы и существования человека, который случайно оказался под угрозой, помимо политических изменений. Вооруженные восстания, которые сопровождались бесчисленными примерами бандитизма, одновременно породили и глубочайшее отчаяние. Это отчаяние и доктрины даосизма, которые подвергали сомнению всё, кроме ценности личности, начали оказывать серьезное влияние на общество.
Религиозная пустота, которую нечем было заполнить, кроме безнравственности, и смятение людей, увидевших крушение своего мира, привели к тому, что сердца китайцев открылись для двух чувств, лишь слегка касавшихся их раньше, — лиризму и религиозной ревностности.
45
Villa — вилла, загородный или деревенский дом; здесь: вообще постройки (лат.).
46
Перевод В. Алексеева