Цивилизации древней Европы

В IV и V вв. — в ситуации настолько смутной, что страдания затмили все основные линии, прорисовывается, однако, фундаментальная черта: мы впервые оказываемся перед историей унитарной Европы, если не Евразии. Проблемы империи и варваров основывались на единоначалии и дворе в Италии и Константинополе, остававшемся долгое время объектом споров, борьбы и притязаний. Возможно, никогда еще Римская империя не была столь значима в качестве центра континента, как в эпоху своего заката. Это осознавали все, хотя для одних империя была врагом, которого нужно сразить, для других — пространством для оккупации, для третьих — традицией, которую еще нужно было защищать. Крайности противопоставления «варвары — римляне», характерного для всех древних авторов, сближаются. Европа осознала факт, что отношения между различными географическими регионами и события, которые там происходили, тесно обусловлены друг другом. Отныне нельзя было оставлять без внимания то, что происходило в отдаленных регионах, то, о чем классический мир мог лишь смутно догадываться или же вовсе не знал. История стала «унитарной» в смысле взаимного познания и взаимных влияний. Географический горизонт расширялся тем же способом, что и политический. Более отдаленные образования, например славяне, которые частично вытеснили германцев на центральном восточном и северном европейском пространстве, быстро освоили динамику перемещений; в начале VII в. их племена уже появляются в древней Паннонии. Они были западной ветвью того огромного сообщества, которому суждено было занять важное место в истории Восточной Европы и которое характеризовалось тесным лингвистическим и культурным родством и ролью посредника между Европой и Азией.

Отныне лишенное своего традиционного смысла в том, что касается общей политики, противоречие между «внутренней» и «внешней частью» империи долгое время сохраняло свое значение с культурной точки зрения. Варвары еще находились на протоисторической и племенной стадии; их королевства, даже самые могущественные, продолжали оставаться стойбищами кочевников, управляемыми военной аристократией. Именно в этом их сила: исторические источники иногда переоценивали численность варварских народов в эпоху переселений. Однако, какой бы она ни была, эти племена представляли угрозу и пока сохраняли свое единство; из-за территориальной разрозненности они утратили силу, их потенциал ослаб, тем более что никакой другой стимул, кроме воинственной природы и личного авторитета предводителей, не толкал их на эти предприятия, если исключить стремление избавиться от преследования более сильных групп и расположиться в удобном жизненном пространстве. Возможно, стремление войти в мир, организованный империей, — очевидное по некоторым следам и рассматриваемое некоторыми современными историками как основная причина попыток прорвать лимес — было порождено самой римской политикой, филоварварской тенденцией, в связи с которой на границах империи обосновались многочисленные группы и в армию проникли иностранные элементы. Но это недостаточное объяснение. Варвары довольно рано, еще до появления национального сознания, смогли оценить свою силу и свою роль перед лицом господства империи, становившегося номинальным.

«Ошибка» Феодосия I, который санкционировал разделение Римской империи, усугубила положение. Богатый Восток мог к тому же подкупить предводителей и группы, чередуя уплату дани и контрнаступления; Запад, экономически ослабленный, отныне стал территорией, открытой для завоевания. Любые политические компромиссы и уловки были бесполезны в эту эпоху, возможно самую смутную и тяжелую в истории Европы.

Глава 15 ЗАКАТ РИМА. ГОСПОДСТВО ВИЗАНТИИ

В эпоху, когда Тит Ливий писал «Историю Рима», империя, казалось, достигла апогея и утвердилась в своем положении универсального господства, не ограниченного ни во времени, ни в пространстве. Но историк, произведение которого было вдохновлено провиденциальной концепцией развития римского народа, уже мучится мрачными предчувствиями: не пострадает ли эта впечатляющая конструкция от своего собственного величия? История поздней империи станет, действительно, историей упадка, логическим завершением серии сложных феноменов, многочисленных аспектов которых мы коснулись в предыдущих главах. Невозможно рассмотреть историю империи в целом, поскольку если здесь и устанавливаются некоторые постоянные связи с логикой самого режима, то от эпохи Августа до эпохи Феодосия проблемы трансформировались до такой степени, что полностью перевернулись. Однако в V в., несмотря на упадок и, казалось бы, приближающийся закат, было достигнуто осознание исторической роли Рима, не известное «золотому веку» империи. Чтобы подвести итог, достаточно лишь сравнить строки из Вергилия (Энеида, VI):

— и фрагмент поэмы De reditu suo («О моем возвращении») Рутилия Намациана, галло-римлянина и префекта Рима (415 г.):

Эти тексты не нуждаются в долгих комментариях. Они представляют точку зрения на две различные ситуации, которые современники оценили, каждый по своим соображениям, как успех. В первой сквозит триумфальный дух тех, кто милостью богов покорил мир, тогда как вторая является в некотором роде признанием того, что весь мир был обязан Риму. В двух этих взглядах есть нечто общее: благо права, этого прочного фундамента, на который империя опиралась на всех этапах великого завоевания и наследия.

Теперь попробуем понять причины, по которым diversae gentes,[63] составлявшие единое целое, в определенный момент достигли независимости. Отвергли ли они дух того города, который идентифицировался с миром? Или, напротив, они продолжили римский опыт? Именно этот важный вопрос встает перед историком, погруженным в описание этих «ужасных лет», когда закат античного мира сменяется зарождением средневекового.

Дата 11 мая 330 г. является фундаментальной для истории древнего мира. Открытие новой столицы, города Константина, ознаменовало перемещение центра империи на Восток. По замыслу императора, вокруг этого центра при Флавиях должно было образоваться новое единство, что было равноценно поражению Запада и практически понижению статуса Европы. Константинополь, так же как столицы тетрархии, был искусственной столицей в том смысле, что его выбрали по чисто функциональным причинам стратегического и экономического порядка. Расположенный в точке соединения Европы и Азии, на средиземноморской оси, он обладал преимуществом как командный пункт, близкий, насколько это было возможно, к наиболее важным фронтам: балканскому и переднеазиатскому. С другой стороны, восточные регионы были более богатыми, поскольку меньше ощутили экономический кризис, начавшийся в III в. Кроме того, они были наиболее благоприятны для монетной реформы Константина, заложившей фундамент для золотого солида[64] и обозначившей упадок буржуазии и пролетариата к выгоде аристократии, столь же могущественной, сколь узкой. С другой точки зрения, в плане религиозной политики, восточное окружение особенно устраивало Константина: на самом деле он осуществил революционный акт, признав христианскую религию и пожелав стать арбитром в вопросах веры. Новая столица оказалась центром монархии династического и харизматического типа. Восток одержал верх в то же самое время, когда связи с римским прошлым были разорваны. Вся восточная часть древнего мира сгруппировалась вокруг Константинополя, а римское единство стало лишь формальностью. Феодосий в 395 г. утвердил это положение, разделив империю между своими сыновьями. Однако — и это урок, из которого история должна извлечь выводы, — на политически распавшемся Западе вскоре показались новые силы, тогда как история Византии представляла собой лишь долгую и мучительную агонию.

61

62

63

Различные народы (лат.).

64

Солид — золотая монета, введенная в 314 г., равнявшаяся 25 денариям.