Страница 65 из 76
Тим Робинсон всегда просыпается за миг до того, как его разбудит пение будильника, но еще ни разу ему не удавалось дотянуться до него и прервать бодрые аккорды позывных местной радиостанции. А потом уже в этом отпадает нужда — под приторный голос Пэта Сликера бритье идет быстрее, а тосты и апельсиновый сок от сообщений о погоде хуже не становятся.
Чуть позже, когда он будет уже на пол пути к аптеке, проснется Мойра, а вскоре босой Джи-Джи прибежит к ней в ночной рубашке — на запах яичницы с беконом.
В свои сорок семь мистер Робинсон — мужчина хоть куда! Старый скряга Браун, о скупости которого старожилы рассказывали легенды, готов платить ему за каждую лишнюю минуту, проведенную в аптеке. Мало того, Браун даже обещает через пару лет сделать его компаньоном. Еще бы — одинокие дамочки любят, когда их обслуживает такой вежливый и обаятельный продавец, готовый бесконечно слушать их излияния и жалобы на недомогания — почти всегда мнимые. Он с пониманием выслушает их, никогда не покажет, как ему надоело это кудахтанье, а при случае и ввернет какую-нибудь забавную историю о том, как однажды его знакомая перепутала транквилизатор со слабительным, а ее муж решил, что она отравилась…
Так день за днем пролетели три года, с тех пор как семейство Робинсонов поселилось в Лимбурге, штат Огайо. Мойра не собиралась уезжать из Детройта, но когда врачи сказали, что для Джи-Джи был бы хорош маленький городок и свежий воздух, она ни минуты не колебалась и ушла из колледжа, где вела факультатив по рисованию.
Тим продал свою аптеку, а здесь и одной было многовато для полутора тысяч жителей, населяющих Лимбург.
Господь сотворил маленькие скучные городки, утопающие в зелени, не только для того, чтобы испытывать терпение честолюбивых юнцов, но еще и для тех, кому небезразлично здоровье их близких. Тим и Мойра не жаловались на здоровье, но ради единственного ребенка были готовы на все.
Они уже привыкли к соседке напротив, сморщенной, как печеное яблоко, вдове Барнсуотер и ее беспородному псу Бучеру, лающему на всех, но при виде крекера страстно виляющему хвостом. Они привыкли и к шумной семейке Гарамианов, которые вот уже три года своими силами надстраивают дом, а поскольку мисс Гара-миан что-то все время не нравится, то новый этаж разбирают и все начинают сначала. Джи-Джи любит смотреть, как мистер Гарамиан и его сыновья весь уик-энд возятся на крыше с досками.
Но рано или поздно что-то происходит и в маленьких городках, если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду.
— Дорогая, ты не видела мои очки?
С этого вопроса, собственно говоря, все и началось.
Часы показывали половину седьмого. В это время Тиму полагалось вести свой старенький «шеви» по Липовой улице, но когда Мойра, зевая, вышла из спальни, то от удивления замерла с открытым ртом. Закрыв его, она тут же открыла снова, чтобы спросить очевидную вещь:
— Милый, ты не едешь на работу?
— Очки, — сказал мистер Робинсон. — Ты не знаешь, может, Джи-Джи вчера играл с ними.
— Какие очки? — удивилась Мойра. — Да вот же они!
С этими словами она взяла с журнального столика очешницу, вынула очки в тонкой стальной оправе и протянула их мужу. Тот нацепил их на нос и смущенно хохотнул:
— Надо же, передо мной лежали, а я и не заметил.
— Как ты себя чувствуешь?
— Отлично!
Вечером за ужином он попросил Джи-Джи принести ему газету. Сын радостно засмеялся и, взяв лежащую рядом с локтем Тима «Джеральд Сан», закружил с ней вокруг обеденного стола, а потом со словами «Джи-Джи, газета, вот» вручил отцу. Включив телевизор, аптекарь долго искал портсигар, который обнаружился, как обычно, на камине.
— Ты становишься рассеянным, милый, — заметила Мойра, когда они легли в кровать. — Какие-нибудь проблемы на работе?
— Никаких проблем, — ответил мистер Робинсон. — Как сегодня Джи-Джи?
— Прекрасно! Он хорошо рисует круги и квадраты и сам прочитал три страницы из «Доктора Дулиттла».
Тим Робинсон вздохнул и, поцеловав жену, погасил ночник. Он лежал с открытыми глазами и думал о том, что его сын определенно делает успехи. Тихая размеренная жизнь пошла ему на пользу. Он уже читает и даже пытается что-то писать.
Джону Робинсону, сыну Тима, было четырнадцать лет. И если бы не пьяный водитель «форда», восемь лет назад врезавшийся в их машину на перекрестке, Джон сейчас ходил бы в школу. Но травма головы… Врачи рекомендовали поместить сына в специальную клинику с хорошим уходом, но Робинсоны отказались.
Утром следующего дня Тим приехал в аптеку небритым, потому что не смог найти крем для бритья. Дана Липман, моложавая брюнетка с могучим бюстом, набирая в пакет баночки с яблочным пюре для детей, заметила, что легкая щетина ему идет.
Вечером он искал вилку, и пока Мойра, озабоченно нахмурившись, не ткнула в нее пальцем, он не мог ее обнаружить.
Через несколько дней жена осторожно спросила, не хотел бы он съездить в Тамариско и показаться врачу.
— Не думаю, что это хорошая идея, — ответил Тим. — В моем роду никто не страдал болезнью Альцгеймера. Сумасшедших тоже не было, если это тебя интересует.
— Я не это имела в виду, — вспыхнула Мойра. — Но твоя рассеянность меня пугает. Может, это осложнение после гриппа? Сегодня ты искал зажигалку, вчера очки…
— А-а-чки-и… — повторил Джи-Джи и, высунув от напряжения язык, завозил карандашом по бумаге.
Тим глянул в его сторону и увидел, как сын выводит каракули. Большими буквами он написал «Ачики», встал со стула и накрыл листом очешник, лежащий на журнальном столике.
— Спасибо, сынок, — сказал Тим, погладил по голове сына и, вздохнув, отправился в гараж, разбирать последние ящики со старым хламом, который и выбросить жалко, и хранить незачем.
Здесь была старая бронзовая настольная лампа в виде полуголой богини, держащей в позеленевших руках то, что осталось от абажура. Старые виниловые пластинки давно пора было выбросить, хотя вот эту, с Джимми Хендриксом, можно оставить как память о веселых шестидесятых, когда молодой прыщавый Тим отрастил волосы и, к ужасу родни, носил расклешенные штаны до той поры, пока молчаливый и кроткий отец не пресек его бунт против общества бездумного потребления широким дедовским ремнем. От деда, кстати, остался переплетенный в натуральную кожу семейный альбом с фотографиями. Здесь черно-белые прямоугольнички, на которых были запечатлены пышноусые мужчины с решительным взглядом, строгие женщины в застегнутых наглухо платьях, постепенно сменялись разноцветными картонками с легкомысленными улыбками и позами, а затем мистер «Полароид» заполонил своей продукцией оставшиеся листы альбома, свидетельствуя о крайнем падении нравов.
Робинсон опрокинул ящик на расстеленную газету и озабоченно покачал головой. Маленькая, с палец, статуэтка из меди, изображающая смешного гномика с молотком в руке, во время переезда отскочила от янтарного основания, к которому крепилась. В куске янтаря размером с кулак низ был отпилен и отшлифован до блеска, а на полупрозрачной верхушке осталось углубление, куда входил шпенечек, вылезающий из ноги гномика. Маленький Джи-Джи когда-то боялся этого уродца, может, поэтому его и оставили в ящике. Робинсон повертел в руке кусок янтаря. В его густой медовой глубине виднелись вкрапления. В детстве он пытался разглядеть там доисторических насекомых, но, кроме мелких черных точек, ничего не увидел.
Неделю спустя по всей гостиной лежали белые листы бумаги, на которых Джи-Джи писал названия предметов, «исчезающих» из поля зрения отца. Мойра не убирала бумагу, а на вопрос, не намекает ли она тем самым на какие-то странности в его психике, вдруг расплакалась и убежала в ванную комнату.
На уик-энд вдруг объявился дядюшка Мойры из Нью-Йорка, старый профессор Эгглтон и сообщил, что с удовольствием поживет у них пару дней, если, конечно, он им не в тягость.
Тим прекрасно понимал, какие причины привели старика сюда, но сдержался и лишь за ужином как бы случайно спросил Мойру, не пригласила ли она еще и парочку крепких санитаров, так, на всякий случай. Профессор сделал вид, что не расслышал его слов, а Мойра поджала губы, но ничего не ответила.