Очевидное убийство

Если Челышова убил сосед, все может быть очень просто. Танечка-то подтверждает, что в начале четвертого Челышов был еще жив, и Гордеев к нему не заходил, только пакет с покупками отдал. Но «начало четвертого» и «четверть четвертого» — это, как сказали бы в Одессе, две большие разницы. А точнее, те самые десять минут, которых хватило бы не только Карлсону, но и кому угодно, а уж тем более Гордееву. Предположим, минут через десять после вручения покупок, он зашел — уже именно зашел! — к Челышову еще раз. Зачем зашел? Сказки братьев Гримм попросить для вечернего чтения.

Прошлепал на кухню, взял нож, зарезал соседа, схватил деньги и смылся. И тут повезло — пришла Дина.

А может, это даже и не везение вовсе? Гордеев-то вполне мог знать о ее предполагаемом визите — и использовал его. В таком раскладе Дина могла схватиться за нож вполне случайно, вот вам и пальчики. А уж в кровь наступить еще легче.

Неувязки в такой версии есть, конечно. Но все же не такие громадные, как у гипотетического Карлсона.

Неувязка первая. Мог ли Виктор Ильич знать, где Челышов деньги хранит? Маловероятно, но возможно. Мог ли, не зная, быстро их найти? Тоже не исключено, хотя тоже маловероятно.

Неувязка вторая. Почему он сказал, что громкое «хватит» и звук падения раздались почти сразу, как Дина вошла в квартиру? Это настолько глупо, что может быть и правдой. Ибо соврать можно было и поубедительнее.

Неувязка третья. С какой стати Диночка вообще хваталась за нож? Да не просто хваталась — если бы «хватка» не подходила к удару, эксперты бы тут же о том сообщили.

Неувязка четвертая. Почему она, Дина, то есть, торчала в квартире почти двадцать минут?

Или не торчала? Это ж Гордеев сказал, во сколько она пришла, во сколько ушла? Может, она пришла уже, например, без двадцати четыре и тут же убежала, обнаружив труп — только и успела, что схватиться за нож и уронить его возле тела.

Кстати, вторая неувязка с этим очень хорошо сочетается. Подсознательно Гордеев помнит, что визит Дины был весьма краток, вот и сказал, что крик и удар раздались почти сразу после ее появления.

Ох, вот что мне нужно: во сколько Дина появилась в квартире Челышова — по ее собственному мнению.

В общем, эти четыре дырки с некоторыми допущениями залатать можно. А другие?

Честно говоря, я почти уверена, что Виктор Ильич говорил мне правду. Это раз.

Почему сама Дина молчит? Это два.

И что все-таки означает чистенький телефонный аппарат?

11. Дуглас Энгельбарт. Щелкунчик.

На двенадцатом этаже открылась какая-то дверь. Женский голос строго сказал:

— И смотри у меня, чтобы никаких лифтов!

Женскому голосу ответил детский, причем крайне возмущенный:

— Ну, мам, я что, маленький?! Я же обещал!

— Ладно-ладно, беги уж, взрослый, — женщина рассмеялась.

На лестнице послышалось странное ритмичное бумканье. Через минуту в поле моего зрения явилось дитя лет примерно шести от роду в сопровождении велосипеда типа «Дружок» — бумкали по ступенькам его колеса. Велосипед выглядел видавшим виды, дитя напоминало негатив: загар а ля индеец, выгоревшие до белизны волосы, светло-зеленые шорты и такая же майка. Из «негативного» образа выпадали лишь глаза, темные и блестящие, как спелые вишни. Вишни некоторое время изучали меня, затем дитя придвинулось ко мне и спросило страшным шепотом:

— Ты шпион, да?

Я чуть не свалилась с ящика.

— Как тебя зовут, проницательный ты мой?

— Славик, — ответило чадо и вдумчиво пояснило. — По-настоящему Вячеслав, это когда папа считает, что я неправильно себя веду. А взрослые, значит, всегда неправильно себя ведут? Их ведь всех по-настоящему зовут? Я у мамы спрашивал, она только смеется. А его, — дитя кивнуло на велосипед, — зовут Рокки. Он только делает вид, что маленький, а на самом деле — у-у!

— Серьезная машина, — согласилась я. Причем совершенно искренне — вряд ли этот велосипедный детеныш проходил трассу Париж-Дакар, однако, судя по внешнему виду, вполне мог.

— Рокки значит каменный, а он железный, смешно, правда? А что такое Вячеслав, мама не знает. И папа тоже, так его дедушку звали, и меня теперь в честь него. А ты не знаешь?

Вообще-то «рокки», значит, скалистый, но поправлять пустяковую неточность я не стала. Зато я могла ответить на интересующий чадо вопрос. Ну, кажется, могла.

— Имя старинное, так что точно сегодня уже никто не знает. Есть разные варианты, — дитя слушало, распахнув глаза, и даже, кажется, чего-то понимало. — Чаще всего считают, что имя Вячеслав произошло от слова «вече». Было в древнем Новгороде такое народное собрание.

— Знаю! Вроде нашей Думы. У меня есть эн-цик-ло-пе-дия, — выговорив трудное слово, Славик перевел дух. — По истории. Для детей, — уточнил он с нескрываемым презрением. — Там картинка. Все серые и шапки бросают.

Признаться, более краткого и точного описания принципов народовластия я не встречала — «все серые и шапки бросают», ну надо же!

— Вот-вот. Тогда получается, что Вячеслав — тот, кого прославило народное собрание. Вече.

— Там же «е»! А у меня «я», — удивился Славик.

— А ты уже буквы знаешь? Может, ты еще и читаешь?

— Конечно! — оскорбленно фыркнуло чадо.

— Тогда ты можешь знать, что гласные умеют чередоваться. Ты загораешь, — я выделила голосом «о», — и на тебе появляется загар, — я ткнула в блестящую коричневую коленку. — Со словом «вече» то же самое. Тем более столько лет прошло. И опять же все равно сегодня никто точно не знает, как на самом деле в те времена произносилось «вече». Устраивает?

— Нормально.

— Можно теперь я спрошу?

Чадо пожало плечами, дескать, валяй, не возражаю.

— Почему ты решил, что я шпион?

Дитя фыркнуло:

— Подумаешь! Сразу видно. У таких старых тетенек не бывает таких ногтей. И вообще у них все руки в узлах, а у тебя гладкие. И шея, — добавил он после некоторого раздумья.

Да-а. Шея ладно, на шею можно платочек повязать. А с маникюром я прокололась. Ногти-то короткие, но обработанные как полагается. Впрочем, все одно я ничего сейчас с этим не сделаю.

— А ты по правде шпион? — настойчиво повторило дитя свой вопрос.

— Нет, не совсем, — честно ответила я. — Знаешь, несколько дней назад у вас…

— А-а, — чадо равнодушно повело узким плечом. — Этого зарезали, — он махнул в сторону нижнего этажа, — который дурью торговал.

— Господи, ты-то откуда знаешь? — обалдела я. Ну и дети пошли… Времена что ли такие перевернутые? Глядишь на дошкольного ребенка, слушаешь его и кажется, что ему по меньшей мере лет шестьдесят. Жуть!

Дитя хмыкнуло.

— Милиция приехала, труп выносили — как в «Разбитых фонарях»…

Он замолчал, вероятно, полагая, что прочие объяснения излишни.

— Про убийство понятно, про дурь откуда?

— Все знают, — опять фыркнуло хорошо информированное дитя.

Следующий вопрос я задала по какому-то наитию. Прямо не выходя из шока, вызванного продвинутостью современной молодежи. Это уже потом появились всякие логические объяснения — раз Славик видел, как приехала милиция, значит, гулял во дворе и, возможно, гулял достаточно долго для того, чтобы что-то видеть. Но рассуждения постфактум стоят недорого, а озарения необъяснимы.

— А нет ли чего-то, чего никто, кроме тебя не знает? Может, до того, как милиция приехала, ты что-то видел? Кто-то в подъезд входил или выходил…

Я глядела на Славика, как святой отшельник на посланца небес, но мой юный собеседник, похоже, уже потерял всякий интерес к разговору.

— Я че, смотрел, что ли? — но, подумавши, все же добавил нечто более содержательное: — А! Машина за нашим углом стояла, я ее раньше не видел.

— Ты что, все здешние машины знаешь?

— А как же! — Славик сиял вполне заслуженной гордостью.

— И когда она стояла? Когда милиция приехала?

— Не, раньше. Я поел и гулять вышел, дом объехал, а она за углом стоит.

— Когда милиция приехала, она еще стояла?

— Не, уехала, давно уже.