Дело о золотом песке

Юлия Зябрева

Дело о золотом песке

— Это что за издевательство?! Это кого догадало нам сюда прислать такое у…ще?! — сипло орал Михеенко, успевая одновременно утирать вязаной шапочкой обильный пот с лица и лысины, размахивать обеими руками, бегать вокруг вертолёта и ругаться с пилотами и старателями.

Кричать он начал, когда вертолёт вошёл в зону видимости, и оказалось, что это Ми-10К, уродливый «коротконогий» вертолёт-кран, а не привычный здесь старенький Ми-34, «четвёрушка», как называли его в артели. Старатели издалека узнавали «четвёрушку» по рокоту винтов.

— «Крокодил», мать вашу! — кричал Михеенко.

Охранники, присланные хозяином артели, беззлобно посмеивались: не первый раз наблюдали «ритуальную пляску» Паши Михеенко. Они вежливо просвещали его, что «крокодилом», вообще-то, называют Ми-24, транспортно-боевое чудо конструкторского бюро Миля, но он тут же разворачивался прыжком в сторону возражающих и радостно поминал их родню до седьмого колена в самых извращённых позах. Закруглял речи, когда охранники начинали демонстративно поправлять автоматы.

— Слазь, козёл! Слазь, пархатый! Слазь, кому говорят! — выл Михеенко, прыгая и размахивая, как флагом, своей шапочкой перед кабиной пилота. — Слышь, вылазь! Я кому говорю!

Его просили не отрывать пилота от настройки аппаратуры, и он принимался вдохновенно «разбирать по винтику» технику, которая до того уже всех довела, что теперь ему, Павлу Тарасовичу Михеенко, ответственному за погрузку, придётся лично лезть в нутро этой паршивой консервной банки, потому что ну не может он не проконтролировать, закрепят ли груз должным образом. И вообще — куда дели «четвёрушку», где Самсон, лучший пилот в мире, где Киряша? Почему вообще под такой ответственный груз поменяли команду?!

— Да уймись ты, оглашенный! — звук знакомого голоса оборвал поток словесных нечистот, и Михеенко подбежал к двери:

— Киряша, …, почему молчал?!

— Да вот ждал, когда же ты устанешь блажить. Понял, что никогда, и решил отозваться. Чего орёшь-то попусту?

Михеенко насупил седые кустистые брови и пробурчал что-то оправдательно-невразумительное.

— Эх, Пашка-Пашка, — вздохнул Кирилл Михеенко, брат-близнец Павла.

Оба они были старателями золотодобывающей артели «Западная», только Павел боялся высоты и предпочитал передвигаться по земле, а Кирилл с детства мечтал стать пилотом, вот и летал теперь, сопровождал грузы, закупал припасы по спискам, составленным братом.

— Ты чего распсиховался, Паш?

Михеенко отдышался, обтёр ещё раз лысину, понюхал шапку, отбросил её в сторону и вытащил из кармана носовой платок. Или это всё-таки была четверть простыни?

— Ну а ты бы не психовал? Пока ты там летал, мы тут кустовое месторождение разработали! И теперь у нас шестьдесят пять килограммов! Хухры-мухры?

Кирилл развёл руками:

— Не хухры-мухры!

— То-то же! — гордо ткнул пальцем в чистое, без облачка, синее небо Павел. — А ты ещё спрашиваешь, чего психую…

Проследив за пальцем брата, Кирилл завистливо вздохнул: над их головами кружил беркут. «И отчего люди не летают так, как птицы? Мне иногда кажется, что я птица…» — мысленно вторил Михеенко Катерине из «Грозы» Островского. Дальше он отступал от канона, не планировал вставать на горе, раскидывать руки и лететь, но мечтал о моторчике, как у Карлсона. Чтоб нажать кнопочку — и лететь себе спокойненько, куда хочется.

Пилот, наконец, завершив «настройку аппаратуры» (а попросту переждав истерику Паши Михеенко), выбрался из машины.

— Мы готовы.

— Ваше монаршье величество? — съехидничал Павел.

Пилот фыркнул:

— Я и машина!

— Так бы сразу и говорил.

— Я так сразу и сказал!

— Брэк, — скомандовал Кирилл, и его тут же послушались.

От становья уже несли, медленно и торжественно, небольшой металлический ящик на деревянных носилках.

— Вот оно, — благоговейно проговорил Павел. — Вот оно, родимое наше. Золотишко-то.

Кирилл поморщился:

— Ты ещё скажи, Полоз притянул вам это золотишко, под рекой прошёл…

Павел недовольно покосился на брата:

— И скажу! Ведь и правда прошёл. Полосой лежало! И вообще. У тебя свои приметы, у меня свои!

Кирилл медленно провёл кончиками пальцев по тусклому боку металлического короба:

— У меня примет нет. Ни своих, ни чужих… а может, давайте «четвёрушки» дождёмся? Её обещали на той неделе починить. Заодно, может, ещё золотишка подсоберём?

Павел подобрал в траве шапочку и натянул по самые брови. Решительно рубанул рукой по воздуху:

— Нечего! Это — сейчас отправим, а потом ещё столько же намоем и на «четвёрушке» отошлём!

— А что другие скажут?

— А что они тебе скажут, а, ребят?

Старатели выразительно посмотрели на Кирилла, и он пожал плечами:

— А я-то что, а я как все… вернее, как товарищ Завгородний.

Борис Завгородний, молчаливый заместитель председателя артели, уже шёл к вертолёту, на ходу застёгивая пряжки на объёмистом рюкзаке, набитом всякими, вне сомнений, полезными в полёте вещами, такими, как компас, мотки верёвки, запасные бутсы, зимняя шапка… В числе прочего, в особой кожаной папке лежали бумаги, которые следовало подписать с представителем Московского завода специальных сплавов: он обещал прибыть в Хабаровск или девятого августа к вечеру, или десятого днём. Поэтому даже речи вести нельзя было о какой-то там «четвёрушке через недельку».

Приметы приметами, а своя традиция у живущих на прииске старателей была: погладить груз перед отправкой средними пальцами обеих рук. Кто, когда её завел, никто не помнил, но все соблюдали. Пока шестьдесят пять килограммов золота ещё стояли на твёрдой земле, каждый подошёл, отметился. Завгородний — самым первым. Многие шептали что-то, пока чертили две невидимые полоски на металле. Кто-то молился, кто-то читал заговоры на удачу, кто-то просто прощался с золотым песком, вспоминая, каков он на ощупь…

— Ну хватит уже, а? — не выдержал Кирилл. — Заносите, крепите, да полетели уже!

— Сейчас…

— Сейчас…

— Да ладно…

— Уже, уже… — вразнобой отозвались те, кто ещё не успел попрощаться с грузом.

Вскоре закончили и они.

Носилки втащили в полутёмное нутро вертолёта, и Павел подумал, что изнутри эта каракатица выглядит ещё больше, чем снаружи.

— Эй, хозяин! Какой она у тебя длины? Метров сто?

— Метров тридцать, — недовольно пробурчал пилот.

Наконец, затянули последнее крепление, и братья Михеенко пошли на выход.

— Знаешь, Паш… ты хороший брат.

— Че-го? — Павел попытался, как всегда, сделать одновременно пару дел — спрыгнуть на землю и оглянуться, но споткнулся и покатился кубарем, пока не поймали друзья-старатели.

Затейливая брань потекла извилистым ручьём.

Пилот заслушался. Он даже не сразу понял, что эта речь обращена к Киряше, гаду этакому, паникёру и дубинушке стоеросовой.

— Ржавый якорь тебе в …!

— На словах ты — Лев Толстой, а на деле… — то ли Кириллу лень было договаривать рифмовку до конца, то ли он просто не хотел материться, как брат-близнец. — Полетели мы, в общем. Не поминайте лихом!

Теперь уже и остальные почуяли сбой. Обычно Киряша так не прощался, обычно он кричал что-то бравурно-восторженное типа «небеса зовут!» или там «передавайте приветы любавушкам!». И Павла он называл братом крайне редко. А уж чтобы хорошим, так и вовсе ни разу.

Завгородний сидел в кабине пилота, его каменно-твёрдое лицо виднелось через лобовое стекло, и только пара человек во всей артели понимала, что на самом деле Борис очень сильно волнуется.

Не каждый день везёшь на передачу в Москву шестьдесят пять кило золотишка!

Заревел мотор, пришли в движение лопасти. Секунда, две, три — ветер от винта пригнул траву, дотянулся до берега Селемджи, погнал волны от берега, заставил старателей попятиться, отойти подальше.