Страница 41 из 70
Здраво рассудив, что уж теперь-то столь привычное мне шумное общение ни о чём будет доступно и во Фролищах, я извинилась перед старыми и новыми знакомыми и, не дожидаясь больше, удастся ли Эдику пробить оборону родственников, сама прошла к нему.
Он радостно вцепился в меня, как голодный клещ в подходящую собаку.
-- Пойдём, пойдём, -- продолжая суетиться, мой Клюев старался находиться между мною и своими родственниками.
Едва мы вышли в коридор, он привалился к каменной стене и горестно воззвал:
-- Наденька!
-- Эдик! -- привычно отозвалась я.
-- Наденька! Скажи мне... только одно! Ты... счастлива?
-- Ну и вопросики у тебя с утра пораньше! Лучше объясни мне, что с тобой происходит?
-- Н-ничего...
-- Вижу я, какое "ничего". Давай, давай, -- я трясла его за плечи, и он оттаивал, улыбка из заискивающе-пугливой превращалась в уверенную и спокойную.
-- Ты просто ещё многого не знаешь, Наденька.
-- Так расскажи!
-- Ладно. Пойдём. Я тебе кое что покажу.
Теперь мне ещё больше нравилось шагать по ковровой дорожке: рядом со мной шёл привычный мне Эдик, тот, в которого я влюбилась, а не перепуганный смущённый мальчишка.
-- А куда мы идём?
-- В папин кабинет, -- ответил Эдик.
Теперь страшновато стало мне.
Глава шестнадцатая. Долбоклюев.
Мне нравился этот дом, чем дальше, тем больше. А в кабинете Арсения Михайловича я бы устроила свой собственный.
Тёмное дерево стен, небольшой уютный камин безо всяких рогов, застеклённые стеллажи с книгами, массивный стол, наикрутейший даже на вид компьютер (а уж какая у него начинка!.. пусть я пока и не знаю, но не может быть, чтоб такая машина оказалась слабее пентагоновских!), удобное кресло перед ним и внушительных размеров кожаный диван под картиной... похоже, не репродукцией, а оригиналом -- и, похоже, как бы не самого Шишкина! Один из сосновых боров!
Эдик, обретя утерянную, было, решительность, усадил меня на диван, а сам принялся расхаживать по расстеленной на полу медвежьей шкуре. От хвоста к носу. От носа к хвосту. И ещё раз. И ещё.
Он что-то собирался рассказать, иначе не устраивал бы этого марафона, и я терпеливо ждала.
Наконец, его мысль облеклась в достаточное количество слов, и он остановился прямо передо мной, спиной к окну. Подумал, качнувшись с пятки на носок, и сел рядом на диван.
Снова встал.
-- Надя...
Я не стала отзываться. В конце-концов, позывной -- "Наденька"!
-- Надя, мне семнадцать лет.
Я медленно выдохнула.
Многообещающее начало.
-- Только не смейся! Мне действительно семнадцать.
Будто бы я когда-то ставила это под сомнение.
-- А вот Саше двадцать восемь.
Я не сказала "че-го?!" только потому, что в горле застрял воздух.
Да ему ж на вид не больше двадцати!
-- Элеоноре сорок два.
Новое "че-го?!" так и не родилось на свет, потому что я зажала рот руками, успев только придушённо пискнуть.
-- Жанне... Жанне пятьдесят семь... Ну, остальные ещё старше.
Пауза затягивалась. Эдик ждал моей реакции, а я не знала, что ему сказать.
-- Вы... вы -- вампиры? -- просипела я наконец то единственное, что могло объяснить эту ситуацию, и он быстро сел рядом со мной, беря меня за руки:
-- Да. Я говорил тебе. Мы вампиры. И... и ты тоже.
Я кивнула.
Что ж. Может, и правда, вампиры. Вампиры-мутанты, почему нет. И вообще, может, я всё-таки сплю.
Да.
-- Мы... другие. Но вот они -- они все! -- они такие же, как ты. А я... я совсем другой!
Он снова вскочил.
-- Ну ты посмотри на меня!
Просьба была лишней, я и так смотрела только на него.
-- Посмотри! Я самый младший! Я... я тупой! Конечно, им по сто лет, а я -- тупой! Я неуклюжий! И меня все зовут...
Он громко выдохнул и шёпотом сказал что-то. Я переспросила -- жестами.
-- Долбоклюев! -- сурово припечатал Эдик. -- Мои родственники считают, что я тряпка, трус, ни на что не годное существо, которое недостойно было родиться в этой семье. И... и они говорят... что ты... что ты не сможешь долго быть со мной...
Я быстро замотала головой:
-- Нет-нет! Не слушай! Врут! Не знают!
-- ...не сможешь быть со мной, потому что я... Долбоклюев. Позор семьи.
-- Эдик...
Всё встало на свои места.
Вот почему он так боялся официально знакомить меня с родителями и прочими родственниками.
Боялся, что они расскажут мне подробненько, что из себя на самом деле представляет мой любимый... и я его разлюблю.
-- Глупый... -- шёпотом сказала я, и Эдик, ещё не верящий в то, что гроза миновала, осторожно присел на диван справа от меня. Я обняла его:
-- Глупый, Эдик... я буду с тобой столько, сколько ты захочешь... я люблю тебя... а они всё врут. Ты смелый и сильный, ты умный и добрый... а если они этого не видят, то сами они Долбоклюевы!
Конечно, осадок на душе остался, потому что мне всё-таки довелось увидеть совершенно незнакомого ранее Эдика.
Эдиньку, трясущегося перед собственной роднёй.
Но ничего! Это лечится! Врачи обычно прописывают в таких случаях ограниченное общение с источником неприятностей, а уж это-то я ему обеспечу...
-- Наденька, -- грустно вздохнул мой Клюев (это ж надо же было придумать такую кличку?), -- вот теперь... ты знаешь... почти всё. И я всё ещё тебе нравлюсь?
-- Эдик! -- грозно рыкнула я, дёргая его за ближайшее ухо. -- Запомни! Ты мне -- не нравишься! Я -- тебя -- люблю! Запомни.
Он вздохнул с таким облегчением, что мне захотелось петь от радости.
Но петь я бы всё равно не смогла: его губы взяли мои в мягкий сладкий плен, и волны блаженства закачали нас на реке любви.
Дверь отворилась бесшумно и стремительно, всколыхнув воздух.
-- Надя, Эдик, -- степенными наклонами головы приветствовал нас старший Клюев.
-- Папа...
-- Арсений Михайлович.
Мы как раз успели сесть чинно и благородно, когда я заслышала шаги в коридоре. Если бы мои волосы не были стянуты в хвостики, непременно встали бы дыбом на всю длину, когда я попыталась представить, сколько Клюеву лет.
И, наконец, в моём мозгу оформилось понимание, которое я никак не могла за хвост поймать.
От Клюевых не пахло вампирами.
Но, если верить Эдику, они ими всё-таки были. И, если верить нюху, всё-таки их запах несколько отличался от привычного мне человеческого, и это были не духи.
Арсений Михайлович прошёл за стол, сел в кресло, опёрся на стол локтями, переплетая пальцы на уровне подбородка:
-- Это хорошо, что вы пришли сюда, дети мои. Я очень хотел с вами поговорить, и, думаю, чем раньше состоится этот разговор, тем для всех нас будет лучше.
-- Папа... -- Эдик попытался встать, но я поймала его за руку, да и Арсений Михайлович повелительным жестом приказал сыну оставаться на месте.
-- Дети мои! -- внушительно сказал... нет, провозгласил старший Клюев. К этому пафосному тону изумительно подошли бы призывно вскинутые к потолку руки, но они так и остались на столе.