Тень

С тех пор как на вечере «Дружба» Эрик Вецберз показал свои бойцовские качества и посему был признан мужчиной, минуло десять лет. Позади остались годы ученичества, строгость Йоста и рвущаяся из груди радость, когда он, Эрик, справился со шлифовкой своей первой вазы из хрустального стекла, — старик дал добро на свой страх и риск, ему пришлось бы выложить деньги из своего кармана, если бы Эрик вазу испортил…

Потом была служба на пограничном посту высоко в горах, где ничего заслуживающего внимания так и не произошло, поскольку тропы нарушителей границы остались где-то в стороне. Были длинные письма Иветы, не содержавшие и не требовавшие клятв, ведь клянется тот, кто в себе не уверен, и вообще это всего лишь особая форма лицемерия. Потом возвращение в Ригу, небогатая, но веселая свадьба — ждать дольше, чтобы поднакопить деньжат и закатить пир горой, нельзя было по той причине, что правила приличия запрещают молодой жене рожать раньше чем через четыре месяца после бракосочетания. Криком возвестила о своем появлении на белый свет девочка по имени Даце… Неужели все это произошло за какой-то десяток лет — отрезок времени, который история чаще всего проскакивает без остановки, как скорый поезд мимо полустанков.

В раздевалке стоял резкий запах пота, лежалой, давно не стиранной одежды, а пар, валивший из душевых, делал воздух еще более спертым. Скрипели фанерные дверки шкафчиков, мужчины, переодеваясь, оживленно толковали друг с другом, смеялись и выходили гурьбой, стуча деревянными башмаками. Причиной веселья был Витольд, удравший из раздевалки злой как черт. Даже Крист не сумел его успокоить, тот и ему посулил съездить по зубам. Вчера с Витольдом впервые обошлись круто, отставив в сторону пустые разговоры. Он был пьян, как всегда после получки, но то ли перебрал, то ли обычную дозу нутро не приняло, — словом, шатался по цеху, выделывая ногами кренделя, цапался с Соней и лез на тех, кто пытался заступиться за плачущую женщину. Кончилось тем, что он задел возле транспортера штабель молочной тары — и тот рухнул с грохотом наземь, правда без особого ущерба. Но как-никак это было ЧП, которого не скроешь, и сменный мастер, чтобы не решать самому, собрал на скорую руку членов цехового комитета. Никто из собравшихся, в том числе и Эрик, не желал рядиться в тогу судии, осуждая человека, с которым столько лет работали вместе, но тут кое-кто стал высказываться в том смысле, что и Соня не без вины.

— Я думаю, мы собрались не для того, чтобы обсуждать семейные отношения, — рассердился Эрик. — В цеху пьяный. В любую минуту может произойти несчастье с ним или с кем-нибудь еще по его вине.

— Надо уговорить его пойти домой.

— Он только и ждет, чтоб его уговаривали, — не унимался Эрик.

— Срезать десять процентов премии.

— В прошлый раз срезали двадцать.

— Пусть будет двадцать.

— Пять бомбочек отнимем — как бы его удар не хватил.

— Наказывать так наказывать, чтоб неповадно было, — опять вмешался в разговор Эрик. — Надо вызвать машину из вытрезвителя, хоть на время поможет.

— Нехорошо. Как раз в нашу смену… — начал было мастер, но, заметив, что на этот раз даже самые мягкотелые либералы его не поддерживают, согласился.

Витольд так или иначе узнает, что он, мастер, был против. Мастер пуще огня боялся Витольда, этот алкаш уже сколько раз грозился в отместку остановить цех, поди докажи потом. И тогда план горит синим пламенем, вытяни-ка его до конца месяца. А ему ничего не докажешь, он себе на уме. Кто хоть раз побывал за решеткой, досконально знает все ходы и выходы, все лазейки в законе, знает, как обернуть его себе на пользу. Случись маломальская авария, он либо будет тянуть резину, либо таких деталей потребует, каких на складе сроду не бывало. Захочет — найдет у себя «в заначке», не захочет — не найдет, на него где сядешь, там и слезешь.

И все же машина вытрезвителя забрала Витольда без заминки, он до того удивился, что даже не ругался. И вообще, видно, вел себя послушно, так что к вечеру показался на заводе. Вначале его видели трезвым, но с каждым часом взор его все больше затуманивался, — наверное, в закутке было припрятано горючее, за ним-то он и явился, а вовсе не для того, чтобы работать. Он ни за что не хотел отправляться домой, да никто на том и не настаивал, зная, что ехать ему далеко, а последняя электричка на Огре ушла.

Витольд улегся на скамейку в раздевалке, а под утро, когда рабочие третьей смены пошли принимать душ, сладко дремал в душевой под теплыми струями. И тут какому-то шутнику пришло на ум перекрыть кран горячей воды.

Вскоре продрогший, посиневший от холода Витольд, клацая зубами, выбежал в раздевалку.

— Ну, гады! Давно по морде не получали! Кто это сделал? Да я его башкой в сортир засуну! Меня тронешь — от меня получишь! Пожалеет! Ох как пожалеет тут кое-кто!

Сплошной хохот выгнал его в цех, но он вернулся и продолжал доискиваться виновного. Поняв, что ничего у него не выйдет, привязался к Эрику.

— Это ты вчера вызвал кар-рету!

— Что прикажешь — на руках тебя носить, что ли? Ты на ногах не стоял, — ответил Эрик, завязывая прорезиненный фартук, и по углам вновь прокатился смешок.

— Витольда не трожь! — Сантехник подскочил к Эрику, угрожающе помахивая у него под носом грязным пальцем. — У Витольда, чтобы ты знал, мстительный характер! Он тебя с дерьмом смешает и на помойку выбросит! Мне все известно!

— Тогда ты самый большой умник из всех, кого я знаю, — отрезал Эрик и пошел к выходу, осыпаемый угрозами Витольда.

— Ты у меня еще поплачешь! Ох, и поплачешь ты у меня! С дерьмом смешаю! — неслось ему вслед.

Незадолго до обеденного перерыва к Эрику подбежала табельщица: звонили из проходной. У входа ждет его по очень важному и срочному делу какой-то человек. Говорит, пусть выйдет на минутку.

Может, дома что стряслось, испугался Эрик, здоровье матери в последнее время было неважное. Снял в раздевалке фартук, накинул пиджак и припустил через двор. Сторожиха окинула его странным взглядом, но он не обратил внимания.

На улице его поджидал стройный человек лет тридцати в кожаной кепке. На нем была темно-серая спортивная куртка с капюшоном. Он пристально посмотрел на Эрика и сказал:

— Товарищ Вецберз?

— Да, — растерянно ответил Эрик.

— Следователь ОВД Харий Даука. — Мужчина показал служебное удостоверение.

На противоположной стороне улицы щелкнула задняя дверца «Жигулей». Из машины вылез мужчина примерно одних лет со следователем и выжидающе уставился на них.

— В чем дело? — встревожился Эрик.

— Я вынужден попросить вас дать кое-какие сведения.

— Не понимаю! Ничего не понимаю!

— Вам придется проехать с нами.

— Тогда я пойду надену пальто.

— Ничего, мы на машине.

— Все равно мне надо сказать мастеру…

— Отдел кадров в курсе, оттуда позвонят в цех. Прошу! — Следователь жестом пригласил его в машину.

— Вы зря теряете время, это какое-то недоразумение!

— Надеюсь. Прошу, прошу!

Эрика посадили на заднее сиденье, следователь поместился с ним рядом. Задержанный отметил, что дверца с его стороны не имеет ручки. До ОВД ехали молча.

Дежурка, как обычно в середине дня, полупустая. Только в углу за столом сидит какая-то женщина и пишет. Видимо, объяснительную или заявление, издали виден столбик коротких строчек в верхнем углу листа. Только здесь, наверно, еще и увидишь деревянные ручки со стальными перьями и чернильницу. Со скрипом выводя фиолетового цвета завитушки, перо дерет бумагу.

Входит дежурный. По чину — майор. Он в упор смотрит на Эрика, потом весело подмигивает следователю Дауке:

— Ну ты счастливчик! Откровенно говоря, я не верил.

— Скажут ли в конце концов, зачем меня сюда привели! — кипятится Эрик.

С трудом сдерживаемое возмущение так и рвется наружу. Он желает объясниться в присутствии этого майора, который по званию несомненно выше следователя. Он хочет перечислить свои общественные обязанности, сказать, что одна из его работ награждена дипломом Выставки народного хозяйства, что он член завкома, дружинник и все такое прочее, но слова застревают в горле, он не в состоянии сказать ничего путного, а в следующий миг говорить слишком поздно. Его сбивает с толку абсолютное спокойствие майора.