Страница 20 из 28
— Куда повезут, не знаю, только повезут их поездом и говорят далеко на север!
— Ох, господи! — простонала бабушка Варя, перекрестилась и захлопотала по избе.
Дедушка Митроша встал с лавки, накинул полушубок и вышел из избы. Милиционер тоже встал, подошел к Дарье, тронул ее за плечо и громко сказал:
— Ты, гражданка, не стой столбом, а поскорее собирайся сама, собери сына, а то скоро подойдет подвода и тебе придется ехать раздетой!
После этих слов Дарья словно очнулась от долгого, тяжелого сна и стала медленно одевать сынишку, который все это время беззвучно стоял, прижимаясь к матери. Потом, с какой-то заторможенностью в движениях, начала собираться сама. Казалось, что она не слышала и не понимала всего происходившего на ее глазах. Все ее движения, упорное молчание и полное безразличие ко всему, явно говорило о том, что она была в шоке.
Бабушка Варя и вернувшийся из погреба дедушка Митроша торопливо укладывали в две корзины какие-то продукты, завязанные в узелки. Уложив все, что приготовили, они предложили перекусить в дорогу, но Дарья на предложение не обратила внимания, зато маленький Ваня с охотой съел большую лепешку и выпил кружку холодного молока. Едва прекратилась суматоха со сборами, как под окном остановилась подвода, и в избу вошел Мишка Жогов в своем неизменном старом треухе, бабьем полушубке и с веревочным кнутом в руке. Обут был он в лапти и онучи, переплетенные крест-накрест веревками. Не успел Мишка поздороваться, как милиционер встал и махнул рукой, указав Дарье выход на улицу. На телеге кучкой уже сидели ее три дочки и испуганно смотрели на мать, которая влезла на телегу, не обратив на них внимания. Почти одновременно к телеге подошла Ганна Лобода и бабушка Варя с дедушкой Митрошей. Первая бросила в телегу под завязку набитый чем-то мешок и сказала:
— Я принесла кое-какое барахлишко, а то мой идиот сказал, что вас повезут на север, а там всегда стоят холода!
Сказала, попрощалась и, не дождавшись ответа, зашагала своим журавлиным шагом вдоль улицы. Дедушка Митроша и бабушка Варя уложили в телегу корзинки с продуктами, перекрестили ссыльных и встали в сторонке. Милиционер с Мишкой сели в передок телеги, лошадь тронулась и потянула повозку вверх по Большаку, к выезду из села. На краю села, возле церкви, уже стояло около десятка подвод с людьми. Повозка остановилась. Милиционер спрыгнул на землю и куда-то ушел. В предутренней тишине ясно слышался скрип колес, фырканье лошадей и приглушенный говор множества людей. Громко орали петухи, иногда раздавался плач ребенка, но нигде, ни в одном окне ближайших домов не было света. Люди в них притаились, выжидая, чем окончится выселение, и благодарили бога, что не коснулась их эта напасть.
А между тем близился рассвет. На востоке, за церковью разгоралась заря и строгие контуры колокольни без креста все отчетливей проступали в высоте, а внизу копошились люди, в тревоге ожидая своей участи. Когда заскрипели колеса подвод, и они одна за одной, стали покидать село, Дарья, наконец, вышла из шока. Она повернулась лицом к церкви и стала неистово креститься, шепча какие-то молитвы, стала прощаться с родным краем. Краем, где встретила любовь и счастье, где нарожала кучу ребятишек, где приобрела свой дом и где теперь, в одночасье, рухнули все ее мечты. Никто из односельчан не вышел на улицу, чтобы проводить своих соседей. Мишка за всю дорогу тоже не сказал ни слова, но лошадь не подгонял, видимо считая, что неудобно спешить, увозя неведомо куда людей, с которыми бок о бок прожил долгие годы. Наверное, ему было стыдно увозить из родного села семью Сергея Пономарева, который в свою бытность не раз выручал незадачливого и невезучего в жизни Мишку. Вроде был он не пьяница, не лодырь, да и семья небольшая: жена и два сына-подростка, но в хозяйстве у него все шло через пень-колоду. Главная его беда состояла в том, что он совершенно не был приспособлен к сельской жизни, хотя родился и вырос в семье потомственного крестьянина. Ничего не понимал в земле, в посевах, в уходе за скотиной. Почему — то именно у него чаще всего вымерзали озимые, хлеба рождались редкими и низкорослыми и даже картошка на тучных черноземах у него рождалась мелкой и уродливой. А если случался град, то именно у него выбивало посевы, хотя у соседей они оставались нетронутыми. При всем при этом, Мишка мечтал разбогатеть. В какие он только авантюры не бросался, чтобы сравниться по достатку с зажиточными мужиками, но все они заканчивались крахом. Так, в начале НЭПа, решил он заняться торговлей, видя, как богатеют купцы в городе. Нашлись в Воронеже добрые люди, ссудили его небольшими деньгами, товаром под залог имущества и благословили на ратные дела в коммерции. Не прошло и года, как Мишка прогорел, влез в долги и, чтобы расплатиться, пришлось ему продать лошадь, овец и даже холсты своей бабы. Но и этого оказалось мало. Чтобы рассчитаться с кредиторами, Мишка, недолго думая, забил единственную корову, выпросил у Рыбиных лошадь и повез мясо в город. Но и здесь он не сообразил, что на дворе был великий пост, и мясо было не в ходу. На базаре не было ни души и только кое-где маячили фигурки дворников, подметавших снег. Если кто-нибудь и появлялся на площади, то они пробегали мимо Мишки, подняв воротники. Спасаясь, таким образом, от лютого мороза. Сначала он обрадовался, что не будет конкурентов, но время шло и никто к нему не подходил, не приценивался. В худой одежонке он вскоре окоченел, посинел, не попадал зуб на зуб. У него не нашлось даже пятака, чтобы забежать в трактир погреться и попить горячего чайку.
— Ну что, брат, замерз? — вдруг услышал Мишка за своей спиной участливый голос. Он оглянулся и увидел перед собой во всей красе и с улыбкой на устах Ивана Жандара. Почему-то эту зиму Жандар предпочел не отсиживаться в тюрьме, а решил погулять на воле. Мишка в первый момент не узнал в этом громиле своего друга детства, с которым делал набеги на соседские сады и курятники. На нем была добротная, крытая сукном шуба с бобровым воротником и такая же шапка. На ногах красовались белые валенки с галошами, а на шее толстый шерстяной шарф с узорами. Мишка синими, замерзшими губами хотел что-то сказать, но Жандар опередил его, сграбастал своими длинными ручищами, поднял в воздух, покрутил вокруг себя, поставил на ноги и, хлопая по спине и улыбаясь, прибавил:
— Мишка, дружок, да ты ли это? А я иду и вижу что-то знакомое. Ты чего здесь делаешь, аль привез чего?
— Да вот корову забил, весь день простоял и ничего не продал. А я, Иван, слыхал, что ты в тюрьме.
— Кто это тебе сказал? Ну и люди, ну и брехуны! Да я теперь и сам, кого хочешь, в тюрьму посажу. Нет, Мишка, теперь я большой начальник. А насчет мяса не беспокойся, сейчас пристроим. У меня тут в ресторане «Бристоль» работает человек и сегодня, как раз говорил насчет мяса. Поедем в ресторан, сдашь сразу всю тушу, да еще распоряжусь, чтобы он принял мясо по самой высокой категории, а это надбавка по пятаку на фунт. Заодно покушаешь, выпьешь чекушку, погреешься, получишь деньги и домой.
Обычная крестьянская подозрительность шевельнулась где-то в глубине души, но добродушие Жандара, возможность поесть и выпить с морозу, а главное боязнь вернуться домой, не продав ни фунта мяса, взяли верх над его сомнениями, и Мишка согласился.
Что такое ресторан и с чем его едят, Мишка не знал и даже не слышал такого слова. Да и откуда ему было знать, если он за всю свою жизнь, много раз приезжая в город, так и не побывал на Большой Дворянской улице, где располагались особняки начальства, банки, рестораны и гостиницы. Жандар, получив согласие Мишки, взял вожжи в свои руки, и застоявшаяся, сытая лошадь Рыбиных в мгновение ока домчала их до кованых ворот самого шикарного ресторана города. Мишка оторопел и, раскрыв рот, с удивлением рассматривал здание с огромными сводчатыми окнами, балконами и лепными украшениями. Пока он лупил глаза на здание ресторана, Жандар постучал в ворота и переговорив с дворником, завел лошадь во двор. Мишка кинулся вслед, догнал и, запыхавшись, шепотом спросил: