Нестрашные сны

Да и себе, наверное, — тоже.

— Помните, как вы себя чувствовали, когда я сводил вас к Слухачу?

Агата упорно жевала шоколад. Еще бы не помнить!

— А теперь умножьте все это на тысячу. Его сейчас просто раздирают на части злость, страх… отчаянье. Бессилие.

Ее они тоже раздирали. На мелкие клочочки.

— Он расстроился, что я себя хорошо чувствую! — пожаловалась Агата.

— Нормальная человеческая реакция — когда тебе плохо, то и целому миру тоже должно быть плохо.

— Значит, я не человек, — буркнула она. — Или не нормальная.

— Да уж, — согласился Келдыш. — С нормальностью у вас, действительно, наблюдается некоторая напряженка.

Агата покосилась. Он улыбался.

Наверное, помогла шоколадка. Или то, что Келдыш в трех словах объяснил поведение Димитрова. Агата знала, что и обида и вина вернутся — она долго будет все это переживать-пережевывать-обдумывать ночами. Но сейчас ей стало легче. Агата огляделась. Ярко-голубое сентябрьское небо. Желтые, точно светящиеся, листья на деревьях. Разноцветная листва под ногами.

— Красиво как…

Келдыш посмотрел вправо-влево — точно впервые заметил, где они находятся. Поднялся.

— Красиво. Но давайте-ка вернемся в лето.

— А если посетители не волшебники?.. — спросила Агата, когда они возвращались — до ворот, оказывается, было рукой подать.

Келдыш ответил прежде, чем она закончила вопрос:

— Для них это просто небольшой больничный парк.

— А если долго ходить по дорожкам, то можно выйти и в зиму?

— Не советую, — сказал Келдыш, не глядя на нее. — Холодно.

— Но в принципе, можно?

— В принципе… В принципе, когда я здесь лежал, для меня на любой аллее была зима.

Агата сразу умолкла. Она никогда не лечилась в такой больнице — магия, как выяснилось, не может принести ей вреда. Даже после… Инквизитора ей достались одни кошмары. А Игорь вот до сих пор ходит к целителям.

Келдыш привычно оглядел улицу, прежде чем выпустить ее за ворота. Сказал неожиданно:

— Но гораздо хуже попасть в Пустыню.

— Пустыню?

— Многие не возвращаются.

— Как это?

Игорь пожал плечами. Ему, наверное, до смерти надоело рассказывать общеизвестные (волшебникам) вещи. Агата нахохлилась. Наверное, она никогда не станет ‘своей’, потому что родилась и выросла обычным человеком и практически ничего не знает. Да и родители у нее те еще…

Если хорошенько посчитать, то Келдыш сам ей в отцы годится. Перед войной он заканчивал Академию, а она только родилась… Ну, не только, наверное, ей было года два уже…. В Академии учатся пять лет, а поступают… поступают по-разному.

— А вы во сколько лет начали учиться в Академии Магии?

Келдыш помолчал — наверное, пытался сообразить, зачем ей это надо. Сказал наконец:

— Не беспокойтесь, времени у вас больше чем достаточно.

Решил, она расстраивается, что поздно начала учиться! Ну что она за человек — нет бы просто спросить, а она начинает бояться, а вдруг он подумает, что она подумала… Вдруг он догадается, что она пытается понять — может ли взрослый мужчина обратить внимание на девушку… такого безнадежно школьного возраста.

Не мог он быть ее отцом! Бабушка говорила, что волшебники могут зачать детей только к тридцати годам: ‘Если природа дает что-то одной рукой, другой она обязательно отнимает’. И детей у магов мало — двое большая редкость. Если б в обычных семьях не рождались дети с МээС, маги давно бы вымерли. Агата подумала вдруг, что все еще не относит себя к волшебникам. И видит, и слышит… и чувствует, как обычный человек.

Это хорошо или плохо?

Стефи, выслушав рассказ о посещении Димитрова, сказала непривычно задумчиво:

— Я потом… пыталась представить, как это — остаться без магии? Не понимаю, как без нее вообще жить можно…

А она вот жила себе преспокойненько, да и продолжает — большую часть времени — и не представляет, каково теперь с магией жить.

— То есть, ты думаешь, магия к нему не… вернется? А не было случаев, когда… — Агата затихла под снисходительным, каким-то… взрослым взглядом Стефани: так смотрят на малыша, толкующего про фею, которая ему привиделась ночью: мол, вырастешь, сам поймешь, что фей не бывает! Непонятно, кому сочувствовала Стефи: то ли бедняге Димитрову, то ли самой Агате. Но прозвучало это с жалостью:

— Нет, Агат, не бывает. Это же Главный Инквизитор!

Агата полдня проходила, нерешительно посматривая на свой телефон: Келдыш после… Андрэ вручил ей сотовый с тревожной кнопкой и велел везде носить с собой (мобильник был такой навороченный, что она до сих пор и половины функций не освоила). Позвонить, спросить — а правда ли магия к Славяну не вернется? Нет, наверное, нужно все-таки поменьше ‘грузить’ своего куратора.

И то только по делу.

А не вечными своими сомнениями и страхами.

Ночью, наверно, для разнообразия, ей приснился не Инквизитор — пустыня. Пустыня была не желтой, не красной и не белой, какого-то странного темно-болотного цвета. Низко над головой — можно рукой достать — клубились багровые тучи, словно кто-то постоянно перемешивал их гигантской ложкой. К горизонту тучи темнели и становились почти черными.

Она спустилась-соскользнула вниз с бархана — на песке позади не оставалось ни следа. Вокруг были такие же застывшие волны. Ни единого растения, ни одного человека. Оставалось только идти к горизонту, где между песком и небом появилась белая ослепительная полоса — точно трещина. Она расширялась и расширялась, как будто кто-то рвал ткань воздуха по границе песка и неба…

Проснувшись, Агата почему-то твердо знала — это и есть Пустыня, из которой не возвращаются.

Глава 2

Новая метла

— Эй, Агата! Мориарти!

Она понемногу привыкала — правда, пока еще через раз — реагировать на вольный вариант своей фамилии.

— Директор сказал тебе к нему идти!

Агата захлопнула книгу.

— А зачем?

Нашедший ее в парке второкурсник пожал плечами.

— Да там какой-то мужик пришел…

Еще один целитель с еще одним не заданным вопросом?

После излечения Славки их расспрашивали и расспрашивали и расспрашивали — каждого по отдельности и всех вместе. Заставляли вспоминать, кто где стоял (до миллиметра), кто что говорил, кто что делал (вплоть до вздоха-выдоха), кто о чем думал, кто что чувствовал… Среди менявшихся целителей постоянно присутствовал один и тот же человек, которого Агата видела в доме Келдыша после смерти Инквизитора. Работник СКМ. Конечно, этой их службе надо все держать под контролем — а то еще кто попало начнет исцелять казненных!

Поначалу интернатовцы охотно расписывали как всё было, потом устали на сотню раз пересказывать одно и то же. «Как же тяжело быть знаменитостью!» — вздыхал Зигфрид. Потом начались экзамены, и Божевич настоял, чтобы его подопечных — хотя бы на время — оставили в покое.

Агата шагнула через порог директорского кабинета, увидела хмурого Келдыша, нервничающего Божевича — и у нее подкосились ноги. Это было так похоже на…

— Что-то с бабушкой? — выдавила она.

— Что… — Келдыш поднялся. — Да что ж вы все время на меня так реагируете-то?! Все в порядке с вашей бабушкой!

Агата пару раз вдохнула-выдохнула и жалко пробормотала:

— Здравствуйте, извините. Я просто подумала…

— Что я принес вам еще одну… гадостную весть? Ну в общем, где-то, вы правы, конечно.

— Тебя вызывают в СКМ, — похоронным голосом объявил Божевич.

— Да? — сказала Агата через паузу, потому что от нее явно ждали какой-то реакции. — А зачем?

— Насколько я понимаю, — сказал Келдыш, — для еще одной долгой, нудной и поучительной беседы. Я обещал мадам Мортимер вас довезти… кажется, я постепенно превращаюсь в вашего личного водителя. Как куратор обязан вас проинструктировать, чтобы в СКМ вы не ковырялись в носу и вообще вели себя прилично.

Агата через силу улыбнулась.

— Ну тогда… поехали? Или, может, мне надо переодеться?

— Едем как есть, вы и так прекрасны!