Страница 25 из 31
История Анжелики Дали продолжается всезаглушающим сердцебиением. Она чувствует, как ее тело распадается, она не может дышать, расстояние между ней и дочерью, сокращаясь, будто уплотняется, и давит ей в грудь, она не может дышать, ее лицо горит, но ей надо сказать слова, она их уже забыла, но она должна вспомнить и сказать, хоть какие-нибудь слова. Тая стоит напротив нее и начинает плакать. Тая спрашивает сквозь слезы: «Где папа?» Но когда их взгляды встречаются, Тая громко говорит: «Ой». И всё. Они обе молчат. Анжелика Дали забывает свой новый голос, хотя она клялась себе, что будет говорить с Таей, со всеми, только новым голосом — выученным, вымученным, вынянченным, новыми интонациями и новыми придыханиями и новыми высотами (счастья) — и родным Тае папиным голосом она тоже говорит: «Ой». Тая улыбается.
Анжелика Дали — высокая женщина, чуть полная, но стройная, она затягивает платье на талии тоненьким ремешком, носит шелковый шарф, ее большие золотые сережки — золото и бирюза — очень красиво сочетаются с ее ярко-синими глазами, редкими по своей синеве, и у Таи такие же глаза, а больше ни у кого в мире таких глаз нет.
Они молча идут к парковке. Едут домой. Тая не задает вопросов. Анжелика Дали лелеет ответы, мысленно разговаривая с дочерью. Анжелика Дали представляет, как дочь поворачивает к ней сияющее любопытством личико и неуверенным голосом спрашивает: «Папа, почему ты сегодня в платье?» Анжелика Дали тогда улыбнется успокаивающей улыбкой, мудрой — ведь папы все знают — и ответит: «Я очень надеюсь, Таечка, что ты меня поймешь. Более, чем на кого бы то ни было, я надеюсь на тебя, на твое понимание. Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Тая, моя девочка, я всегда буду твоим папой. Но ты знаешь, с самого детства, я знала… Можно я буду говорить о себе в женском роде? Понимаешь, это случается, это не только со мной так происходит. Люди рождаются ошибочно не в тех телах. Понимаешь? Вот ты внутри чувствуешь себя девочкой, да? Вот так же и я всегда чувствовала себя, с тех пор, как помню себя. Да, Тая. Но я выглядела как мальчик, и все хотели, чтобы я была мальчиком. И я старалась, Таечка, но я всегда, моя девочка, была несчастна. Поэтому мы развелись, Таечка, с твоей мамой, потому что я была всегда несчастна, твою маму это очень расстраивало. Мои депрессии. Депрессия — это когда очень грустно и не можешь от этой грусти никуда деться, и весь мир не мил, и очень трудно, очень трудно жить так, особенно близких людей это очень раздражает. И я не виню твою маму. Я просто хотела тебе объяснить, почему, ведь ты этого не знала, и твоя мама этого не знала, и я, Таечка, я тогда тоже этого не знала — почему мы с твоей мамой развелись, и я стала жить отдельно от тебя и мамы. Я не хотела жить отдельно от тебя, ты должна это знать. Доченька, вот что важно, чтобы понять, почему я вот так выгляжу — вот что, Таечка: я не могу по-другому, я иначе умру, мне нужно душевное равновесие, чтобы жить, Таечка. Я должна быть собой. Вот ты ведь чувствуешь это иногда — такое ужасное внутреннее неудобство, да? То, что называют: чувствовать себя не в своей тарелке? Вот так я все, все эти годы, всю жизнь себя чувствовала. Получается, что я должна поменять тарелку, да, Таечка? На свою. Я чувствовала себя не в своей, в мужской тарелке, потому что у меня женская душа. И вот я меняю мужскую тарелку на женскую. Смешное сравнение я придумала — тела с тарелкой? Тело — тарело, да? Ха-ха-ха! Вот, я стала жить как женщина, Таечка. Весною я сделала операцию, Таечка. Я тот же самый твой папа, Таечка, просто я женщина, какой я всегда и чувствовала себя. Я — все тот же твой любящий папа, но только очень зависящий сейчас от твоего понимания. Таечка, ты можешь задавать мне любые-любые вопросы, какие захочешь». Но Тая молчала, она только чуть смущенно улыбалась, когда Анжелика Дали смотрела на нее, Анжелика Дали не чувствовала отчуждения, но все было по-другому, не так, как в прошлые Таины приезды. Наверное, кроме первого… В свой самый первый приезд, сразу после развода, Тая была вот такой же молчаливой, и Анжелика Дали тогда понимала, что Тае было тяжело привыкать к новому положению вещей. У Анжелики Дали родители не разводились, хотя и жили несчастливой семейной жизнью, но — пытаясь понять, что чувствует ее дочь, она представляла, а что, если бы это случилось: и видела покойного папу пакующим чемоданы, швыряющим большой, как из сказки про Буратино, ключ на белую кружевную скатерть обеденного стола, и уходящим из дома навсегда, оставляя плачущую, больную — она страдала мигренью — маму, и ее — ребенка, не могущую и дня без папы прожить, — и Анжелика Дали чувствовала себя отвергнутой, в груди тут же начинало ныть, бездонной болью, и расползающееся вокруг одиночество, будто мир заледенел и появилась трещина между ним и ее льдиной. Анжелика Дали очень боялась, что ее дочь почувствует себя брошенной.
Так прошло все лето — Анжелика Дали готовилась ответить на Таины вопросы, а Тая их не задавала. И Анжелика Дали знала, что это она отец, и это она должна проявить инициативу, это ее дело — объяснить своему ребенку окружающий мир. Она ждала удобного момента. Но лето прошло. И вот они снова там, на автобусной остановке, и автобус уже стоит, и Таина сумка и еще одна сумка, с красивой Таиной одежкой, которую они вдвоем так славно покупали в центральном универмаге, и с подарками Таиной маме, и Таиному отчиму, и Таиным подружкам. Анжелика Дали ничего не знала про Таиного отчима, она вообще ничего не знала про Таину жизнь там, Тая не рассказывала, она не спрашивала, она даже не знала, что Таина мама говорит Тае о ней, хорошее или плохое. «Доченька, — сказала Анжелика Дали. — Я очень хочу тебя попросить о чем-то, а?» — «Да», — и Тая посмотрела на Анжелику Дали открыто, прямо, пронизывающе, так доверчиво, что Анжелике Дали тут же захотелось крепко-крепко прижать ее к себе и никуда никогда не отпускать. Это как раз был тот — момент — момент истины, который Анжелика Дали ждала. Но времени не было на объяснения, уже не было. В следующий раз, сказала себе Анжелика Дали, и продолжила: «Таечка, пожалуйста, не говори маме, что я вот так… Что я изменилась. Что я выгляжу так. Не говори там никому, что я женщина, хорошо, доченька? Пожалуйста, не говори никому, что я женщина, что я сделала операцию, доченька… Пусть это будет сейчас нашим секретом. Хорошо?» Тая смотрела на нее, приоткрыв рот, она просто смотрела и моргала. Потом Тая опустила глаза и больше не смотрела на Анжелику Дали. Даже когда Анжелика Дали махала ей в ее окошко, и даже когда бежала за автобусом, все так же маша, и она даже, как в кино, упала в пыль, подвернув ногу, сломав каблук.
История Анжелики Дали заканчивается семейным судом. И все, происходящее там, кажется ей верхом несправедливости. Впервые на этом суде она узнает, что ее бывшая жена очень уважительно всегда о ней отзывалась, и только депрессия ее дочери, вдруг обнаружившаяся после возвращения от нее, отца, все изменила. Анжелика Дали узнала, что Тая не выдавала причин своей глубокой грусти, и что она стала плохо учиться и даже была поймана курящей в школьном туалете, и тогда бывшая жена отправила Таю к психотерапевту, и это ему Тая рассказала про Анжелику Дали и данное обещание хранить секрет, по секрету, но психотерапевт не обязан хранить тайны детей. Психотерапевт провозгласил на суде: «Нанесена глубокая эмоциональная травма. Общение с отцом опасно для психического здоровья ребенка». Анжелика Дали после этого не понимала, что происходит. Ей было странно, очень странно, слышать, как ее бывшая жена легко и просто называет ее Анжеликой, и говорит «она», будто они были до того женаты лесбийским браком и никакого Тима Дали никогда и не было. Анжелике Дали было непонятно, почему ее жена, и все на этом суде говорили, что она «экстремально» эгоистична — говорили, призывая отнять у нее ребенка.
И суд постановил лишить Анжелику Дали родительских прав. Тихим, добрым, отцовским голосом судья сказал: «Это был выбор самого Тима Дали — лишить себя отцовства, став женщиной, которая не может быть ни матерью, ни сестрой для его дочери». Анжелика Дали не плакала, а просто сидела, опустив глаза, и после суда она просто молча ушла, и никто не бросился ее догонять, она просто одиноко ушла, стуча каблуками, гордой походкой, которой научилась ходить, и ее шелковый шарф развивался, и Анжелика Дали, как обычно, мысленно разговаривала с Таей: «Я упустила момент или, может, он еще не настал. Наверное, он еще не настал. Наверное, ты должна вырасти, чтобы понять. Я буду ждать. Ты знаешь, что я навсегда твой папа. Никакие суды не могут у нас с тобой этого отнять. Тая, я твой папа. Другого папы у тебя нет. Тая, я люблю тебя. Ты знаешь, как я люблю тебя. Помни, всегда помни: Тая — это „ты“ и „я“. Т&Я. Ты и я. Ты и я. Ты и я…» Анжелика Дали не замечала, что она уже разговаривает вслух, она плакала, и черная тушь текла по ее щекам. На этом заканчивается история Анжелики Дали.