Страница 99 из 112
Ермак достал из-под рубахи ладанку, разорвал ее и высыпал в костер все содержимое. Зашипела на поленьях земля, высыпаемая из мешочка, пыхнула невесомая веточка полыни.
— Что-то ты, батька, тут такое завел, и неразбери-пойми тебя! — сказал Мещеряк. — Аж на слезу потянуло. И вот охота болтать!
Но Ермак покорно сказал: «Не гневайся на меня!» — и, не отрываясь, стал смотреть на огонь, улыбаясь чему-то своему.
— Кончай обедать! По веслам садись!
Струг Ермака шел последним, и, когда он нагнал остановившиеся, что шли впереди, там уже вовсю шел допрос. На берегу взяли двух спящих у костра татар-рыбаков. Рыбачили на Вагае. Татары клялись и божились, что видели караван в верховьях Вагая.
— Брешут! — сказал Мещеряк. — Ну-ко растяните их. Счас маленько угольков на спину насыплем, расскажут, гады, про караван.
— Да ты что, — сказал Ермак. — За что углей-то?
— Рыбаки? — закричал Мещеряк. — А где лодья? Где улов?
Татарин упал на колени, заверещал, что сын с большим уловом в деревню поехал, а их на берегу оставил до утра, утром с другими рыбаками вернется, опять на Вагай пойдут, где караван стоит… Большой караван! Челнов сорок!
— Брешет! — заходился гневом Мещеряк. — Брешет, сатана! На Вагай заманивает! Не рыбак это! Брешет!
Пытать татар не стали, но собрались атаманы на одном струге, стали решать, куда дальше плыть.
— Не рыбаки это! — стоял на своем Мещеряк. — От них рыбой и не пахнет!
— Да нет! — говорил безносый Ляпун. — Рыбаки, как есть в чешуе все, и руки черные.
— А что, рыбаки врать не могут? — рассуждал Сусар.
Ермак, которого ломило и начинало знобить, по-другому повернул дело:
— Брешут иль не брешут, шут с ними. Поглянуть-то надо, есть на Вагае караван или нет.
— Да нет там ничего, и не было никакого каравана! — выкрикивал Мещеряк. — И посланец от них подменный был! Это Кучумка подсылает!
— Ну, нет и нет! — сказал Ермак. — Сплаваем да вернемся. А вот коли есть? Ждут нас, а мы мимо проплывем! Сказано ведь на Кругу было — все речки обшарить.
— Так-то оно так! — погас Мещеряк. — Да опасно больно! Вагай не широк — стрелами с берега побьют нас.
— Сажен тридцать будет, — сказал кто-то из казаков. — Это он после Атбаша в узину входит.
— А мы выше-то и не пойдем, — сказал Ермак. — Если караван есть, он непременно в Атбаше стоит. Через Атбаш дорога из Кашлыка на Ишим. Если в Атбаше каравана нет — стало быть, его и не было!
— Эх, атаман! Хорошо, когда в Атбаше караван, а когда там Кучумка или Карача?
— А мы в Атбаш заходить не будем. Караван не иголка — увидим. До Атбаша полдня ходу, к вечеру на Иртыше будем. Заночуем за перекопой на Вагайском мысу.
На том и порешили.
Неширокий и мутный Вагай обмелел, и грести было сложно. Потянулись на шестах, однако течение было достаточно сильным, и, пока вышли к Атбашу, усилились дождь и ветер. Подгребли к урочищу на выстрел, пальнули из пушчонки. Только эхо отдалось в ответ.
— Вот тебе и караван! — сказал загребной Мироша, что сидел на носу переднего струга, рядом с Ермаком.
— Поглядывай! — передали со струга на струг. Но сколько ни вглядывались сквозь пелену дождя, никакого каравана не увидали.
Отмахали по стругам: «Поворачивай!» И под раскаты грома не на шутку разбушевавшейся грозы пошли на низ. По течению сплавляться было легче, но дождь полил так, что пришлось вычерпывать воду. Так что, когда выгребли к Вагайскому мысу, от усталости дышали, как рыбы на суше.
Вагайский мыс был как две капли воды похож на тот, где стоял Кашлык. Он был гол, хорошо просматривался. Саженях в трехстах был перекопан канавой с оплывшим уже, но все еще высоким валом.
Струги поставили на иртышской стороне, обогнув мыс. Здесь было потише, и в случае тревоги можно было сразу выгрести на стремнину, далеко от берега.
Пленные татары-рыбаки скулили и просили отпустить их домой, в деревню на том берегу.
— Я те отпущу! — рявкнул Мещеряк, когда кто-то из казаков хотел было развязать пленников. — Я им завтра вспомяну Атбаш! Где караван-то, сукины дети? А?
— Был караван, за Атбашем выше стоял! Сами видели! — завопили татары.
— За Атбашем? — переспросил Мещеряк, хватаясь за саблю. — Где Вагай курица перейдет? Где нас голыми руками перенять можно? Ах вы, собаки!
— Да ладно тебе! — остановил его Ермак. — И развяжи их! Они уж синеют.
— Сбегут! — сказал Лазак, но все же путы распустил.
— Куда они сбегут? — возразил другой. — В такую-то непогодь! Они вон от грому под лавки, как щенки, хоронятся.
Под проливным дождем при свете смолья натянули пологи, свалились под них кучей, возле бортов кораблей. На стругах тоже повалились вповалку, так что ступить было некуда.
С большим трудом развели огонь, но дождь лил такой, что ни обсушиться, ни обогреться было невозможно.
С каждого струга отчислили по дозорному. Ермак сам взялся идти с ними.
— Куды ты! — заартачился, как всегда, Мещеряк. — Не твой черед!
— Да какая разница? Мне все едино не уснуть — ломает всего!
— Ну, тады ложись в струге! А энти пусть без атамана идут. Мы здеся как на острову. Да и кто в такую непогодь сунется?
— Береженого Бог бережет, — сказал Ермак, натягивая на мокрую рубаху ледяную кольчугу.
Ермак с пятью дозорными отошел к перекопе, натянув на голову овчинную бурку, угнездился так, чтобы видеть подходы от леса к перекопе.
Только увидеть, конечно, ничего не удавалось — стояла тьма, прорезаемая молниями, да плясали блики высокого костра у стругов.
— Надобе костер загасить! — сказал Ермак дозорному. — А то из-за него ничего окрест не видно.
— Да кого тут видеть-то, — сказал дозорный. — Кучумка, небось, с бабами в сухой юрте спит, а мы тута мокнем…
Ермака знобило вовсю.
— Не вовремя захварываю! — сказал он. — Видать, года мои подходят. — Он еще сказал, что Вагай сильно обмелел и его, пожалуй, можно перейти, минуя перекопу.
— Да ну! — возразил дозорный. — Услышим, ежели что, а по откосу татарам сюда не влезть, склизко!
Они еще поговорили о том о сем.
Дождь перестал, но ветер так метался в прибрежных камышах, что над мысом стоял гул, будто шумели перекаты. Под ровный шум Ермак не то чтобы задремывал, а так, плыл мыслью, воскрешая в памяти картины детства, товарищей…
— Странно как здесь ветер дует, — сказал он дозорному. — По Иртышу гудит, аж камыш ломает, а на Вагае — туман встает. — При свете молний действительно было видно, как с Вагая ползет туман…
Дозорный ничего не ответил. Атаману показалось, что шуршание камыша как-то странно переместилось с Иртыша на Вагай.
— Братка! — позвал Ермак напарника. — Братка!
— Я! — ответил тот из темноты.
И вдруг что-то свистнуло прямо у Ермаковой головы. Дозорный вскрикнул.
Мгновенно Ермак вскочил на ноги. Блеснувшая молния выхватила из темноты несколько фигур, выбегающих из Вагая на берег.
— Сполох! — закричал Ермак. — Сполох!
Чьи-то руки схватили его за плечо, сорвали тулуп.
Звякнуло железом по кольчуге. Ермак рубанул саблей вправо, кто-то страшно закричал в темноте.
Крутанувшись, Ермак попал саблей во что-то мягкое слева и что есть мочи бросился бегом к стругам.
В темноте он наскочил еще на кого-то, отмахнулся саблей, попав по войлочной спине, споткнулся через упавшего, сам упал.
— Братцы! Сполох! — кричал он. — Братцы!
Пыхнувшая молния осветила клубки тел у стругов
и взмахивавшие весла. Ермак нацелился на спины в мокрых халатах, которые плотно перли к стругам. Еще рубанул.
При свете молнии Ермак увидел струг всего в пяти шагах от себя. И в тот же момент что-то страшное ударило его в спину и в шею.
Он увидел высокое крыльцо, деревянные перила и мать с раскинутыми руками, бегущую ему навстречу по белому нетронутому снегу.
Исход
В полной темноте струги стремительно вынеслись на середину Иртыша, куда не могли достигнуть стрелы. Буря разнесла их. Одни, сразу как рассвело, пошли в Кашлык, другие пристали к островам и с рассветом развели костры, чтобы обсушиться.