Человек-машина

Я ощутил невыносимое давление. Кишки чуть не полезли из ушей. Звука я не услышал: все заглушал ревун. Зато увидел, как брызнула кровь. В оранжевом свете она казалась черной.

При включенных Тисках двери в лабораторию автоматически блокировались. Пришлось разорвать рубашку на лоскутки, чтобы остановить кровотечение и доползти до приборной доски. Скажу честно: крику было много. Я наконец дотянулся до кнопки. Ревун умолк. Маячок погас. Я закрыл глаза. Хотелось проблеваться, или отключиться, или сначала одно, потом другое. Дверь открылась, вбежал Джейсон, причитая: «Ойбля, ойбля». Я пал духом, так как сомнений больше не оставалось.

2

Вокруг меня материализовалась комната. Произошло это не сразу. Постепенно окружающая пустота обрела форму. Не поймите меня буквально — однако под препаратами пригрезилось именно так. Потребовалось время, чтобы я уверился: выбеленные простыни, бежевые стены и мебель на колесиках не растворятся вновь, а я, истекающий кровью, не вернусь в четвертую лабораторию.

Пришла хирург — женщина с темными вьющимися волосами и нетерпением в глазах. Вообще мне в людях нравится нетерпеливость. Такие оперативны. Но в голове у меня жужжали пчелы, а она говорила слишком быстро, чтобы угнаться за смыслом.

— Санация прошла прекрасно. При травмах часто остается много костных осколков и поврежденной ткани, но ваша была на удивление чиста. Пришлось укоротить бедро на шесть дюймов, но это мелочи. Кость почти не пришлось обтачивать. Я сделала лоскутную ампутацию и плотно зашила кожу — большая редкость при травмах. Обычно мы оставляем рану открытой, чтобы легче было иссекать инфицированную плоть. Но, как я сказала, поле было очень чистое.

— Что за поле? — выдавил я.

Вряд ли я толком понимал, о чем спрашиваю. Я просто не хотел, чтобы она тараторила.

Хирургесса уткнулась в планшет с зажимом. На бедже было написано: «Доктор Анжелика Остин». Знакомое имя. Может быть, она уже навещала меня раньше, когда я хуже соображал.

— Дозу обезболивающих можно снизить. — Она перевернула страницу.

Эта ее идея мне совсем не понравилась. Я попытался сесть. Увидел ногу. Бедро у меня было. В чулке. Из-под бинтов торчало три или четыре трубки, тянувшиеся к висячим пластиковым пакетам. Между трубок проглядывало нечто розовато-черное, блестящее, ничуть не похожее на кожу, но это была она. Меня укоротили. Вот в чем ужас. Дело было не столько в самой культе. Культя, конечно, не радовала. Но ужасало — отсутствие. Пустое место. Осталась лишь половина бедра. Колено исчезло. И голень. Ступни тоже не было. Я лишился целой ноги. Бывало, пинал ею что ни попадя, и вот ее не стало. Такие дела.

— Вы… — начала Анжелика Остин. — Мы обсудили культю вчера. Я вам показывала.

— Не помню.

Доктор Остин писала что-то в планшете. Снижала дозу. Не успел я воспротивиться, как она положила руку мне на плечо. Оба мы испытывали неловкость.

— Вернусь, когда вы отдохнете. Сейчас самый тяжелый период, мистер Нейман. Потом лучше пойдет.

В палате были окна. Я видел парковую дорожку, целиком. В сумерках пламенели огнями небоскребы. Очень тихое место эта больница. Казалось, что я тут один.

Нянек у меня было четыре: Кейти, Челси, Вероника и Майк. Именно Майк меня мыл. Мне это казалось несправедливым. Я прошел через ад, а меня моет мужчина. Не самая большая беда. Всего лишь новое разочарование. Нянька Майк держался дружески. Я ничего не имел против няньки Майка. Он научил меня снимать бинты, не выдергивая дренажных трубок, — однажды я выдернул и больше не хотел. Он научил меня крепить бинты так, чтобы они не разматывались ночью. Их приходилось менять через каждые четыре часа. Они промокали еще до того, как сестры успевали подсчитать, сколько вытекло из трубок. Это настораживало. Отключи меня от капельницы, я высох бы до пустой шкурки. Задачка для школьников. Дано: Чарльз Нейман — человеческое существо объемом 80 литров — выделяет телесные жидкости со скоростью 0,5 литра в минуту. Как часто придется менять емкости с физраствором, объем которых 400 мл? Мне хотелось быть посложнее.

Медсестры изучили мою культю вдоль и поперек. При каждом удобном случае они откидывали простыню и трогали плоть. «Классно выглядит», — восхищались они. Особенно Вероника. Любовь Вероники к обрубку не имела границ. Она и улыбалась, и раздвигала шторы, и меняла пакеты, и утверждала, что я моргнуть не успею, как пойду на танцульки. Я понимал, к чему все это. Они учили меня не стыдиться себя. Хорошая больница. Но мне все равно было стыдно.

Вскоре явился специалист по лечебной физкультуре. Я ощутил себя в школьном спортзале. Загорелый, подтянутый, доктор был одет в больничную рубашку поло — такую тесную, что на бицепсах натягивались швы. Под одним он пристроил планшет. Недоставало только свистка.

— Чарльз Нейман! — Он остановился возле койки и скрестил руки. Я смотрел телевизор и чувствовал себя виноватым. — Как лучше? Чарльз? Чарли? Чак?

— Чарльз.

— Меня зовут Дейв. — Он откатил стойку с пакетами для капельницы. — Я подниму вас с этого ложа.

Я взглянул на мою постель. Теплые простыни. Журналы в ногах. В ноге. Рядом телефон. Я не видел в кровати никакого изъяна.

Глаза Дейва сияли. Я мог поспорить, что он пил много фруктовых соков. Он вселял в меня апатию.

— Мы с вами плотно поработаем, Чарльз. Должен предупредить: иногда я вас буду отчаянно раздражать.

Он придвинул стул. Стоял возле него и ухмылялся. Я посмотрел на стул. Посмотрел на Дейва.

— Зачем это?

— Садитесь на него.

С моей точки зрения, стул находился слишком далеко. Он был на метр ниже кровати. А вдруг я упаду? Дейв ждал. Он был готов улыбаться вечно. Я переложил телефон на прикроватный столик и закрыл журналы. Отбросил простыню. Потянулся проверить бинты и трубки.

— Не трогайте ничего. Просто садитесь задницей на стул.

«Просто садитесь задницей на стул», — повторил я мысленно. Но сдвинулся чуть вперед. Культя проехалась по простыне. Ничего страшного. Но и приятного мало. Щекотно. Мне хотелось пить. Я оглянулся в поисках стакана воды.

— Ну же, Чарльз.

Я вцепился в край постели и перекинул через него здоровую ногу. Потом культю. Я чуть не расплакался от этой жалкой подвижки. Душераздирающе. Когда-то, стоило приказать, я выписывал кренделя полноценными конечности. Теперь же — вот.

— Еще чуть-чуть.

Я соскользнул с кровати и упал на стул. Удар аукнулся в культе, все нервы в ней отозвались хором. Хирург Анжелика Остин свернула их внутри меня; медсестра рассказала. Они очутились там, где никогда не бывали, и ныне дивились происходящему. Из глаз потекло.

— Да! Молодчина! Здорово! — Дейв опустился на корточки и потрепал меня по руке. — У вас получилось!

Он радовался, будто мы были друзьями. Но мы ими не были. Никак нет.

На следующий день Дейв объявился в стальном инвалидном кресле. Это было блестяще. Я имею в виду кресло. Колеса сверкали. Сиденье, спинка и подлокотники — из зеленой кожи. Припарковавшись возле кровати, Дейв слез.

— Йо-хо-хо, Сильвер![1]

— Что?

— Время седлать вашего жеребца, милорд. — Дейв шлепнул по креслу. — Будет классно.

Ничего классного не будет. Мы оба это знали. Так села бы в кресло мокрая рыбина — в мучениях и тряске. И что потом? Может быть, Дейв прокатит меня по больнице. Может, заставит рулить самого. В любом случае будет тяжко и унизительно. Я прикусил губу, потому что не умел ругаться.

— Давайте приступим, — сказал Дейв.

— Вот только дочитаю. — Я показал ему телефон.

Дейв выхватил его и отложил на прикроватный столик. Я не стал возражать, ибо не верил своим глазам. Дейв не понимал интимной сути телефона. Ему и не въехать.

— В седло.

Дейв старался разозлить меня, чтобы я доказывал его неправоту. Он видел, что вызов действует. Он будет безжалостно меня жалить, а при выписке скажет, что всегда в меня верил.

1

Имеется в виду не одноногий пират из «Острова сокровищ» Стивенсона, а верный жеребец Одинокого Рейнджера из популярного вестерна, выходившего с 1933 г. на радио, а в 1949–1957 гг. по телевидению. — Здесь и далее прим. перев.