Первая любовь

Некоторое время капитан «Октября» и штурман «Гордона» молчали. Капитан хотел подняться, чтобы пойти на мостик, Дрейк остановил его.

– Капитан, если будете в Лондоне, прошу ко мне.

– Благодарю вас.

– Плавать я, конечно, больше не буду. Хватит, пошатался по белому свету. Это была моя, даже боль­ше – отцовская причуда. Раньше я искал приключений, острых ощущений, а теперь понял, что все это – глупости, мальчишество. Роберт, мой старший брат, никуда из Англии не выезжал и живет прекрасно, а я побывал и в колониальных войсках, и в военном флоте…

– Может быть, вы бывали и в России? – спросил Малыгин и пристально взглянул на Дрейка. – Помни­те, в тысяча девятьсот восемнадцатом году…

– Нет, – без тени смущения ответил Алан Дрейк. – Тогда я был в другом месте. Но это не имеет значения… А вот теперь я что-то вроде надзора, представитель па­роходной компании, в которой состоит мой отец.

– Разве вы не штурман? – удивился капитан.

– Скажу вам откровенно, конечно, нет. Собственно, на «Гордоне» я считался штурманом-дублером.

– И вахты не несли?

– Между нами, нет. К чему мне быть штурманом? Если вы приедете ко мне…

В этот момент в дверь постучали, и в кают-компанию осторожно вошел Ли.

Дрейк махнул ему рукой.

– Будь за дверью и никуда не уходи… Впрочем, подожди! Нужно почистить ботинки.

Не стесняясь капитана, Дрейк снял ботинки и швыр­нул их мальчику. Ли подхватил ботинки и вышел.

– У вас тоже есть бой, кажется? – спросил Дрейк.

Малыгин отрицательно покачал головой.

– Нет, никакого боя у нас нет.

– Позвольте, но я видел у вас мальчишку. Он не русский, не европеец. Он – эскимос. Где вы его взяли?

Капитан рассмеялся.

Илько? Это ученик из морской школы, практи­кант.

Забросив ногу на ногу и пуская дым, Дрейк взгля­нул на Малыгина.

– Послушайте, капитан, хотите обмен? – сказал он. – Мне порядочно надоел этот китаец, но он хоро­ший бой. Вы даете мне своего эскимоса, а я вам – Ли.

– Вы шутите? – недоумевающе пробормотал Ма­лыгин. Он и в самом деле думал, что Дрейк шутит.

Но Дрейк самым серьезным образом продолжал:

– Уверяю, вы не прогадаете.

Малыгин вначале возмутился, потом ему стало смешно.

– Может быть, вы мне в придачу дадите? – язвительно спросил он. – Например, вашего стюарда и небольшое суденышко вашей пароходной компании?

Дрейк понял, что советский капитан посмеивается над ним. Он посмотрел на капитана, потом перевел взгляд на свою ногу в носке, которой он вырисовывал в воздухе вензеля.

– Вы шутите надо мной, капитан, – сказал Дрейк.

– А я решил, что вы шутите, – ответил Малыгин.

– Я серьезно, – сказал Дрейк.

– А если серьезно, то лучше не будьте… дураком и мерзавцем! – последние слова Малыгин произнес по русски и затем добавил по-английски: – Илько – гражданин Советского Союза!

И капитан вышел из кают-компании

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ДЕВЯТЬ БАЛЛОВ

На следующий день утром Пав тик Жаворонков передал капитану радиограмму с предписанием следовать в порт.

«Октябрь» взял курс на Архангельск.

Англичане и маленький китаец настолько занимали наши мысли, что я почти забыл о Грисюке. Да он и сам редко выходил на палубу. «Ладно, – думал я, – придем в Архангельск, и я поведу Грисюка домой. Какой это будет у нас желанный гость! Вот обрадуются мама и де душка! И обо всем его расспросят».

Ли мы видели редко. Должно быть, ему здорово по­пало от Дрейка, и он теперь боялся с нами встречаться. Когда кто-нибудь из команды подходил к нему, он пуг­ливо убегал.

Погода наладилась. Даже в океане чувствовалось наступление лета. Солнце уже нагревало палубу, горело в медных поручнях, яркими отблесками играло в волнах.

Мы сидели на палубе и разговаривали.

– Правильно сказал Илько, – заметил Костя. – Этого китайчонка надо бы отнять у инглишей, а потом отправить в Китай. Ему там будет лучше.

– Сейчас в Китае война, – сказал Жаворонков. – Китай хотят сделать колонией. Ему бы у нас, в России, остаться. Только, наверное, англичане не согласятся его оставить. Этот штурман, этот Дрейк…

– А какое дело Дрейку? – спросил с возмущением кочегар Матвеев. – Разве он купил мальчишку? У него нет никаких прав!

– Нужно обо всем этом рассказать капитану. Он в Архангельске посоветуется с кем нужно и все устроит.

– Надо сказать Ли, что у нас он будет учиться. А когда вырастет, то поедет в Китай.

– Может быть, тогда в Китае тоже будет Советская власть, – предположил Костя. – Правильно. Но где он, этот Ли?

– Он боится выходить, – сказал Жаворонков. – А вообще-то он забавный. Я ему читаю стихи «Горит восток зарею новой…», а он меня спрашивает: «Восток – это Чайна?» – «Да, – говорю, – Чайна, Китай и еще много других стран». Он смотрит на меня так жалобно и говорит: «Попроси капитана, пусть он свезет Ли в Ки­тай!» Я ему сказал, что это очень далеко и совсем нам не по пути. Он и загрустил…

…К вечеру опять посвежело. Поднимался ветер. Он дул, как говорят моряки, в скулу. Море уже волнова­лось, но пока казалось, что оно только играет.

Такая коварная игра знакома опытным мореплава­телям. Недаром боцман Иван Пантелеевич Родионов с матросом Веретенниковым уже поджимали талрепы у шлюпок и дополнительно закрепляли палубный груз.

Я люблю море в любую погоду. Вероятно, море не любят только те, кто его никогда не видел или кто со­всем не переносит морской качки. Но дедушка Максимыч всегда говорил, что к морю может привыкнуть каж­дый, нужно только не раскисать, крепиться, получше за­кусывать и работать.

Кочегар Матвеев часто напевал шуточную песенку:

Сам Матвеев любил море всей душой.

Сильный шторм на море, конечно, приносит мало удовольствий. Нос парохода зарывается в воду, волны с ревом врываются на полубак, и свирепствуя, катятся по палубе, обрывая и унося с собой все, что слабо дер­жится на судне. Обезумевший ветер таранит капитан­ский мостик, словно хочет обезглавить корабль, рвет флаг, будто задумал лишить корабль достоинства и че­сти. И все-таки чаще всего эта тяжелая схватка оканчи­вается победой экипажа корабля. Обессиленное море сдается, начинает успокаиваться. Ветер уходит далеко.

Спокойное море не менее красиво и могуче, чем штормовое. Тогда оно бархатисто-голубое или зеленова­тое, с мириадами световых отблесков. И, глядя на него, порой кажется, что нет ничего в мире, кроме сливаю­щихся в горизонте неба и моря.

Хорошо быть моряком и в то же время художником!

Счастливец Илько! У него много рисунков, где изоб­ражены море и корабли, скалистые берега и тихие бух­ты. Может быть, Илько будет учиться и потом напишет такую картину, которая прославит его. Я верил, что Илько станет знаменитым художником.

Скоро «Октябрь» придет в Архангельск, и мы снова будем в Соломбале. Я любил море и пароход «Ок­тябрь», но почему-то всегда тосковал по Соломбале, по зеленым тихим улочкам, по речке, у берегов которой всегда теснились карбасы и лодки. Скоро я увижу маму, деда Максимыча и, может быть, встречу Олю.

Обычно, если пароход приходит в порт, моряков встречают на причале родные, знакомые, друзья. А те­перь-то уж нас обязательно будут встречать. На «Ок­тябре» находятся спасенные англичане. Павлик Жаво­ронков получил из редакции газеты радиограмму – про­сили сообщить подробности розысков и спасения анг­лийских моряков.

Если бы на пристань пришла Оля! Но это невозмож­но: ведь она не знает о приходе «Октября». Да и зачем она придет? Может быть, за все это время она даже не вспомнила обо мне.

Когда я оставался один, я часто вынимал из запис­ной книжки фотокарточку. Оли и рассматривал ее, вспо­минал разговор с ней, наше детство и последние встречи.

…К утру ветер усилился. Начинался шторм. Я вы­шел на вахту. Качка мешала работать – машину сма­зывать стало очень трудно.