Перемены

Последовало резкое тяжелое молчание. Мёрфи даже дышать перестала. Сердце мое забилось чуть быстрее.

Я хотел проклясть свой дурацкий рот за глупость, но…

Почему бы, черт подери, и нет?

Неудачный момент — это для тех, у кого есть время.

— Я… — Она поперхнулась, и я видел, каких усилий стоит ей говорить как ни в чем не бывало. — Я думаю, тебе стоило бы потренироваться. Это бы все упростило.

— Все просто, — сказал я. — Это я.

Рука ее невольно поднялась к волосам, и она, спохватившись, опустила ее обратно.

— Я хочу… — Она набрала в грудь воздуха. — Заеду за тобой через час?

— Идет, — сказал я.

Она встала. Щеки ее разрумянились. Черт, на нее было приятно посмотреть.

— Значит, через час.

Прежде чем она успела выйти, я поймал ее за руку. Руки у нее маленькие, сильные, чуть обветренные. Волдыри, натертые мечом за полчаса напряженного боя, она заклеила пластырем. Я наклонился и поцеловал ее пальцы, один за другим. Потом неохотно отпустил ее. Почему-то у меня дрожали поджилки.

— Через час.

Она вышла, и я в иллюминатор видел, как она быстро шагает к своей машине. Хвост на затылке с каждым шагом мотался вправо-влево.

Единственное в жизни, в чем можно быть уверенным — так это в переменах. Правда, большую часть перемен в моей жизни в последнее время вряд ли назовешь удачными.

Может, хоть эта… Впрочем, в душе я не был до конца в этом уверен.

Я потратил сорок минут на то, чтобы побриться и переодеться в самое пристойное, что имелось у меня из одежды — то есть в джинсы, футболку и старую джинсовую куртку. Одеколона я не нашел, поэтому пришлось обойтись мылом и дезодорантом. Я не позволял себе думать о том, что происходит. Во сне, как правило, стоит вам подумать о том, что это сон, как — пффф! — и все кончено.

А я не хотел, чтобы вышло так.

Потом я провел несколько минут, просто… дыша. Слушая плеск воды вокруг. Тиканье часов. Мирную тишину. Успокаивающее ощущение одиночества.

— К черту эту фигню с медитацией, — произнес я вслух. — Может, она приедет раньше. — И встал, собираясь уходить.

Я вышел на палубу, на начинавшее клониться к закату солнце. Во мне вибрировали приятное напряжение и усталость — и надежда. Я прикрыл глаза рукой от солнца и принялся всматриваться в городской силуэт.

Моя нога чуть поскользнулась, и я едва не потерял равновесия. Что-то с резким хлопком ударило в стену рубки у меня за спиной — словно камень, угодивший в деревянный забор. Я повернулся, и это вышло у меня почему-то медленнее обычного. Я смотрел на рубку «Жучка-плавунца», или переборку, или как там она называется, и думал: кто это заляпал мою лодку красной краской?

А потом левая нога начала подламываться подо мной.

Я опустил взгляд и уставился на дырку в моей футболке, чуть левее и выше солнечного сплетения.

Зачем это я надел футболку с дыркой от пули? — подумал я.

И упал за корму, в ледяную воду озера Мичиган.

Было больно, но всего секунду. А потом по телу разлились блаженное тепло, чудовищная усталость, и сон, ускользавший от меня, похоже, оказался на расстоянии вытянутой руки.

Сделалось темно.

Сделалось тихо.

И я понял, что я совсем один.

Умри в одиночестве, — прошептал полный ненависти старческий голос.

Цыц, ну! — прошептал женский голос. Он показался мне знакомым.

Я не шевелился, но увидел впереди свет. Теперь я мог разглядеть, что двигаюсь по направлению к нему по туннелю. А может, это он двигался навстречу мне. Свет показался мне теплым, и красивым, и я зашагал в его сторону.

До тех пор, пока не услышал звук.

Надо же, подумал я. Даже когда умрешь, легче от этого не становится.

Свет быстро надвигался, и я как сквозь вату услышал гудок и рык дизеля приближающегося поезда.