Детство в Соломбале

Дед тоже уходил куда-то и вскоре приносил бутыл­ку водки. Они садились с отцом за стол. Выпив чашеч­ку, отец начинал много говорить и смеяться. Он никог­да не ругался, как другие моряки, которые жили на на­шей улице и которых я видел пьяными. Только один раз он сказал, что пошлет капитана ко всем чертям, пото­му что капитан не платит за отработку лишних вахт. В тот день, склонившись над столом, отец долго пел песню:

Хорошо было, когда отец оставался дома на ночь. Это означало, что судно стало на чистку котла и коман­да несет береговые вахты.

Вечером отец садился со мной за стол и карандашом рисовал пароходы. Волны вокруг парохода были как настоящие, с беленькими всплесками-барашками. Из трубы парохода валил густой темно-серый дым. На мач­те вился вымпел, и, конечно, пароход шел полным хо­дом.

Рисуя, отец объяснял:

– А это клюз для якорной цепи. – И он выводил на носу парохода кружочек, похожий на маленький гла­зок. – А это брашпиль – машина такая, якорь вирать. А это штормтрап – лестница веревочная…

Так по рисункам отца я изучал корабельную науку…

Но через год отец не вернулся. Время шло, а о «Свя­той Ольге» никаких известий не было.

Тогда уже началась война с Германией. Всюду слы­шалось новое и не понятное для меня слово «мобили­зация». Я видел знакомых рабочих, одетых в солдат­ские шинели: они уезжали на войну.

В газетах писали только о военных действиях. В журнале «Всемирная панорама» я видел по-смешно­му нарисованного Вильгельма, германского императора. Он был в каске, верх которой завершался острой шиш­кой наподобие шпиля. Загнутые кверху усы торчали, как штыки, лицо его было свирепым.

О родственниках моряков «Святой Ольги» забыли. Мать хлопотала, писала в Петроград, но ответа не бы­ло. Говорили, что «Ольгу» потопила немецкая подвод­ная лодка в горле Белого моря. Но мать не верила слу­хам, и с весны мы опять каждый день ожидали возвра­щения отца.

Осенью в Архангельск приехал из Мурманска мат­рос Платонов. Он рассказал, что их судно подобрало двух человек с «Ольги». «Ольгу», затертую во льдах, эти моряки покинули у северной оконечности Новой Земли.

– Плохо дело у «Ольги», – откровенно говорил Платонов. – Если помощи не послать – погибнут люди.

Но помощи, конечно, никто не послал.

Мы с мамой все еще ждали. Мама каждый день хо­дила к чужим людям мыть полы и стирать белье. Так прошло четыре года. Однажды мама пришла поздно ве­чером и сказала дедушке:

– Царя свергли.

– Убили, что ли? – спокойно спросил дед.

– Не знаю, – сказала мама. – Только говорят, что войны больше не будет.

– Бабушка надвое сказала! – усмехнулся дед.

Я не знал, о какой бабушке вспомнил дед. Но, ока­зывается, он знал такой случай: убили одного царя, а на другой день уже новый царь появился.

Я спросил у деда, откуда берутся цари, а он, опять усмехнувшись, ответил:

– Была бы шея, а хомут найдется.

– Может быть, война закончится – тогда «Ольгу» искать пойдут, – с надеждой сказала мать.

Раньше дед всегда утешал маму, говорил, что Нико­лай (мой отец) обязательно вернется. На этот раз он лишь покачал головой:

– Нет, Татьяна, теперь поздно. Не будет толку от поисков.

Мать заплакала. И я понял, что больше никогда не увижу моего отца.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДЕД

Воскресенье. Утро. В училище идти не надо.

Под крышей старого погреба висит огромная искри­стая сосулька. Тяжелая слеза горит на ее острие.

Еще вчера на дворе кружила сумасшедшая мартов­ская метель. Вечером ветер переменился. Стало тихо и совсем тепло. В снег ударили капли нежданного весен­него дождя.

А на рассвете подморозило.

Только наша северная весна так легко играет ветра­ми и туманами, дождями и заморозками.

Дед ударяет по стеклу барометра пальцем и руга­ется. Стрелка барометра скачет по ступенькам-делени­ям. Деду все равно, какая стоит погода. Некуда ехать – на реке лед, карбас[4] на берегу, сети висят на стене в чулане. Но дед сердится так просто, по привычке. Надоела тесная комната, бесконечные пересуды хозяек на кухне и во дворе. Тянет на воду.

Из-за крыши соседнего дома смотрит словно чем-то удивленное солнце. Легкий морозец-утренник совсем ослаб. Только в тени остались нерастаявшие льдинки на лужах. И еще осталась эта сказочная сосулька у крыши погреба.

Сосулька напомнила мне сказку о хрустальном двор­це, которую рассказывала моя покойная бабушка Ва­силиса. Может быть, это новая проделка злющего колдуна, превратившего доброго молодца в сосульку? Но мне не жалко молодца. Все равно он снова оборотится человеком.

Солнце поднялось над крышей и ярко осветило весь наш двор.

Не успел я допить кружку кипятку, как мой прия­тель Костя Чижов уже забежал к нам во двор. Он дер­жал в руке короткую палку. Момент – и палка взле­тела в воздух.

Трах-та-тах!

Льдинка взорвалась, рассыпав осколки и искры.

– Ну смотри, Костя, я тоже сегодня устрою что-ни­будь раньше тебя!

Сказка бабушки Василисы уже забыта.

Из угла в угол через всю комнату дед растянул сеть. Скоро вскроется река – нужно готовиться к навигации и рыбной ловле.

Дед вырезает из дерева вязальные иглы, похожие на причудливые стрелы диких племен, какие я видел в книжке у Кости Чижова. На иглах намотано прядено.

В больших морщинистых руках игла кажется живой. Она змейкой проскальзывает через ячеи сети. С каж­дым новым узелком дыра в сети уменьшается.

– Это кто так разорвал? Щука, что ли?

Я хожу вокруг деда и расспрашиваю о рыбалке. Дед любит поговорить о рыбной ловле. Я хорошо знаю об этом. Нужно, чтобы дед разговорился. Тогда, между прочим, можно ловко напомнить о шхуне. Он давно обещал мне смастерить шхуну.

– Какая там щука! – отвечает дед, затягивая узел широким взмахом руки. – Корягой в Восточной Яде зацепило. И кто только в той речонке хламу насыпал?.. Зато окунь там живет. Скажи на милость: где хламу всякого много, туда он и суется. Вот какая рыба зло­вредная! Кормится в таких местах. А нам, рыбакам, одно наказанье – всю снасть в клочья порвешь. Не идут окунь да подъязок на песочек, куда-нибудь на Ши­лов остров. На песочке коряг нету и рыбы нету. Песка­ри – это разве рыба! Кошачья пища. Этак и колюху можно рыбой назвать…

– Колюху кошки не едят. – Я поддерживаю разго­вор, приподнимаю сеть, когда это требуется, подаю де­ду запасную иглу и ножницы. – Наш Матроско только понюхает колюшку и не ест.

Старый-престарый Матроско дремлет на полу. Это очень хитрый кот. Когда солнце отходит в сторону и солнечное пятно на полу передвигается, Матроско тоже меняет свое место. Он любит солнышко.

Глаза у Матроски закрыты, и вид у него такой рав­нодушный, словно ему ровным счетом наплевать, что о нем говорят. Хитрюга!

Матроско остарел и уже давно не играет со мной. Зато мышей он ловит по-прежнему ловко. Но больше всего Матроско любит свежую рыбу.

– Наш Матроско баловень, – говорит дед. – Он что покойный капитан с «Ксении». Ни один кок[5] ему с пер­вого раза угодить не мог.

Я знаю, что «Ксения» – пароход, но нарочно спра­шиваю:

– «Ксения» – шхуна такая была, что ли?

– Не-ет, «Ксения» – пароход, железный… На шху­нах капитаны не разборчивы, все едят. Народ помор­ский, простой.

– А кто, дедушко, шхуны делает? Плотники?

– Корабельные мастера шьют.

– А ты бы, дедушко, мог шхуну сделать, а?

– Шхуну одному не сшить. Тес надо. Дела много…

– Нет, дедушко, не большую, а такую… вот такую… Я показываю руками игрушечные размеры.

– Это что же за шхуна! – усмехается дед. – Для модели…

4

Карбас – поморская лодка.

5

К о к – повар на судне.