Вакханалия

Окурки были двух видов — папиросные и сигаретные — с угольным фильтром. Первых было три, остальных побольше. Я не побрезговала, подняла один, осмотрела. Затем другой. Выкурены до основания, лишь на одном из сигаретных окурков видна марка: «Парламент». Неплохо. Не просто так курево, а спутник обеспеченной жизни. А папироски поскромнее — «Казбек», чеченец злобный на фоне гор. Один человек курил?

Кто из нас, подозреваемых, курящий? Да практически любой. Сургачева — когда выпьет. Рябинина — когда одиноко. В марках предпочтений не имеют. Постоялов смолит «Золотую Яву», Марышев — обычную, Красноперов — чужие… Ваша почтенная слуга — в дни благополучия — французский народный «Житан», в дни стагнации — столичный «Дукат»…

Впрочем, вряд ли это имеет значение. На штабелях с вагонкой сидел охранник Зубов. Курил свои (я, кажется, видела на столе в караулке пачку «Казбека»), потом перешел на сигареты жертвы, лежащей рядом…

Последнее утверждение я не выдумала. Я его вывела из целых двух фактов: подозрительных притертостей посреди помещения (полежите на изгаженном полу, а потом встаньте и посмотрите, где лежали) и нескольких пятен крови. Поборов отвращение, я с особой щепетильностью осмотрела это место. Крови было немного. То есть человеку здесь не вспарывали живот. Самая подходящая версия — он лежал под ногами у курящего на штабелях Зубова и «общался» с ним, периодически получая носком сапога по носу.

Удовлетворенная такой версией, я отправилась в третье помещение. В качестве пролога осмотрела полки, не обнаружив на них ровным счетом ничего интересного, потом подошла к месту раскопок. Куском мешковины вытерла заступ, оперлась на черенок, сползла в яму.

Запах появился сразу. Сладкий такой, приторный, словно кошка сдохла. Или человек. Не раздумывая, захотелось прыжком выбраться из ямы и бежать отсюда к родному дому. Но я, собственно, не затем сюда явилась, чтобы бегать от своих же сбывшихся предположений. Пора побеждать сопливость… Перестав дышать носом, я осветила нишу. Так сколько нам открытий чудных?.. Пока нисколько. Проем заткнули двумя бетонными обломками — фрагментами разбитого пола. По одному из фрагментов ползла каракатица…

Я вынула один камень, вынула второй, с каракатицей… И громко закричала от ужаса, уронив камень себе на ноги, когда из темноты ниши, как чертик из табакерки, выскочила человеческая рука!..

К таким суровым испытаниям я оказалась не готова. Покойник должен лежать тихо, а не атаковать беззащитных женщин. Это общепринято. Мы не в фильме ужасов…

Отброшенная к дальнему скату ямы, я приходила в себя, как после операции. Одной рукой нащупала фонарь, другой заступ. Сердцебиение возвращалось в норму, сознание реанимировалось… «Ты ведешь себя чудовищно, — подал голос здравый смысл. — Человеку неловко подвернули руку (попробуй сама скрючиться в этой узине). Когда ты убрала камень, она просто приняла естественное положение, вот и все. Так что не напрягайся без нужды».

Легко сказать: не напрягайся. А как же трупное окоченение? По моим книжонкам всегда выходило, что оно настигает покойного в любом положении, пусть даже самом неблагоприятном. Я в чем-то ошибалась?

Ну и ну, короче. Что ни ночка, то жуть рогатая…

Устыдив себя, я мужественно осмотрела нишу. Обладатель буйной руки был мертв как минимум несколько суток. Сложенный вдвое, он испытывал, похоже, зверские неудобства: лицо искажено, глаза навыкате — мутны, как осеннее небо. Кожа на лице полностью серая, с характерными пятнами.

Если не обращать внимания на его физическое состояние, в принципе человек соответствовал образу «высокого, красивого и благородного». Так что можно было себя поздравить. И бежать звонить во все колокола.

Я уперла заступ в землю, чтобы выбраться из ямы. Но не тут-то было. Где-то очень далеко, за пределами помещений, заскрипела дверь…

Я не поверила своим ушам. Не может быть! Опять?!!.. Так и села в яму, уронив заступ. Это уже ни в какие ворота, извините…

Ну почему так происходит?

Я почувствовала, как по щекам потекли слезы. Обидно стало дальше некуда…

Скрип повторился. Человек вошел в подвал и прикрыл за собой дверь. Затем начал спускаться. Я выключила фонарь. Напрягла слух и дважды различила, как неторопливо шаркают подошвы по ступеням.

Горькая обида заставила меня собраться. Я отложила фонарь, сжала заступ. Присев на корточки, прижалась к сырой земле. Что еще остается? Чем я не боец? Ведь этот ублюдок наверняка один…

Боже, да ведь у него пистолет Штейниса!..

Секунды казались резиновыми. Шарканье стихло. Человек на цыпочках ходил по «склепам» и на слух вычислял добычу. Интересно, выстрелит?.. Я подтянула к себе фонарик. Если он выбьет у меня заступ, буду биться осветительным прибором. Выхода нет. Не умирать же в расцвете сил глубоко под землей при невыясненных обстоятельствах…

Бледный свет фонаря заплясал по стене склепа. Ну вот. Конкретно попала.

— Лидия Сергеевна… — прошипел убийца голосом Вереста, — вы здесь?..

Гора с плеч, как говорится. Я хотела приподняться, но голова пошла кругом — слишком легкой стала.

— 3-здесь, — сказала я.

— Ну слава богу, нашел беглянку! — Заскрипел песок, светлое пятно на стене стало ярче. — Вам делать нечего? Вы что там потеряли?

От стаи я отбилась…

— В-вас ждем-с, — ответила я, — чтобы заступом отоварить…

— О, вы так говорите, словно там не одна.

— А я, собственно, и не одна…

Верест подошел совсем близко, свет сконцентрировался на узком фрагменте стены и скрюченной руке покойника, висящей, точно длань судьбы, над моей головой.

Я совсем ослабла.

Вот такая петрушка. Я снова попыталась приподняться, опираясь на «боевой» заступ, но подкосились ноги, и я рухнула, как рубль после дефолта. Сидела там, всхлипывая, пока Верест не поднял меня на поверхность, где вновь поинтересовался гигантской кастрюлей и чего в нее нельзя впихнуть. От взаимного испуга мы опять перешли на «вы».

— Перебьетесь, — прошептала я. — Детская задачка. Чему вас в милиции учат?

— Таких, как вы, защищать, — нашелся Верест.

— А таких, как он? — кивнула я на скрюченную руку.

— А с ним совсем плохо, — ушел капитан от ответа. — Четыре убийства — это уже дело государственной безопасности. Огребем по полной программе. Разве я не говорил вам, что это дело — полноценный тухляк?

Он проснулся от того, что слегка озяб (грелку отняли). Полежал минутку-другую — теплее не стало. Тогда он спустился с мансарды на кухню и стал исследовать мои следы. Того добра там было предостаточно. Я блуждала по первому этажу точно незрячая и, даже надев сапоги, продолжала свои перемещения, растаскивая по полу крошку от печных руин. С этой крошкой на подошвах и ушла. По ней он меня и вычислил — до поворота от калитки. Крошки там уже не было, но остались непосредственно следы от ботфорт, которые в сырую малодождливую ночь сохраняются прекрасно. По следам он дошел по Облепиховой до известного дома, а когда они оборвались, легко сообразил, что я опять собралась развлечься…

Он не стал осматривать труп. Пояснил, что для общения с умершими существуют особые службы, и связался по рации с подчиненными на воротах. Распорядился отзвониться из казачьей будки в город — на предмет труповозки и желательно бригады рудокопов. Заспанный лейтенант Ткаченко выразил сомнение, что номер пройдет. Поставил девять против одного, что его просто пошлют по известному адресу, мотивируя тем, что машина из морга уже трижды приезжала в «Восход» и пора бы уже убойному отделу перестать издеваться. Тем более в ночное время. «А ты все-таки попробуй, — посоветовал Верест. — Если уж совсем заартачатся, то ладно, до утра потерпим. Нам главное, Ткаченко, прокукарекать, а там хоть не рассветай»…

Поддерживая под локоток, он довел меня до дома. В принципе время было детское — около половины второго. Если кооператив не наводнят новые банды представителей законности, то до утра можно с чувством оклематься. Я уже представляла, вползая на буксире в калитку, ласковую постель и прочие прикроватные радости, когда свершилась новая драма…