Вакханалия

— Как? — изумилась я. — Серьезно?

— Это было трудно, — помявшись, признал Верест. — Очень тяжелая женщина. Даже с вами как-то м-м… легче, м-да… Кто был мужчина на сером «вольво», приезжавший к пострадавшей шестого октября, выясняется. К сожалению, номер его автомобиля не заметили ни казаки на воротах, ни упомянутая Розенфельд. Момент его отъезда с дачи она тоже проворонила, о чем горько сожалеет. Выезжала ли машина из кооператива, охрана сказать затрудняется…

— Его зовут Гена, — перебила я. — Возможно, начальник. Во всяком случае, содержит секретаршу.

— Замечательно. Его найдут. Не так уж много в городе Ген на серых «вольво». Итак, ночь на седьмое число. Ваш ближайший сосед Постоялов ночует в городе, приезжает утром. Этот факт проверяется. Сургачева с Марышевым напились какой-то отравы, пребывают в отключке. Маргарита Рябинина утверждает, что легла в одиннадцать, проснулась в восемь. Подтвердить некому, вот что значит женское одиночество… Красноперов уверен, что лег спать в половине первого, встал в девять с копейками. Весь вечер занимался программными работами…

— Это верно, — подтвердила я. — У него такой же ноутбук, но только помощнее, и, в отличие от меня, он занимается не глупостями.

— Уже выяснили. Раза два или три в неделю он совершает поездки на «Жигулях» десятой модели в офис фирмы «Сибкомп», расположенной на площадях машзавода имени Фрунзе, сдает задание, получает новое и возвращается. Жить в городе не любит. Пьет много пива. Друзей не жалует.

— Но баб любит. Хотя работу больше.

— Вот именно. Прикидывается примитивным шутом, но на деле серьезный, грамотный человек. За ним продолжают следить — на роль маньяка это по-прежнему первый кандидат. — «Не первый, а единственный», — подумала я, но не стала перебивать. — Теперь переходим к следующей ночи, ознаменованной двумя убийствами. Постоялов остается на даче — утверждает, что его хватил хондроз и сесть в автомобиль было просто невозможно. Все равно в понедельник он собирался приехать обратно — рубить капусту на Сергия, поэтому считает, что большой беды не произошло. Кстати, в данный момент он ее рубит — это довольно дико выглядит. У него действительно хондроз. Едем дальше. Сургачева с Марышевым остаются и на следующую ночь. Объяснения маловразумительные, но дружно уверяют, что проспали в одной кровати, ни разу не вставая. А теперь внимание, Лидия Сергеевна. — Верест высек пламя из зажигалки и загадочно уставился на меня поверх огня. — Угадайте, где провели эту темную ночь Рябинина с Красноперовым?

Я ахнула:

— Тю-ю… Неужто в одной кровати?

— Совершенно верно. Красноперов заявил об этом без утайки, он парень без комплексов, а Рябинина пыталась сей факт опровергнуть. Но ее выдали глаза, и в конце концов она призналась.

— Представляю, — пробормотала я. — Она бы охотнее призналась в убийстве…

— Красноперов заявился к ней около девяти вечера. Он был прилично одет, не балагурил, принес бутылку доброго французского вина, растопил камин… И, по словам замороченной Рябининой, заговорил ее до такой степени, что она сама не заметила, как они оказались в ее постели. Она проспала мертвым сном. А когда проснулась в девять, Красноперов лежал рядышком — счастливый от ерунды…

«А до прихода к Ритке, где-то в районе половины четвертого, он таскался к Зойке», — подумала я, вспоминая вихрастый Ромкин затылок, мелькнувший под моей мансардой. Он мог идти только к Зойке — куда еще? Не к мадам же Розенфельд… Интересно, интересно…

Я промолчала.

— А теперь у меня для вас есть две новости, Лидия Сергеевна, — не меняя серьезного тона, сообщил Верест. — Одна хорошая, другая плохая. С какой начнем?

Я пожала плечами:

— Как обычно. С плохой.

— Я вынужден уехать.

— Ну что вы, господин капитан, — я соорудила бодрую улыбку, — это не есть плохая новость. Мне совершенно безразлично, увижу ли я вас в обозримом будущем…

— И хорошая новость. В районе трех часов пополудни двое пенсионеров в «Янтарном» подверглись нападению нашего маньяка…

— Отличная новость…

— Не иронизируйте. Маньяку изменила удача: он сегодня никого не убил. Пенсионеры оказали сопротивление, хозяин дома — заслуженный тренер России по баскетболу, мужик крепкий. На помощь убиваемым прибежал сосед, бывший боцман торгового флота. Убийце пришлось удирать несолоно хлебавши. Три человека видели его лицо, а один запомнил номер машины, на которой он скрылся. Старая «тойота-капелла» — он оставил ее у кирпичного завода, за пределами кооператива. Есть мнение, что гулять на свободе маньяку осталось несколько часов. Он оказался вдобавок сущим идиотом — решил поиграть с правосудием, прекрасно понимая, что в деле есть его фоторобот. Теперь вы понимаете, куда я вынужден уехать?

Я задумалась. В сущности, правильно. Новость неплохая.

— Иначе говоря, убийцу опознали по портрету, а Красноперов из «Восхода» никуда не выезжал?

— Вы поразительно догадливы. — Верест поднялся. — Вы оказались похвально правы в своих предположениях — мы снимаем с него наблюдение. Большое вам спасибо. Надеюсь, завтра увидимся.

— Вы уезжаете в полном составе?

— С вами останется один из наших сотрудников. — Верест скупо улыбнулся. — Так что нет повода для пьянства. Не надо водки, я вас умоляю. Пьянство не красит дам.

О чем думал этот симпатичный и, если разобраться, добрый парень, глядя в тот момент на меня веселыми голубыми глазами? Мне кажется, он не хотел уезжать. Он колебался, как будто ждал, что я пожелаю ему удачи и скажу, что буду скучать.

В восточной оконечности огорода мерцал долговязый Замятный. Опер маялся бездельем: бродил по грядкам, пощипывал травку. Копался в досках, аккуратно складированных под банькой. На мое предложение с удобством расположиться в одной из комнат махнул рукой — не обращайте внимания, женщина.

Вечер был тих и без осадков. До наступления сумерек оставалось меньше часа. Сидеть дома я уже не могла — стены давили. О том, чтобы приступить к работе, и думать не хотелось. Похоже, с новым романом я неотвратимо погружалась в одно известное место. Я нашла приемник, настроилась на джаз. Эта музыка лучше других соответствовала моему настроению (есть мнение, будто джаз изобрел шизофреник — не разбирался в нотной записи, умел только импровизировать). Под беспорядочные фортепианные фантазии я принялась наводить порядок на крыльце, краем глаза посматривая на копошащегося в своем огороде Постоялова. Он тоже изредка косил в мою сторону.

— Как здоровьице, Борис Аркадьевич? — крикнула я.

— Спасибо, плохо, Лидия Сергеевна. — Он со скрипом распрямился, оперся на лопату. — Впрочем, вчера было хуже. Знаете, у меня проблема с межпозвонковыми дисками. В один прекрасный день два из них попросту исчезли. Истерлись. Желаю вам не пережить такого никогда.

Это было очень подозрительно. Хондроз штука непредсказуемая, но почему она вступает в самый интересный момент? Не испорти она Борису Аркадьевичу жизнь вчерашним вечером, он бы благополучно уехал домой и одним подозреваемым в убийствах стало бы меньше.

Что я о нем знаю? Ни черта я о нем не знаю. Вежливый, благообразный мужчина, подчеркнуто учтиво обходящийся со своей женой и соседями, в том числе со мной. Без устали улыбается. Но не слащав, не прилипчив. В меру остроумен, трудолюбив. Лицо широковатое (а если без эвфемизмов, то блин блином), но не лишено обаяния.

— Вас уже допросили? — Он отставил лопату и доковылял до ржавой трубы, разделяющей наши участки. Я из вежливости тоже подошла. Грубить не хотелось. Все мы повязаны одним канатом — взбредет милиции в голову, так не только день — до скончания третьей мировой просидим на этих дачах, не видя города.

— Допросили, Борис Аркадьевич. Только и делают, что допрашивают. Вы понимаете, что происходит?

— Абсолютно нет. — Он передернул плечами. — Жуть мохнатая происходит, иначе и не озаглавить. Лично я грешу на охрану. А вы на кого?

— Понятия не имею, — изобразила я решительное недоумение. — Одно дело — сочинять детективы, другое — их разгадывать. Предпочитаю первое.